В пятнадцать лет Григорий впервые близко познакомился с дубинками ППС. Это дало ему право на законных основаниях месяц не посещать школу (что обрадовало не только половину учеников, но и добрую часть учительского состава), а каждому встречному-поперченому втолковывать о своем геройском поступке.
—Менты-волки! Они меня по почкам хуячат, а я им ору: «Вы суки! Суки позорные!».
Эту историю Григорий всегда рассказывал с чувством и любовью. Для него это было одно из тех трогательных событий, которые спустя десятилетия греют сердце и жмут на сентиментальную слезу.
Его нижняя губа выпячивалась, веки прикрывались в блаженстве, и он неторопливо вел историю дальше:
—Я до этого два пузыря водяры всосал! Если бы я, нах, мог бы хоть на ногах стоять, хуй бы они меня повязали!
Слушатели верили Григорию — никто не сомневался, что он способен всосать литр водки и остаться живым. Когда тебе пятнадцать лет, рост и размеры плечей собеседника становятся, чуть ли не решающим фактором истины. Плечи, кулаки, широкая скула и мутный взгляд глубоко посаженных глаз… — лично я ему верил всегда. То есть до шестнадцати лет.
—А доебались то за хуйню! — повествование Григория подходило к кульминационному моменту. — С телкой хотел познакомиться, нах… Тока имя спросил, бля… Ну суки же, нах!
Толи Григорий запамятовал по пьяному делу, толи у него были иные причины не распространяться, но только спустя какое-то время злые языки начали поговаривать украдкой, что била нашего Гришу милиция за то, что он в пьяном до безобразия виде посреди улицы хватал за что придется проходящих мимо девушек, а когда они вырывались, крыл их матом, как то: «Да ты у меня щас сосать, нах, будешь, коза ебаная!» Оказавшийся неподалеку патруль решил, что Гриша перешагнул дозволенные рамки общественной морали и решили парня пристыдить, на что Григорий многозначительно ответил:
—Суки, нах! Суки позорные!
Ну, а дальше месяц стационара.
Я был младше Григория на год, и мне выпало несчастье быть его соседом по подъезду. Мы переехали в эту квартиру, когда мне было тринадцать, так что пару раз в неделю, хотелось мне этого или нет, я с ним сталкивался обязательно.
Нет, ни разу он не подымал свой пудовый кулак, чтобы расквасить мне физиономию. Причины того не известны. Возможно, он боялся промазать — все же я был в полтора раза меньше размерами, а может, он и так чувствовал, что его врожденная сила держит меня под полным контролем. Да, я боялся Гришу до смерти. Я боялся его так, что даже в пятнадцать лет часто не мог спать по ночам. А мысль, что я выйду из дому, и застану там эту громилу, доводила меня до трясучки.
Как-то случилось, что я не видел его всю неделю. Это заметно убавило мне внутреннего напряжения и добавило присутствие духа. В субботу родители подались к родне в другой город, и друзья-одноклассники сошлись на том, что шанс пустующей квартиры пропускать нельзя. Поскребли по карманам мелочь, купили два баллона пива и расположились на кухне с кружками в жменях.
Мы отпили всего пол бутылки и дослушали третью песню, когда вдруг хлопнула входная дверь и в коридоре послышались тяжелые шаги. У меня остановилось сердце, я успел подумать только: «Не запер дверь!..». А следом на кухню ввалился Григорий.
Если бы это были предки, или даже грабители, я бы так не испугался. В тот самый момент, когда Гриша переступил порог моего дома, стал явью кошмар, который преследовал меня уже не одну ночь.
—Э-э! Евген! Хули ты соседа на бухло не зовешь?! — спокойно так спросил Григорий.
Толи он увидел, как парни заходят ко мне в квартиру, толи животным чутьем почуял халявную выпивку — сие не известно. Он был уже тут. У меня на кухне. Прямо напротив.
—Э-э! Мелкий, — обратился он к Сашке, — ну ка хлюпни пивка! Да не жалей, нах!
