В свое время меня и моего друга Сашку призвали в армию. Погода была плохая, провожающие в пальто и шляпах. Мы, впервые в жизни отрываемые от родного дома так всерьез и надолго, храбрились и делали вид, что нам на все плевать. Вчерашние мальчишки почувствовали себя взрослыми, многие знали друг друга, тут же образовались компании, и, как только поезд тронулся, выставив в проходы дозорных (чтобы сержанты не зачухали), начали пить вино. Дорога до Алма-Аты заняла почти неделю, наш состав двигался медленно и подолгу стоял, пропуская пассажирские поезда.
Еще в Казани я не глядя махнулся одеждой с каким-то узбеком, едущим служить на Север. Отдал ему пальто и шляпу в обмен на легкую куртку и тюбетейку. Впрочем, и эту одежду до Алма-Аты я не довез. Все это было продано за несколько бутылок вина где-то в Куйбышеве. Туда же ушли и более-менее приличные мои и Сашкины ботинки.
- На хуя вам обувь, - успокаивали нас собутыльники, - в Алма-Ате тепло. Босиком до части дойдете, а там сапоги дадут.
Дорога была долгая и пьяная. Когда проезжали мимо Аральского моря, поскидали с себя остатки приличной одежды в обмен на вяленую рыбу, которую тут продавали на каждом полустанке. И очень дешево. До самого конца пути жевали вяленых судаков и лещей.
В Алма-Ате было холодно, дождик накрапывал. Мы с Сашкой, оставшись без обуви, почувствовали себя не готовыми Родину защищать. Потому разрезали пару рюкзаков, сделали обмотки и в таком виде явились пред светлые очи полкового начальства.
Впрочем, в здешнем полку связи и не таких видали. Начальство равнодушно занималось своим делом. А солдаты скалили зубы, глядя на нас, выстроенных на плацу, пооборвавшихся в дороге: что, с Севера приехали?
Алма-Ату мы разглядеть не успели. Прямо из карантина нас, изъявивших на то желание (деваться было некуда, потому как сержанта с ходу нахуй послал), отправили в учебку в Ленинабад. Если бы мы знали тогда, что это такое, наверное, остались бы в полку. Но делать было нечего и понесло нас из Казахстана в Таджикистан, где к концу мая уже было так жарко, что у многих с непривычки шла кровь из носа, а ночами, спасаясь от жары, мы заворачивались в мокрые простыни.
С самого начала командир батальона объявил новобранцам (“рравняйсь, туземцы, еби его в бога в душу мать… ”), что если кто-то поднимает руку на сержанта - дисбат. Я попал в роту радиотелеграфистов, сержантом у нас был украинец с незаконченным высшим образованием, "интеллигент", который по мордасам не бил и разговаривал с нами более-менее по-человечески.
Сашке повезло меньше. В роте дальней связи законы были волчьи. На вечерней проверке в строю татарин - сержант "для профилактики" выбил ему два передних зуба. Это было в пределах правил, установленных в учебном батальоне. Сейчас в армии многие жалуются на дедовщину, дескать, раньше такого не было. Дедовщина в армии была всегда. Где-то больше, где-то меньше. "Старый" солдат, хлебнувший всех "прелестей" службы, никогда не захочет быть в одинаковых условиях с "молодым". Он уже "постиг" службу и при случае всегда "откосит" от наряда за счет "молодого". В принципе, это не очень страшно, если не принимает изуверских форм и не приводит к членовредительству. И в гражданском обществе люди стараются наебать друг друга, пользуясь случаем или служебным положением, что говорить об армии, где человеку жить намного сложнее.
И в то время в армии всякое случалось. За месяц до нашего приезда в ленинабадском учебном батальоне случилось ЧП, о котором сегодня узнала бы вся страна. Тогда об этом не знал никто. Трое рядовых хозвзвода, напившись, были арестованы и посажены на гауптвахту, где они обезоружили дежурного и, пройдя по части сквозь посты, открыли огонь, подранили часового. Затем уже в городе расстреляли в упор водителя "скорой помощи" и на машине дернули в сторону государственной границы, хотя понятно, что границы в то время были "на замке" и уйти за кордон у них шансов не было. На горном серпантине, не справившись с управлением, потерпели аварию. Один из них погиб, остальных потом посадили. Но все по-тихому. Знали об этом только очень немногие.
