Одним из неотъемлемых признаков жизни в СССР была поездка «на картошку». Это, если кто не знает, обязательная отработка определенного времени (не меньше месяца в год) в колхозах или совхозах практически каждого учащегося или работающего. Трудовых рук для полевых работ почему-то всегда не хватало. Местные аборигены только руководили приезжими, но на полях их было не видно. Складывалось впечатление, что студенты и научные сотрудники и "тянули" на себе все сельское хозяйство.
Ездить «на картошку» начинали буквально с 5-х — 6-х классов школы: под присмотром учителей детей вывозили на прополку морковки или свеклы на один день. Сколько было загублено этих корнеплодов при такой прополке, никем не подсчитано, но подозреваю, что не один центнер! Городские дети дергали все подряд, тем более, что молоденькая морковка очень была похожа на только что проклюнувшиеся из земли сурепку или ромашку, а свекла вообще казалась самым обыкновенным сорняком.
В институтах просто начинали занятия на месяц-полтора позже -- всех студентов и большую часть преподавателей отправляли в колхозы. Хочешь ехать или нет, никто спрашивать не будет – не хочешь ехать, забирай документы и вперед, в армию... Красноярскому государственному университету повезло -- у нас "на картошку" отправляли только один раз за пять лет -- как правило в начале второго курса. Как уж тогдашнему ректору удалось этого добиться -- история об этом умалчивает... Но все знали -- отмучаешься один раз на втором курсе -- и больше никаких колхозов и "картошек". Политех, студентов которого гоняли "на картошку" каждый год, люто нам по этому поводу завидовал...
И вот он наступил -- мой второй курс и вместе с ним -- поездка "на картошку". Вначале мы долго ехали на прекрасном автобусе под названием "Пазик". Было жестко, тесно и непрерывно трясло. Зато, правда, весело -- студенты же. За шесть часов поездки мы перепели все песни, что знали, пересказали все анекдоты, съели всю взятую в дорогу еду... и только хотели начать скучать и тосковать, как выяснилось, что мы уже приехали. Точного названия колхоза моя память не сохранила. Помню что было это где-то в Партизанском районе -- это даже сейчас глушь. Тогда же была глушь несусветная... Нас выгрузили, поселили в жилье и выдали полагающееся нам "материальное довольствие" -- ватники и резиновые сапоги. Плюс к этому каждому полагалась железная кровать, матрац и относительно чистое постельное белье. Жилье я помню до сих пор -- продуваемый всеми ветрами барак (не ОБАМА), поделенный на три комнаты -- в одной жили девочки, в другой --мальчики, третья -- что-то вроде прихожей. Впоследствии в ней непрерывно валялись наши мокрые ватники и грязные резиновые сапоги. После этого нас повели в столовую. Столовая произвела неоднозначное впечатление. Порции были большие, котлеты ДЕЙСТВИТЕЛЬНО были из мяса и есть все это было вполне можно -- но, боже, сколько там было мух... Я ни на какой помойке столько мух не видел. Поэтому половину времени я ел, кое-как прикрывая еду от мух руками, вторую половину -- разгонял мух.
На следующий день нас подняли полседьмого утра. В семь был завтрак, в восемь надо было быть уже на поле. Поле, кстати, один в один как на вышеприведенной фотографии. Меня поставили "раком" над бороздой и отмерили метры. Надо сказать, что убирать картошку я к тому времени умел. Ну или думал, что умею -- каждый год мои родители сажали 25-30 соток картошки и я, естественно, принимал участие в ее уборке. Но после первых двух часов работы в поле, я понял чем отличается ПРОМЫШЛЕННАЯ уборка от работы на собственном поле. К концу рабочего дня мне хотелось только одного -- упасть, лежать и не двигаться. И ведь на тот момент я НЕ ИМЕЛ пузика, имел первый разряд по туризму и вообще считал себя довольно спортивным молодым человеком... Через год, в геологической партии, мое заблуждение по поводу моей пригодности к ежедневной тяжелой работе развеют окончательно.
В общем, это был ад... Я проклял все -- себя, Советский Союз, родной университет, местных жителей... ВСЕ. Скорее всего, я бы не доработал до конца "срока" и сбежал бы, вылетев из университета. Но на следующий день ко мне подошел один из "местных", мужик лет тридцати пяти и сказал -- "Слушай, ты тут вроде постарше, остальные у вас совсем сопляки, пошли выпьем, а то я один не могу, а больше не с кем". Мне было уже до такой степени на все пофиг, что я пошел с ним пить самогонку. И после первых ста грамм самогонки (которую я до этого момента ни разу не пробовал) вдруг перестали болеть руки и ноги, перестал ощущаться холод и всеобщая промозглость. Даже мухи как-то перестали меня беспокоить... И этот самый мой "местный" собутыльник сказал мне, когда я пожаловался на свою неспособность к работе -- "а ты утром перед выходом на работу прими грамм сто пятьдесят и потом в обед столько же -- и ничего у тебя болеть не будет". Терять мне было нечего --так я и начал поступать. Все остальные дни моего пребывания в колхозе я ходил постоянно полупьяным, благо самогонка стоила гроши. Болеть и правда ничего не болело (кроме головы -- спросонья и до приема "дозы"), но вся жизнь в колхозе слилась в какой-то один затяжной кошмар... Не было у меня ни романтических историй, ни героических похождений, ни трепетных единений с природой -- только непрерывная работа и столь же непрерывная пьянка. Как мне потом сказал мой двоюродный брат, всю жизнь проживший в деревне -- "А ты думаешь, местные как-то иначе живут?"
Да, как все это выносили все остальные -- я, честное слово, не знаю. Возможно, я просто изнеженный городской ребенок. А возможно, остальные и не пытались работать -- просто тихо тянули время до конца рабочего дня. Честно -- я просто уже не помню, прошло тридцать лет. Но вот свой ЛИЧНЫЙ ужас перед выматывающей физической работой помню до сих пор. И больше заниматься такой работой не хочу. НИКОГДА.