Сашка налил ему пива, мы все молчали. Григорий преспокойно вытащил из магнитофона мою «Алису», засунул свою кассету, и в кухне раздался скрипучий шансон.
—Вот, нах, музыка! — комментировал Григорий. — Тока оттоптав зону, можно пощупать жизнь, нах!
Под наше оцепенение и романтику зеков, он выдул четыре кружки пива. Было видно, что оно ему уже не лезет. Отглатывая от пятой, он и сам, очевидно, это стал понимать. Наконец, забрал свою кассету и молча ушел.
Тогда-то Сашка и назвал его Стройным.
—Этот Гриша… стройный! Все настроение сломал…
Несмотря на подаренную природой мускулатуру, изящным Гришу назвать было сложно. Имея скелет краба, тяжело мышечной массой исправить осанку. Все же Григорий далеко не Дикуль. Так что в Сашкином определении была заложена ирония. То есть она там должна была быть, если бы не стыд и полный конфуз.
Мы чувствовали себя слабыми щенятами, к которым приблизился взрослый питбуль. Да что там чувствовали — мы ими были! Каждый из нас это понимал, и нам было стыдно и противно за свой страх.
Никогда мы больше не собирались у меня дома.
Мои внезапные истерики и нервные срывы начали пугать родителей, и они уже было решили отдать свое чадо в руки специалистов. Разве мог я им объяснить, что боюсь человека, который ни разу меня не ударил? Я бы не смог рассказать про то ни психиатру, ни другу, ни самому господу богу. Так что я вынужден был сам разрулить ту проблему. И знаете, до чего я думался? Я пошел и записался на бокс.
Прозвище Стройный, пущенное Сашкой с легкой руки и тяжелого сердца, как-то незаметно прижилось в нашей компании, потом распространилось на более широкую среду знакомых и, наконец, дошло до самого Григория. Я опасался его реакции, но она оказалась самой благосклонной. Вы не поверите, но Григорий воспринял ее как комплимент! Это создание и в самом деле уверовало, что подобным эпитетом можно описать его внешность!
Мы долго обсасывали этот нюанс и, в конце концов, пришли к выводу, что медицина Григорию помочь не в состоянии. Ну а сам Гриша… в его лексиконе появилась новая фраза:
—Я Гриша Стройный! Слыхал о таком, нах?!
Пол года усиленных тренировок дали положительный результат. Мне, в самом деле, стало лучше. Во-первых, я выкладывался до предела, а физическая усталость почти всегда обеспечивает хороший сон. Во-вторых, я стал меньше видеть Григория, что само по себе благотворно влияло на мою психику.
Тренера звали Леонид Петрович. Поначалу он видел во мне большой потенциал, потому как я работал на убой, хотя и считал, что для большого спорта я поздновато начал. Я не сознавался ему, что на большой спорт мне плевать.
Но еще через пол года тренер кое-чего заподозрил.
—Женя, — сказал он как-то, понаблюдав меня в спарринге. — Ты похож на драчуна, а не на боксера. Мне даже кажется, что тебе не важно победить, тебе важно избить до полусмерти противника. Я прав?
Что я мог ему на это ответить? Сказать правду? Типа, да, Леонид Петрович, как вы все хорошо, наконец, расчухали! А знаете, мне еще по ночам теперь снится занятный сон: будто открываются двери моего дома, заходит мой сосед-забияка и придурок Стройный, а я встречаю его апперкотом. Я бью по широкой дуге снизу, так что челюсть Григория выходит вперед и вверх. А прежде чем он успевает упасть, я бью в эту челюсть еще раз с левой, теперь уже сверху. И челюсть эта расходится на две половинки, хрустит в суставах и прорывает щеки. И знаете, это хороший сон. Я всегда нормально высыпаюсь, когда его вижу... Потому что бывают и другие сны, от которых я вскидываюсь в холодном поту. В таких снах я не могу никого ударить…
А может, стоило рассказать, что каждый раз становясь напротив спарринг-партнера или соперника, я вижу себя, оцепеневшего за столом своей кухни? Молчащего, подавленного, слабого щенка, который того и гляди обосытся от громкого вскрика. Который уже побежден, еще не сделав ни единого удара.
