Нищие бывают разные.
Во время моих автостопных странствий, да и потом, мне попадалось их великое множество. И, как водится в России, где от сумы да от тюрьмы не зарекаются, большая часть из них действительно отчаянно нуждалась. Оттого-то они и стояли с протянутой рукой.
Стояли по-разному. Кто-то - стыдясь и опустив голову, принимая подаяние в старую, но аккуратно почищенную шляпу, как тот старичок на свердловском вокзале; тощий и сухопарый, с расплющенными работой ладонями. Он все время без нужды одергивал и отряхивал свой ветхий пиджачок, а когда в шляпу, поверх мелочи, кто-нибудь кидал бумажку покрупнее, старик дрожащими пальцами долго доставал из-за пазухи дерматиновый бумажник, потертый до того, что на сгибах он превратился в сетку из нитяной основы. Он брал бумажку и прятал ее в кошелек, потом прятал его обратно за пазуху и снова стоял, опустив голову, держа на ладони шляпу, в которой тряслась мелочь. Наверно, боялся, что отберут бомжи.
На пиджачке у деда висел орден Отечественной войны. Я ничего не смог сделать, потому что был всего лишь голодным автостопщиком, идущим в далекий город. Я дал ему десять рублей, все что было, и руки у меня тряслись сильнее, чем у него. Мне было стыдно, потому что за этот орден я должен был дать ему в тысячу раз больше, и в тысячу раз больше должны были дать те, кто когда-то этот орден придумал и повесил ему на грудь. А они не дали.
Был десантник из Чечни: он сидел в инвалидной коляске, кое-где скрепленной проволокой, одетый в камуфляжную форму с аккуратно подвернутыми пустыми штанинами. На плечах у него были погоны старшины, а на груди, где из-под камуфляжа виднелась застиранная тельняшка, он носил "Красную звезду" и ЗБЗ, "За боевые заслуги". Он сидел в людном месте, на остановке около тюменского вокзала, и смотрел куда-то поверх голов, ничего не просил и только на остатках коленей у него лежал перевернутый голубой берет. Когда в берет кто-нибудь клал деньги, он коротко кивал головой и мучительно щурился, хотя солнце давно было у него за спиной.
И снова, когда я доставал из кармана смятые бумажные деньги, которые не успел потратить на пиво, стыд рвал меня изнутри. Почему, черт побери, почему? Ведь я - не государство, которое даже не смогло дать старшине новую коляску, хотя он уже расплатился за нее - присягой и двумя ногами.
Или древняя старушка, она стояла в нише возле церковной лавки, голова у нее тряслась, а палочка, на которую она опиралась, была отполирована руками добела. У ног старушки сидела такая же старая, почти лысая болонка. Когда я подошел ближе, болонка, вся дрожа, переступила лапками и... лизнула мне ботинок. Старушка нестрого ее пожурила и что-то прошамкала доброе, извиняясь, а потом я увидел у нее на кофточке медаль "За доблестный труд в годы войны", и чуть не взвыл: да как же так? Может быть, то, что она сделала, спасло не один десяток жизней - так почему же она стоит ЗДЕСЬ и извиняется? А болонка все смотрела на меня, мигая глазами и виляла облысевшим хвостом, и тогда я выгреб все - а было-то как раз на бутылку пива, ах, какая утрата! - и сунул в темную руку, и быстро пошел, почти побежал оттуда, потому что дышать было тяжело.
* * *
Были и другие.
Оплывший, точно куль с мукой, мужик у паперти Знаменского собора, который орал и брызгал слюной на двух старушек, пытавшихся рядом продавать букетики каких-то цветов. Он вырвал у одной из них этот жалкий букетик и швырнул за забор, требуя "не занимать местао". Но как только к воротам церковной ограды подходил прохожий, лицо у мужика сразу становилось постно-скорбящим, он крестился мелкой щепотью и вздыхал: "Христа ради..."
Как-то раз я увидел его на перекрестке. Он ехал на "Жигулях", и рядом с ним сидела такая же расплывшаяся баба. Камня не было, поэтому я просто прошел мимо.
Был почерневший от солнца, заросший щетиной парень в заблеванных штанах и грязной куртке. Он сидел на вокзальной площади, а рядом валялась кепка и картонка: "Помогите на водку". Парень улыбался гнилозубо, видимо, радуясь собственной изобретательности. У него было две руки и две ноги, ему было не больше тридцати лет, а плечи казались широкими. Но ему нравилось сидеть и просить на водку.
Там же прохаживалась тетка с опухшим лицом и свалявшимися волосами, которая просила у всех "на билет до Челябинска", объясняя, что потеряла документы и деньги и не может уехать домой. Кое-кто сердобольный подавал ей. Через неделю я увидел ее там же - теперь она, такая же опухшая и пьяная, просила денег, чтобы уехать "домой в Ишим".
* * *
Я все равно подаю нищим - иногда, когда где-то внутри рвется какая-то струна. Но чаще, бросая взгляд на сидящих и бродящих по улицам, мне хочется, чтобы под рукой был товарный вагон и доски, которыми можно заколотить двери, собрав в этот вагон пьяное и рваное скопище.
А вы?
