Наденька была женщиной эфемерной, к поцелуям зовущей. Именно так определяли ее подруги. Вся утонченная, от лодыжек до запястий, Наденька любила все красивое и милое.
Золотые колечки на своих тонких пальчиках, витые рамы эстампов на стенах своего будуара, длинные резные мундштуки, дымящиеся в ее пальчиках. обтянутых кружевными перчатками. Все вокруг нее было таким же возвышенным и прекрасным, вплоть до той-терьера Чарли, маленького, пучеглазого и дрожащего.
Но даже в этой осиновой дрожи было что-то воздушное и легкое.
Тем более никому было не понятно, что связывало Наденьку с Шаповаловым, мужчиной грубоватым, происхождения пролетарского, с большими ковшевидными ладонями, торчащими из рукавов мундира майора особого отдела.
- Валерочка, котик, налей мне шампанского, - улыбалась Наденька.
Шаповалов болезненно морщился, его коробило от этого "котика", но шампанское безропотно наливал.
- Валерочка, зайчик, твоя киса хочет в ресторан! - капризничала Наденька.
Шаповалова выворачивало наизнанку от всех этих зоологических эпитетов, но он вел ее в лучшие рестораны города.
Несколько раз он просил Наденьку не называть его котиком, зайчиком и прочими солнышками. Но Наденька пожимала плечами и мурлыкала:
- Малыш, ну что ты такое говоришь? Хочу цветочков! Купи мне розочки!
Шаповалов терпел. Но самое ужасное, что Наденька не унималась и тогда, когда рядом были сослуживцы по особому отделу. Те, конечно, ничего не говорили, а только посмеивались в кулак и недоуменно переглядывались. Их жены были не такими. По большей части это были крепкие русские женщины, которые называли их по фамилии. В лучше случае по имени. Но не Петя там какой-то и не Коля, а непременно Петр или Николай.
Шаповалов никак не мог привыкнуть к уменьшительно-ласкательным эпитетам, которыми его щедро одаривала Наденька. И очень страдал. Был сентябрь. Осень уже подернула листву деревьев рыжиной, но еще было довольно тепло. Шаповалов пил пиво с майором Афиногеновым в городском парке. Плыли облака, где-то играл духовой оркестр, продавщица Зина разливала в бокалы пенистый напиток.
- Шаповалов, я тебе давно сказать хотел, как друг... - заговорил Афиногенов.
- Чего? - очнулся от раздумий Шаповалов и сдул с кружки пену.
- Сказать тебе хотел давно, говорю. Ты бы бабу свою научил нормально обращаться, а то весь отдел смеется, ей-богу! Мы особый отдел! Бойцы, так сказать. невидимого фронта! Вся страна у нас вот где! - Афиногенов сжал кулак, - А тут котик! Солнышко! Тьфу! Научил бы ее!
- Это как научил? - сощурился Шаповалов.
- А так! По русски! Выпорол бы один раз, она бы этих зайчиков навсегда забыла!
Шаповалов молча поставил кружку на стол и двинул Афиногенова в глаз. Тот охнул, взмахнул руками и упал со стула прямо на заплеванный пол.
- Ты это...чего?! - заорал тот, держась за подбитый глаз.
- Того! Не твое дело! Пусть зовет как хочет. Я ее... это...
- Что это? Ну, что это, идиот?!
Шаповалов не спеша встал и вышел из пивной. Он так и не научился произносить слово "люблю". Хотя это и не надо было.
По дороге он купил розы. Он шел домой, туда, где ждала его Наденька. Эфемерная, к поцелуям зовущая женщина. Которую не понятно что объединяло с этим грубоватым человеком пролетарского происхождения.
© Александр Гутин
