Как сломанный механизм, я двигаюсь вперед-назад. Болит хуй. Лена и я ебемся бог знает который раз за этот вечер с разными партнерами, поэтому у нее практически кончилась смазка. Когда я двигаю хуй вперед, мне кажется, что гандон вот-вот лопнет, когда тяну его назад – кажется, что сейчас вывернется наизнанку ее влагалище. У меня уже давно наступил сухостой, когда сведенный от напряжения хуй ничего не чувствует, не в силах ни расслабить, ни кончить. Она лежит на спине с закрытыми глазами и редко дышит сквозь сжатые зубы. Может быть, она уже спит.
Ее тело обильно покрывает холодный пот. Я провожу рукой по ее груди и задумчиво рассматриваю ладонь. Женский пот имеет особый запах, не имеющий ничего общего с вонючими секрециями мужчины. Чтобы как-то разнообразить тоскливый процесс, я увеличиваю и уменьшая амплитуду, двигаюсь по кругу и в бок. Повернув голову, смотрю на соседей. Маленький по-собачьи мелко трясет тазом, поебывая Галю. Сзади пристроился и, в свою очередь, ебет Маленького в жопу Павлик. У Маленького очень странная жопа, особый предмет его гордости. Она очень круглая и оттопыренная, с глубокими ямочками. Такие попки встречаются у очень упитанных младенцев, но только не у женщин и тем более взрослых мужчин... Впрочем, это только кажется, что Павлик ебет Маленького. На самом деле, он просто меланхолично елозит гнущимся хуем между его пышных ягодиц, по рассеянности или из лени не попадая в раздолбанный анус. Павлик положил на согнутую потную спину Маленького третий том Большой Химической Энциклопедии и внимательно читает статью про термодинамические системы. В углу сидит Андрей с ноутбуком на тощих коленях и листает какую-то огромную Excel-евскую таблицу.
Наконец, я вытаскиваю из Лены свой измученный хуй. Абсолютно сухой отполированный гандон натянут до предела. Закусив губу, я сдираю его и иду в ванну, перешагивая через двух Маш, которые трутся лобками так, что летят искры статического электричества. В зеркале вижу свое бесстрастное блестящее лицо и ввалившиеся глаза. Губы скорбно сжаты. На мне только белая рубашка и галстук, перекрученный на спину как поводок – мы играли в “даму с собачкой” и “битву киноцефалов”. Мне приходит в голову странная мысль, что мое изображение в зеркале – это фото-негатив на седого негра-пастора – черные спутанные волосы, бледное лицо и белая рубашка, черный квадратик галстука в прорези воротника. Я ополаскиваю лицо, вытираю хуй бумажными салфетками и выходу на длинную веранду, плотно закрыв за собой дверь. Ира стоит в чьем-то пиджаке на плечах, с бокалом мартини в руках и смотрит на ночной лес.
– Извини за бестактный вопрос. Мы с тобой сегодня уже совокуплялись? – не оборачиваясь, тихо спрашивает она.
Я задумываюсь, – По-моему, нет. Ты была первой, кого я планировал отодрать, но тебя взяли в оборот Сережа с Колей. Потом, когда я освободился от Светы, вы уже зажигали с Машами. Но когда у меня на лице сидела одна из Маш, кто-то прыгал на моем хую, я не видел кто. Не ты, случайно?
– Нет, – она с улыбкой смотрит мне в лицо, затем переводит взгляд ниже, – Стойкий Оловянный Солдатик. Ты еще не трахался с Маленьким?
– А это обязательно? Мне казалось, что это изврат.
– Это не изврат. Если бы ты стал пялить например Павлика, я бы первая сказала, что это изврат. Но Маленький не мужчина и не женщина. Он вообще не человек. Он сказочный эльф, – Ира смотрит сквозь бокал на свет фонарей, – пока Маленький ебал нас, девочек, мальчики по очереди ебали Маленького. Всем очень понравилось. У него такая фантастическая попка. Каждый раз вижу и поражаюсь. Даже жалею, что я не парень и не могу его изнасиловать...
– Да уж... попка Маленького будет являться мне в самых жутких кошмарах.