Стоило ему рассказать, что в каждом бою я хотел убить свое прошлое, убить память о своей слабости и стыде? Или то, что на ринге я всегда хочу одного — умереть и в тут же секунду родиться — чистым, новым и сильным?..
Что, черт возьми, вы хотите услышать, уважаемый тренер?! Что я пришел к вам на бокс, чтобы избивать людей?! Что я мщу окружающим, за свои собственные проблемы?! Я рад, что вы догадались!..
—Я понял, Леонид Петрович. Обязуюсь угомонить свою агрессию, и выпускать ее только на соревнованиях.
Оттянув свой положенный школьный срок, Гриша собрался в армию. Провожать его пришло целых три человека. Такие же стройные, как и сам Григорий, только росточком поменьше.
Они дружно и быстро накушались водки, заблевали целый лестничный марш в подъезде, накидали окурков и отправились в город искать приключений. Быстро нашли — сначала устроили драку на дискотеке, потом пытались наладить контакт с двумя патрулями милиции.
—Суки позорные! Я в армию, нах! — объяснял им ситуацию Гриша.
Но ребята из ППС были настроены жестко — будущий воин и три его друга остаток ночи провели в бетонных апартаментах.
На следующий день их отпустили. С синими мордами от перепоя и синими спинами от усмиряющих палок, они разбрелись по своим квартирам. К этому моменту Григорий имел богатую коллекцию коротких миниатюр под общим названием «Гриша и ППС». Это помимо бестселлеров «Гриша и бабы», «Гриша и водка» и «Гриша и пидары, нах!».
Стройный забрал из дому любимую кассету шансона и отправился в военкомат. Туда его товарищи провожать уже не пошли — здоровья не позволяло.
На первенстве города я занял второе место в своем весе. Тренер был доволен, а я не очень. То есть я был не очень доволен не результатом, а тем, что Леонид Петрович, таки собирался делать из меня профессионального боксера.
Знаете, если голову постукивать не очень сильно, но регулярно, то эта голова становится менее восприимчива и к сильным внезапным ударам. Если помножить это на развитые мускулы шеи, то получится нечто, именуемое в боксе, как «держать удар». Это хорошо в плане бокса, и совсем не хорошо в плане медицины и последствий для здоровья. Все знают про Мухаммеда Али и его болезнь Паркинсона?
Мне не хотелось в тридцать пять лет познакомиться с кровоизлиянием в мозг, да и регулярные сотрясения тоже не внушали энтузиазм.
В шестнадцать с половиной лет я съездил на первенство области, занял там третье место, и сказал Леониду Петровичу, что на этом мои занятия заканчиваются, ибо мне надо готовиться в институт. Тренер, конечно, разволновался, но я был непреклонен.
Ну что поделать, я и на этот раз не мог сказать ему правду. То есть, теперь уже мог, но тогда бы пришлось рассказывать все с самого начала, а это была бы очень длинная история. К тому же на данном этапе моей жизни, эта история потеряла всякую актуальность — объект агрессии исчез из поля зрения, и моя война с самим собой потеряла смысл.
Курс психоанализа завершился, и не важно, помог он мне или нет.
Армейская служба пришлась Григорию по душе. Она обогатила летопись его жизни преинтереснейшими событиями, внесла в существование Стройного много разнообразия и колорита.
Уже через месяц он отправил в нокаут сержанта, через три лез драться с прапорщиком, ну а когда пол года спустя объяснил командиру роты, что тот «сука позорная!», сел на две недели на «губу».
Потом он еще не раз посещал тот пансион аскетизма, чем пополнил свой запас теплых воспоминаний.
