Андрейкина бабушка по линии матери личностью была интересной, хотя и довольно распространённого в России типа. Звали колоритную личность Анфисой Ильиничной. Это по паспорту. По жизни – Фисой. Андрейка называл её Бабусей. Она его – когда как. И Андрейка (это чаще на людях), и «кыргыз немытый», и «эх ты, байстрюк», и «сучье племя», и «выродок блядский», и «пиздюшонок ты мелкай», и «гадское отродье», и «безотцовшина-блять-твоя-мать», и «Мамай недоделанный»… Много было эпитетов, ох, как много, всех и не перечислить… Но произносилось это всегда с необычайной жалостью в глазах и голосе. Видимо, она действительно любила Андрейку…
Образованием баба Фиса обладала ( а то!) – три класса деревенской школы окончила! Отлично считала денежки, писала с огромным количеством ошибок и читала с большим трудом, по слогам. Из молитв знала одну – «Отче наш». Но и начав молиться, дополняла канонический текст такой массой отсебятины, такими личными (к Богу!) просьбами (типа «и пусть эта сучка Фроська, подруженька моя подколодная, обдришшется мелкою дриснёй и баню не найдёт!»), что к окончанию действа мало кто признал бы в этом страстном монологе молитву… Похоже, и Господь всерьёз эти бабусины речи не воспринимал. Во всяком случае, на бабусиных подруг, с которыми она регулярно то ссорилась, то мирилась, ни разу диарея так и не снизошла…
Вообще говоря, бабушка интересно выстраивала свои отношения со Всевышним. Споткнувшись о лоскутный половичок (которые производила она в количестве, превышавшем все разумные пределы, и потому покрывали они полы в три слоя), бабуся выдавала (с выражением, с богатой эмоциональной окраской!) тираду вроде: «И-да-разгребит-твою-ж-в-билят-в-душину-мать-хреном-через-сраку-через-всю-земную ось! Это-кака-же-ж-блядишша-тут-мне-так-всё-перестелила-што-я-чуть-не-пиздоёбнулась? Как-шмандякнулась-бы!.. И-пиздец-с-кондрашкой-бы-меня-обняли!» – после чего тут же, повернувшись в сторону иконы Николы Чудотворца в огромном окладе, висевшей в углу, напустив на себя вид смиренной овечки, тихо проговаривала, осенив себя взмахом руки: «Прасти-осспади-маю-душу-грешную!» На этом все предыдущие грехи свои считала бабуся получившими искупление, будто Господь ей только что ответил что-то типа: «Ага, Фиса, прощаю, хер с тобой! Ничё-ничё, Фиса, не бзди, нормально всё!» Следующей её фразой вполне могла быть такая: «Это ж что ж за блять-твою-мать такоя деется? Это ж какой мандюк недоделанный мне по чистым полам натоптал?!» И – мужу (третьему уж или четвёртому по счёту): «Деееед! (хуй табе на обед)! Это ты тут гавнишша на чистое наташшил или этот пизюшонок? Анре-е-ейка! А ну расскажи мне, какой басурман ноги от гавнишша не вытирает: ты или твой любимый дед-говноед?»…
Впрочем, вопреки своей малограмотности Бабуся каждый вечер читала Андрейке книжки. Книжек было две – «Бородино» с чудесными картинками на каждой странице (простым карандашом, но в стиле гравюры, прорисованными мастерски), и комикс (только слова такого тогда никто не знал) о приключениях собачки по имени Пиф. Результатом этих литературных забав стало то, что Андрейка в три с половиной года громко и с выражением декламировал Лермонтова, так как «Бородино» знал полностью. «Скажи-ка, дядя, ведь не даром…» Не даром. Ибо даром ничего не проходит. Был и у этого достижения побочный эффект – Бабусе стал во снах являться весёлый пёсик Пиф… Если верить Бабе Фисе, вёл себя этот кобель самым непристойным образом… «А што с него взять-то, кобелишша грёбаного?» – оправдывала пса бабуся. К психотерапевтам (да и откуда им тогда было взяться?) не ходила, поборола ночные кошмары сама. Видимо, она всё же любила Андрейку…
Бабуся бегала драться с мальчишками, обидевшими внука, а выступившей на защиту сына – обидчика малолеточек мамаше с удовольствием рвала волосья и царапала харю, приговаривая при этом: «А хуёчек-то у твово муженька махонькай… Он и ебсти-то им не может, пощщекочит только, да и всё!» – чем обычно обеспечивала себе немедленное и полное моральное превосходство над противницей. Видимо, любила… И весёлую драку, и маленького внука. После любого отпущенного ему Бабусей подзатыльника или поджопника Андрейка раскрывал рот как можно шире и начинал орать как можно громче, давая при этом волю горьким крупным слезам. Орал и плакал он не от физической боли, а от жизненной несправедливости, объяснить суть которой по малолетству не мог, но которую чувствовал весьма остро. «Великий педагог» Бабуся тут же сгребала орущего Андрейку в свои объятия и начинала смачно зацеловывать. Видимо, любила…
Сам же Андрейка ждал. Ждал молча, глубоко внутри своего маленького существа, что когда-нибудь его Мама приедет не на неделю в отпуск – позагорать на речке, а за ним, Андрейкой, чтобы назвать его какими-нибудь добрыми словами, к примеру «лапочка моя» (почему «лапочка», он и сам не знал) и заберёт его жить с собой и Братиком. Навсегда. И будет его любить. Сама. И от этого наступит в его жизни настоящее Счастье. Надежды Андрейки сбываться не торопились. И пока его любила (видимо, всё же любила) Бабуся. И безусловно, Андрейку любили Деда Миша, тогдашний Бабусин муж, и кот, носивший необычное имя – Вазя. А маленький Андрейка искренне и сильно любил Деду Мишу и Вазю. Ну и, немножко меньше, - Бабусю…
Но про Андрейку, Деда и кота – это совсем другие истории.
(с) DedMedved