– Ты не помнишь, откуда он вообще взялся и как его зовут? Он ведь не наш. Кто-то привел его много лет назад, и он остался с нами. Друг про друга мы знаем все, а про него ничего... Впрочем, бог с ним. Расскажи лучше о себе. Когда улетаешь в Японию? Ты уже получил диплом?
– В Японию полечу через месяц, когда будет готова рабочая виза, – я вдыхаю ночной воздух и задумчиво постукиваю хуем о прутья перил, – о дипломе говорить рано. Месяц назад отправил все документы по защите диссертации в ВАК, только через полгода из Москвы придет ученая степень. А как твоя предзащита?
– Тяжело. Завидую я тебе. Приехала в МГУ, а там все за деньги. Получить спавку – 300 рублей, перездать экзамены – 2000, и так далее. Даже ксерокопируют на кафедре за деньги. Крохоборы. В Москве живет старый друг моего отца по профессуре, Борис Израелевич Кацман 70-ти лет. У него рак, и жить осталось пару месяцев, или даже недель. Терять ему нечего, поэтому он прыгает с парашютом, гоняет на мотоцикле и сплавляется по горным рекам. В Академии Наук его боятся до усрачки, поскольку он все про всех знает и говорит в лицо при свидетелях. Он мне сказал “Деточка, если эти бляди будут-таки вымогать у тебя деньги, просто скажи, что ты знаешь старого пархатого пердуна Бориса Израелевича, и это решит все твои проблемы”. Я так и сделала. На кафедре все тут же пересрали, сразу вспомнили про систему взаимозачетов между ВУЗами, бюджетное финансирование. Короче, платить мне не пришлось... Но знаешь, что эти идиоты учудили? Заставили меня пересдавать экзамен по специальности! Все по серьезному – дали список вопросов, и в качестве учебников – три моих же книги. Одну я издала в нашем Дальневосточном Издательстве, одну – у них в Москве, а еще одну – в Италии. Экзамен принимала дура-доцентка. Я рассказываю билет, а она рожу кривит и меня без конца поправляет. Я не выдерживаю и говорю “Девушка, посмотрите на фамилию автора книг. Это моя фамилия. Я написала эти книги. Вы учились по моим книгам, а теперь у меня же принимаете экзамен и меня же учите. Вам не кажется это нелепым?”. Эта жаба сразу визжать “Что Вы себе позволяете! Тут вам не здесь!”. Заносчивые дебилы.
– Что ты хочешь. Москвичи. На убогих обижаться грешно, – я отколупываю кусочек краски и кидаю вниз. Мы вместе смотрим, как он кружится и падает в темноту.
– Вадик, как ты думаешь, если мы сейчас встанем на перила, возьмемся за руки и прыгнем вниз с четвертого этажа, это будет очень красивая смерть? Ты говорил, что у японцев это называется “двойное самоубийство влюбленных”.
– А разве мы влюбленные?
– А разве нет? – она тихонько смеется, – нет, серьезно, как тебе такая идея?
Я с показным сомнением качаю головой, – Не думаю, что мы будем хорошо смотреться на асфальте с голыми задницами и расколотыми черепами. Ты в чужом пиджаке, а я в гразной рубашке. Отдыхающие – народ веселый. Пока не приехала труповозка, кто-нибудь обязательно вставит мне в задницу букет ромашек с ближайшей клумбы, а на твоих роскошных ляжках напишет маркером “Трахни меня”. Да и еще сфотографируется на нашем фоне. По крайней мере, я бы именно так и сделал... Как у тебя с Мишей?
– Весьма славный мальчик, – она делает глоток из бокала, – ебет меня очень старательно. Пару раз даже куннилингусом порадовал. Когда приходят их многочисленные родственники, я изображаю умелую хозяйку – бегаю в фартуке, гремлю тарелками. Видел бы ты, как восторженно Миша переглядывается со своей сияющей мамой. А когда мы садимся за стол, его мама всегда просит меня сказать что-нибудь по-француски и итальянски. Будто я – их семейный говорящий попугай. И я всегда говорю ...
– “Ебать вас с разбегу в гортань, сракорылые злоебучие педаразы”?