Но имел место один недочет в солдатском быту Григория — проблема с добычей алкоголя. Находясь в совершенно новой обстановке и окруженная незнакомыми людьми, психика Гриши не могла сразу же справиться с внутренним конфликтом «общество — я». Психике нужна была релаксация. Хотя, возможно то были уже симптомы алкоголизма.
Гриша терпел целый месяц, а когда, наконец, получил свои первые солдатские тугрики, быстренько отоварился фанфуриками тройного одеколона и в два присеста их оприходовал. Эффекта хватило на несколько дней, а дальше опять мрачная трезвость.
Пытаясь хоть немного снять напряжение, Григорий занялся штангой. Грузил по сто двадцать кило на гриф и жал от груди. Долго учил тяжелое не русское слово «пауэрлифтинг».
И все же это не помогло оборвать цепкие щупальца зеленого змия. Немного обжившись, и выяснив злачные места в пределах гарнизонного забора, Григорий начал потаскивать за ограду все, что только было возможно бартером двинуть за водку. Шинели, картошку, ремни… и еще кучи всякого барахла. По ночам это все переваливало через забор и возвращалось емкостями мутного самогона.
Гриша пропускал стакан и ложился под штангу. Когда чувствовал, что мотор срывает со станины, выползал из-под снаряда и шел пропустить еще стаканяру. По каким-то причинам, он был уверен, что спорт и водяра одновременно — это круто. Запас прочности, данный ему природой, казался неиссякаемым.
Уже ближе к дембелю, Грише отдаленно посветил дисбат.
Находясь в жутком алкогольном опьянении, он избил до полу смерти своего же собутыльника — ефрейтора Трохина. Собутыльник отходил в реанимации, Гриша сидел на гаупвахте, а командир части раздумывал, стоит или не стоит выносить сор из избы. В конце концов, начальство решило оставить дерьмо на месте, то есть в части. Я думаю, Григорий даже расстроился по этому поводу. В смысле, не потому, что он дурно пахнет, а потому что зековская жизнь опять обошла его стороной.
Что и говорить, пока он служил, я спал спокойно. Я был уверен, что опасаться нам нечего — если начнется война, наши мучения не протянутся долго.
Я оставил бокс и в самом деле взялся за учебу. Когда пришло время, без проблем поступил в автодорожный ВУЗ, дабы изучать технологии строительства автострад.
На целых пять лет я покинул родной город.
Студенчество внесло в мою жизнь коррективы. С учебой проблем у меня не возникало, чего не скажешь об окружающих. Не имея внушительных размеров и мясистой мускулатуры медведя, я многим вынужден был доказывать свою точку зрения мордобоем. Что тут поделаешь, не чувствовали они во мне силу, а стало быть, и правда моя казалась им несущественной.
Мужскую половину нашего сообщества это сильно вводило в недоумение. Они никак не могли взять в толк, как такой мелкий прыщ как я, может позволить себе откровенно лезть на рожон, а потом и валить с двух ударов здорового мужика, а то и нескольких сразу.
Ну да, чуть позже они расчухали, что прыщ то оказывается, заквашен на боксе, но главного им было все равно не понять. Что мне их размеры и желание доминировать?! Сколько бы их не было сразу, и как много бы места они не занимали — им не за что не сравниться с жалким и перепуганным сопляком, у которого трясутся под столом колени, а глаза готовы лопнуть от слез. Вот страшный, непобедимый враг! Я дрался с этим пигмеем уже четвертый год, и даже близко не подобрался к перевесу сил. По ночам я все еще иногда не мог ударить… А голова, если в нее часто бьют, она привыкает — за эту науку спасибо Леониду Петровичу.
Избитые мною парни, как правило, были не такие уж и плохие ребята. Волна проверки прыща на прочность прошла, все неверующие, наконец, уверовали, и в обществе нашем стало относительно тихо. Со многими бывшими моими противниками мы потом подружились и нормально жили до самого окончания вуза.
