Сколько себя помню – после посещения зубного всегда чувствовала себя опустошенной.
В моем детстве, во времена простых колготок и колючей школьной формы, школьный зубной врач был для нас аватаром Сатаны. Вернее, была – это была она, огромная усатая тетя, с большой волосатой родинкой и маленькими злыми глазами. В школе у нее был свой отдельный кабинет, в котором каждый вторник она мучила учеников разных классов. Нашему детскому сознанию была неподвластна система регулярного осмотра, и нам казалось, что системы вовсе нет никакой, и что эта женщина просто ходит и выбирает себе жертву. И что если, не дай бог, ты наткнулась на нее во время перемены - уперлась случайно в ее объемный живот, когда играла в «сифу», или просто попалась ей на глаза – то все, жди беды. Откроется на матише дверь и мрачный голос произнесет: «Зина Такая-то, в 206-ой кабинет на осмотр!» А 206-ой – это как раз оно и есть, адское место!
Пустая абсолютно комната, на подоконнике стоит выцветший пластмассовый крокодил Гена (зачем он там стоял мне до сих пор неясно, неужто и вправду кому-то вздумалось бы поиграть с этой жуткой штукой в таком жутком месте?!) Ни тебе рекламных плакатов, ни картонных коробок-муляжей, ни улыбающихся дантистов. Обитель детской скорби. Посреди которой стоит пыточное кресло. В кресле этом сидеть надо было смирно, не шевелясь и не пытаясь вырваться и убежать на свободу. Потому что тех, кто сопротивлялся, по слухам, привязывали, и, опять же по слухам, обходились с повстанцами особо жестоко. За десять лет обучения помимо ежегодного осмотра я удостоилась двух пломб, установку которых, клянусь, буду помнить на смертном одре – без заморозки, на больной зуб, под лай зубного врача «рот открыла, я сказала!»
Нет, потом-то, разумеется, пришло светлое стоматологическое будущее, с анестезией и вежливыми докторами, и медсестрами, что услужливо охотятся за твоей слюной с каким-то жутким пластиковым шлангом. Но страх, какой-то детский, глубинный страх перед посещением зубного никуда не делся. Я тяну до последнего, и иду туда только когда терять уже нечего. На ватных ногах сажусь я в удобное навороченное кресло, и сжимаюсь в комок при мерзком звуке бормашины, хотя и знаю, что ничего не почувствую…
И да, как и большинство прямоходящих, я тоже реализую свои детские комплексы: при малейшем намеке на неприятное ощущение в процессе лечения я издаю протяжный стон, который заставляет дантиста испуганно вздрогнуть – что, неужели вам больно?! Я смотрю на него глазами в слезах, и он извиняется, и добавляет заморозки, и продолжает ковырять с преувеличенной осторожностью. То-то, думаю я злорадно, давайте, носитесь со мной как с писаной торбой!. . Но каким бы внимательным ни был врач, каким бы навороченным ни был его кабинет, мне все равно видится призрак пластмассового крокодила. И какими бы милыми ни представлялись доктора в рекламных буклетиках, люди этой профессии для меня все равно останутся чем-то вроде Бармалея для взрослых. И как бы бережно меня ни лечили, я все равно выхожу из кабинета зубного врача как из окопа, унося оттуда ноги как можно быстрее, хотя никто за мной и не гонится…
И к эмоциональной опустошенности теперь добавляется финансовая - 40 минут в пыточном кресле в моем детстве были абсолютно бесплатными. Сейчас же, как выразился один мой знакомый которому как-то в хорошей клинике вылечили сразу три коренных, после оплаты счета хочется прийти домой и спилить все зубы на фиг, нет зубов – нет проблем.
Но тут уж ничего не поделаешь, это жизнь. Где-то убыло – где-то прибыло.
Зинка