– Ну что ты, конечно нет. Они хорошие приличные люди, да я и слов-то таких не знаю. Я имею в виду, не знаю как это будет по-итальянски и по-французски. Я же интеллегентная девушка. Я говорю “вы скучные ограниченные мещане и мне жаль вас”. Все восторгаются, а я смущенно краснею, как и полагается по этикету.
– Выходи за него замуж. Мы в ответе за тех, кого приручили, – я внимательно смотрю в ее бледное строгое лицо.
– Не знаю... выйду, наверно. Выполню свой социальный и биологический долг. Перед обществом и природой... Впрочем, нельзя выйти замуж за человека, который уже женат. С рождения, на своей маме, – Ира размахивается и кидает пустой бокал в темноту. Через несколько секунд слышится далекий звон и испуганный крик, – а как у тебя с твоей последней?
– Все зависит от того, когда мы с тобой последний раз виделись, и кого ты имеешь в виду под “Последней”, – я вижу ее черные глаза-омуты, на дне которых приглушенно мерцают огни фонарей, и у меня перехватывает дух. Чтобы не утонуть, я отворачиваюсь, – сейчас я опять один. Лучше уж дрочить, чем быть кому-то должным.
– Как это, Вадик?
– Что, дрочить?
– Нет, что значит “быть должным”?
– А так. Вставил – должен. Вынул – должен еще больше. Сказал по запарке “люблю” – обязан по гроб жизни. Парадокс заключается в том, что это я трачу на них свои деньги и время. Я покупают подарки на день рождения придурковатым младшим братьям. Навещаю больных бабушек. Рою землю на их дачах. И все глубже погружаюсь в долги. Я, видите ли, даю им НАДЕЖДУ. Они, понимаешь ли, строили планы, выбрав меня. Они, оказывается, ЛЮБЯТ меня. Расставаться всегда тяжело. А как не расставаться? О чем с ними можно поговорить, кроме того, как прошел их дурацкий день? Что они читают? Что смотрят? Ради чего они живут? Я знаю, что нужно быть терпимее к людям, знаю, что я законченный мерзавец, извращенец и погрязший в гордыне эгоист, но что я могу поделать с собой?
– Тебе попадались не те женщины, – она со странным выражением смотрит прямо мне в лицо, отчего мне становится жарко, – зачем же ты встречаешься с ними?
– Иногда одному становится невмоготу, – я опускаю глаза и перевожу дух, – не в сексуальном, а в эмоциональном смысле. Новый человек, новые ощущения. Прекрасные незнакомки тем и хороши, что мы их еще не знаем. Когда в жаркий день хватаешь кружку холодной воды, по-настоящему жадно делаешь только первые два-три глотка. Потом пьешь по инерции. А потом выливаешь остатки воды на землю.
Внезапно свет из балконной двери застилает тень. Мы оборачиваемся и видим Сережу, стоящего на табуретке, загнувшись раком и показывая нам свою волосатую задницу. Не в силах побороть искушения, я подпрыгиваю и бью босой ногой в его задницу прямо сквозь стекло. Маваси-гери. Сережа как торпеда с воплем слетает с табуретки на мягкий ковер, а я втягиваю ногу обратно. Все происходит быстро и аккруратно. Но не настолько аккуратно, как хотелось бы. По ноге горячими струйками течет кровь.
– Нужно обработать рану, иначе подхватишь столбняк, – Ира озабоченно смотрит на меня.
– Ничего страшного. Кровь скоро свернется, – я выдергиваю несколько крупных осколков и кидаю их в темный угол. Безуспешно пытаюсь загнуть вниз одеревеневший хуй. Поняв, что сделать это не получится, закидываю ногу на холодные перила и направляю струю мочи на распоротую ступню. С интересом наблюдаю, как красная кровь причудливо разбавляется желтой мочой. Опустошив мочевой пузырь, опускаю ногу вниз, на холодный бетон. Мы молча стоим под ночным небом. Нашим босым ногам приятно и тепло в горячей луже моей крови и мочи.
– Тебе не кажется ...
– Да, что время ...
– Течет сквозь пальцы...
– Как песок?
– И ничего нельзя изменить, остановить, исправить?
– И цели нет, и смысла нет, и некуда плыть?
Далеко за лесом небо начинает светлеть. Скоро рассвет. Последние дни лета.