Вернувшись из армии, Григорий решил, во что бы то ни стало, воплотить в жизнь свою заветную мечту, которую до армии, да и в самой армии, ему осуществить не удалось — сходить на зону.
В городе он застал последнюю вялую волну рекета и, не задумываясь, нырнул в нее с головой. А что ему оставалось делать? Кроме, как пить и драться, этот несчастный отросток общества, ничего не умел. И даже не собирался.
Григорий выбрил наголо череп и за целых триста рублей купил спортивные штаны.
Целый год он с друзьями-подельниками таскался по рынкам и ларькам, объясняя армянам, что они позорные суки, и что за право торговать в этом городе помидорами и арбузами, должны платить ему — Грише Стройному, бабло. Милиция и армяне с Гришей согласны не были, и Стройного все чаще вязали под белые рученьки прямо на торговых площадках вооруженные хранители правопорядка.
Но, как вселенское издевательство — на зону Григория не отправляли. Те копейки, которые он выдаивал с честных работников рынка, были настолько смешны и жалки, что милиция попросту не хотела за ту мелочь браться. Обработают Гришу дубинками и выкинут к чертовой матери.
В конце концов, даже верные товарищи по бизнесу начали подозревать, что подобным путем нормально на жизнь не заработать. «Бригада» Григория Стройного начала тараканами расползаться в разные стороны.
—Все меня бросили, нах! — возмущенно и зло цедил Григорий, словно и в правду существовал кто-то, кто мог его бросить. — Суки позорные, нах!
Сам Григорий оставался верен своему тяжелому и непростому делу — он продолжал в одиночестве таскаться по рынку и сшибать мелочь. А больше ему было и не надо — вот в чем крылся секрет упорства. Лишь бы хватало на пузырь, потому как с алкоголем Гриша продолжал дружить крепко.
Вся бандитская братия города откровенно потешалась на Стройным. Те самые авторитеты, на которых он ровнялся и за кем тянулся. Они были обеспеченны и уважаемы — вот что он видел, и чего якобы добивался. А то, что эти самые люди давно перешли на легальный бизнес, потому как это выгоднее и для здоровья и для достатка, и никто из них не собирался лезть на нож за пару жалких купюр — эта метафизика для Григория была выше понимания.
И все же, где-то на середине своей недолгой бандитской карьеры, Григорий достиг некоторых результатов. Он приоделся и мог в кабаке даже угостить знакомого пивом. Как раз на этом этапе своей жизни он… женился!
Я окончил второй курс и приехал домой на летние каникулы.
И вот как-то собрался я пойти прогуляться, вышел на лестничную площадку и обалдел. По ступеням величаво поднимался Стройный, ведя под руку молодую невесту.
Гриша был в черном костюме и белой рубашке. Его морда, избавленная от щетины, блестела и воняла дешевым одеколоном, а короткий ежик волос лоснились от геля. Спутница, вполне симпатичная и привлекательная особа, уверено вышагивала рядом с Григорием. Я смотрел на нее ошалелыми глазами и не мог понять, какой дуре может прийти в голову мысль связать свою жизнь с подобным уродом! Я искал в ее глазах страх, растерянность или неуверенность, я искал подтверждение своих опасений, что Стройный ее заставил, или вынудил пойти на весь этот ужас, и не находил. Личико невесты выражало глупое удовлетворение от происходящего и не более…
—Евген! — поравнявшись со мной, важно произнес Григорий. — Ну ты, бля это… свадьба у меня, нах!
Это так Гриша пригласил меня на торжество. Я в оцепенении проводил процессию взглядом и поспешно ретировался. Я прямо физически ощущал, как только что жизнь тыкнула мне тяжелым кулаком в солнечное сплетение.
Первый страх, он такой же, как и первая любовь — от него невозможно избавиться. Он сидит в сердце острой занозой, и если случайное воспоминание коснется его, по спине тут же пробегает волна холода и начинает чесаться затылок.