Кормили неважно, хотя от дистрофиии никто не болел. А гоняли по всей программе, с наворотами. В полдень, к примеру, когда солнце раскаляло плац так, что каблуки проваливались в асфальт, провинившемуся взводу устраивали "физическую подготовку". Делили курсантов на пары. Один брал другого за ноги, и этот другой бежал по плацу на руках. Потом менялись. От таких "упражнений" на обожженных ладонях вздувались огромные волдыри. После этого нас запускали на продольные брусья, по которым нужно было пробежать на руках. Волдыри, естественно, лопались. Очень неприятно.
Существовали и другие способы для поддержания образцовой дисциплины. Больных хорошо лечили. Заболел я как-то, пришел к фельдшеру-армянину.
-Вот, говорю, температура, бля…
Запустил он меня бегом вокруг плаца на время. Пробежал.
-Что, говорит, выздоровел?
-Так точно.
-Идды отдыхай.
И все дела. Но я на армию не в обиде. Бывало плохо, даже о самоубийстве мысли в голову приходили. Но мы все это прошли. Из гражданских хлюпиков сделали мужиков, способных постоять за себя, а главное - выживать в тяжелых ситуациях. И еще мы чувствовали мощь этой армии. Нам вдалбливали в головы, что победить Советскую Армию нельзя. Что она самая-самая. И мы искренне верили в это. И были уверены, что если дело дойдет до драки, у врага нет шансов на победу. Иначе для чего же нас ебут с таким пристрастием и подвергают таким лишениям. Любому башку отвернем, потому как Отечество наше самое могучее.
Я видел в казахской степи массированную танковую атаку. Зрелище, надо сказать... Раньше я думал, что танки – это бронированные гробы, а тут по целине на огромной скорости шла лавина, вздымая за собой снежный шлейф, закрывающий горизонт. Страшный рев моторов. Чувство обреченности, ставшего на пути этих убийственных машин. Они прошли в недопустимой близости к узлу связи, порвав кабель, из-за чего наши начальники долго лаялись с танкистами. А потом они стреляли по целям, а от канонады, казалось, тряслась земля. Вот такой я запомнил армию. Зубодробительной, мучительной, но непобедимой.
Закончив учебку (школу гладиаторов, как мне ее называли), мы вернулись в полк сержантами. Дедовщина для нас закончилась. Если рядовые одного с нами призыва еще "шарили" за кого-то полы в казармах, то мы от этого были застрахованы сержантскими лычками. Сержанты в армии полы не моют.
Много было всего. Но все плохое забывается, в памяти остается только хорошее. Например, весна в Средней Азии, когда все вокруг цветет, а в частных домах в садах готовят еду и запахи перца, жареного мяса, дыма мешаются с ароматами восточных цветов и кружат головы. И верные армейские друзья, с которыми двое суток давал дуба зимой посреди степи, в сломанной машине, разламывая по-братски содержимое последнего сухпайка и разламывая штык-ножом замерзший портвейн, и был счастлив от того, что нас наконец нашли и накормили горячей гречневой кашей с мясом. А степь за окном вагона сплошь покрыта огромными красными маками, и стук колес неумолимо отсчитывает мгновения нашей молодости, но мы не замечаем этого. И мы веселы, и с уверенностью смотрим в завтрашний день, и не знаем, что спустя годы безоружного Сашку, успевшего уже к тому времени обзавестись тремя детьми, расстреляет из автомата какой-то уебок, защищающий с оружием в руках непонятно чьи интересы.
Когда идет драка за власть - убивают простых парней. И никакая армия не может спасти от этого. Распри внутри страны, когда свои бьют своих - что может быть страшнее и сокрушительнее. Куда там нах какая-то война. Это паталогия. Времена меняются, меняются нравы, меняются люди. Но Рассея осталась. Лежит она огромная, растянувшись по белу свету от березы у крыльца до бескрайних северных морей, до ставших чужими азиатских степей и пустынь, где ходил походами славный генерал Скобелев, русскими штыками добывавший славу Отечеству. И не кончится эта Рассея никогда. И пацаны ковыряющие свою суть на Литпроме в стремлении победить когнитивный диссонанс, так же как их предшественники будут безбашенно кидаться на танки, если это будет кому-то надо и кричать: *за родину, за сталина!*. Патаму шта так устроена жизнь, а народ и армия едины.
Автор: архангел Гавриил