Со временем я начал понимать, что возможно, мне вообще не удастся избавиться от этого страха. То было жуткое понимание, но я постепенно стал к нему привыкать. И страх трансформировался в ненависть (когда я крушил соперников на ринге, и подвыпивших друзей в общаге), а теперь в ужас презрения.
Я неоднократно возвращался к мысли о психическом здоровье молодой жены Стройного. Я не мог понять, как девушка с нормальными данными по собственной воле и желанию ложится под пьяного питекантропа и раздвигает ноги.
—Соси, коза ебаная!
Эти сцены очень живо рисовались в моем воображении.
И что, это любовь?! Типа женское чутье всегда найдет под огрубевшим мужицким панцирем большое и доброе сердце?! И ее не волнует, что этот панцирь — суть тупое насилие, алкоголизм и невежество?! Ее не заботит, что слово «душа» никогда не присутствовало в лексиконе избранника?! Эдакая современная интерпретация Красавицы и Чудовища! Черта с два — я не верил в это тогда, и не верю теперь.
—Я кончаю! Кончаю, нах!
В барах, на дискотеках, да просто на улицах — в этом городе полно нормальных парней и девчонок. Они находят друг друга, влюбляются, строят семьи. Они хотят чего-то доброго и светлого, и даже если что-то не получается, ищут и пытаются снова. Не надо мне говорить о разбитых сердцах, о несложившихся судьбах — я не верил в это тогда, и не поверю завтра! Жизнь существует, и ее делают люди. Обычные хорошие люди!..
А она раздвигает ноги и отдает ему самое святое, что у нее есть, а он вливает туда свое проспиртованное семя. Так сколько же стоит ее святое?! Ну почему нет закона о полной стерилизации идиотов в исключительных случаях?!
Моя ненависть была направлена на Григория. Мое презрение — к его жене.
В ту ночь простыня намокла от моего пота — мне снилось, что я хочу до смерти забить кулаками обоих, но не могу пошевелить даже пальцем…
Спустя какое-то время буря в моей душе улеглась. Я смирился с мыслью, что в этом мире наравне с полными уродами, таки рождаются и круглые дуры. Было грустно оттого, что эти дуры имеют симпатичные мордашки и стройные фигурки. И совсем не было грустно по поводу диких побоев, с которыми молодую жену спустя два месяца увозили в больницу. Как говорится, что хотела, то и поимела.
Как любил повторять мой институтский товарищ: глупость наказуема.
Я закончил институт и вернулся домой. Быстро и без проблем устроился мастером в дорожно-строительную компанию. Я хорошо знал теорию, на ходу впитывал практику, и умел доказать подчиненным свою правоту, потому уже через пол года вырос до начальника участка.
Родители оставили мне эту квартиру, а сами перебрались в пригород — там у нас был клаптик земли, и за время моей учебы они построили себе домик. Мать всегда тяготела к огороду, а отец любил заниматься садом, так что они были вполне довольны новым жильем.
Ну а сосед мой… Жена таки с ним развелась. Чуть больше года вытерпела. Ну что ж, даже последней дурехе Григорий смог втолковать, кто он есть на самом деле, и чего от него можно ожидать.
—Все меня бросили, нах! — печально и зло цедил Григорий, словно и в правду существовал кто-то, кто мог его бросить. — Суки позорные, нах!
Спасаясь от пьяного мужа и презрения окружающих, жена Стройного покинула наш город, и увезла в своем чреве змеиный зародыш. Замешанный на спирту и злой глупости, этот малыш родится и продолжит папино дело популяризации человеческого уродства. Думаете, глупость не передается по наследству? Передается. Еще как передается!..
Все идет по спирали. Глупость и зло — это живучие твари. Так было всегда, так будет и впредь.
Ну а сам Григорий плотно застрял на пике своей никчемности.
Бегство жены совпало по времени с закатом его бандитской карьеры. Это дало ему полное моральное право впасть в настоящий запой. Эта алкогольная релаксация тянулась без перерыва больше двух лет, но сколько бы природа не дала тебе дури, оказывается можно выбрать до дна любые запасы.
Два года Гришин организм питался только тем, что содержит высокий процент алкоголя. И не выдержала система, все опоры полопались — год назад у Григория отказали ноги, и на половину упало зрение.
Сейчас Стройный передвигается на костылях. Я поражаюсь нашему государству, но оно дало ему инвалидность и пенсию. Человеку, который не работал на общество ни одной минуты своей жизни, теперь это общество выплачивает какие-то деньги! Вот уж поистине ужас гуманизма!
Сейчас Гришу я вижу чаще, чем когда-либо. Он стал завсегдатаем лавочки у подъезда. Меня он узнает через раз. И когда таки узнает, я слышу:
—Э-э! Евген! Ну дай на пиво инвалиду, нах!
Даю. Пригоршню мелочи, а то и пару червонцев.
Неторопливо так я вытаскиваю деньги из кармана штанов и не спешу выпустить купюры из пальцев. Я смотрю ему в лицо. Смотрю на синие губы, на мешки под глазами, на мясистый отекший нос… Я не смотрю в глаза — они все равно не смогут сконцентрировать на мне взгляд и понять, что и зачем я делаю. Не могли тогда, не могут сейчас, не смогут и завтра.
—Ты чо, нах?! — возмущается Стройный, пытаясь поймать деньги.
Его костыли валяются рядом, и я знаю, что цена им полтинник, потому как перекочевали они к Григорию через десять поколений инвалидов.
Если голову не сильно, но часто постукивать, то рано или поздно, с этой головой случится кровоизлияние. Спасибо Леониду Петровичу — он объяснил. Любой орган рано или поздно откажет, если в него регулярно постукивать. Тем более, если бить со всей силы.
Я знаю, что на деньги, которые я даю Стройному, он купит самой дешевой барматухи и без промедления вольет себе в организм. Он сам, своими руками с размаху еще раз врежет себе в печень. И в сердце. А ему ведь не долго осталось…
—Спасибо тебе, Гриша, — говорю я ему.
—Чо, нах? — не слышит он.
Спасибо тебе, тупой ублюдок! Спасибо за то, что я такой, и никакой иначе! Спасибо за весь тот ужас, в который ты превратил мою жизнь! Спасибо за то, что я ненавижу мужчин и презираю женщин! Спасибо за то, что я научился срывать на них зло, которое должно было быть адресовано тебе!.. Что, не понимаешь, о чем я?! Ну так, чтобы понимать нужны ведь мозги, верно?!
А впрочем, чего это я разволновался? Тебе осталось совсем чуть-чуть. Я не мог тебе дать отпор девять лет назад, сейчас я могу прекратить твои мучения в две минуты, но я по-прежнему не в состоянии этого сделать. Если я до смерти забью инвалида, мои кошмары только усилятся. Ты, не пошевелив ни одной извилиной, нашел решение этой проблемы — ты сбежал в инвалидность! Тебя самого такое бы не остановило, верно? Ты бил и детей, и женщин — подумаешь, треснуть убогого!..
Так что давай, покупай свое пойло, глотай его быстрее! Уж очень охота увидеть твои конвульсии, посмотреть на выпученные глаза и раздутый живот! Так хочется посмотреть, как испускает последний дух твое никчемное тело, копошась в луже собственных испражнений! Подыхай уже, тварь! Проваливай из моей жизни! Сгинь! Исчезни!!!
И может тогда, мне не будут сниться сны, в которых я должен тебя ударить. Сны, в которых я должен избить тебя до смерти, но не могу пошевелить и пальцем. Может тогда я смогу умереть и в туже секунду родиться — новым, чистым и сильным? Может тогда, наконец, я пятнадцатилетний, все же сдамся себе настоящему? Ведь, сдамся же? Ну скажите, что да!..
© Евгений Немец
