Мне часто говорили, что я везучий. В тот раз мне тоже повезло. По-хорошему, я должен был сидеть со всей компанией в мерзлой камере нашего отделения милиции и ждать утренней машины, которая отвезла бы нас на скорый суд за первым в нашей жизни серьезным приговором. Но мне повезло, и в итоге вместо камеры я отогревался коньяком в баре.
Везение в тот раз явилось ко мне в виде Ольги, младшей дочери тетушки Тани, чей магазин мы как раз успешно грабили. Ольга забыла в магазине косметичку и вернулась за ней ровно в тот момент, когда мы выгребали наличность из кассы. Нам она очень обрадовалась.
— Мальчики, — сказала Ольга. — Вы не видели мою косметичку? Серенькая такая, с жемчужной прошивкой.
Ольга мне давно нравилась, да и вообще...
— Серенькая? — переспросил я. — Слушай, мы тут рылись, спиртное искали, и вроде забросили ее куда-то туда, — я показал на ряд шкафов, перекрывавших помещение надвое.
За шкафами был небольшой склад, где тетя Таня обустроила себе местечко для отдыха. Все знали, что там был диван. Ольга задумчиво покосилась на остальных. Женька все понял моментально. Уперев взгляд в стеллаж с макаронами, он громко оповестил его, что нахер никому не нужна эта косметичка, но если Алексу так хочется корчить из себя херова джентльмена, то пусть ищет эту серую хероту хоть до утра, а они пойдут в бар. Вслед за чем трое моих подельников быстренько протиснулись в дверь, безуспешно пытаясь стереть с лица дурацкие ухмылки. Дверь захлопнулась, с улицы донеслось молодецкое ржание моих корешей. Мы с Ольгой переглянулись и пошли за шкафы. Искать косметичку.
Надо сказать, что магазин тети Тани был местной достопримечательностью. Во-первых, у нее все было очень дешево, а во-вторых, ее постоянно грабили. Причем, как это ни парадоксально звучит, низкие цены были прямым следствием регулярных налетов местной шпаны. Дело в том, что сама по себе торговля была тете Тане не очень интересна. Она зарабатывала на страховке.
Заработок появлялся благодаря изящной схеме, в которой цинизм смешался с человечностью. Свой товар и имущество тетя Таня страховала по самому высокому тарифу, и каждый раз после ограбления предъявляла к возмещению убыток раз в пять больше реального. Местный страховой инспектор, приезжавший по вызову для описи ущерба, выкушивал вместе с хозяйкой бутылочку домашней наливки, после чего они уединялись в том самом закутке за шкафами. Через два часа он приступал к описи, и разумеется, она полностью соответствовала пожеланиям тети Тани. Кстати говоря, ограбления случались пару раз в неделю, поэтому вдовую тетю Таню и неженатого инспектора можно было считать стабильной и счастливой семейной парой. Они трогательно поздравляли друг друга с мелкими праздниками, иногда даже ходили куда-то вместе.
Спонсором этого милого семейного досуга была, естественно, страховая компания. Понятное дело, что компании было совершенно неинтересно каждый месяц выплачивать тете Тане суммы, превышающие стоимость всего ее магазина. Но мир не без смекалистых людей, и с тетей Таней заключили контракт на рекламу. Теперь с многочисленных рекламных плакатов тетя Таня оповещала, что страхует свой магазин только в этой компании, и что компания ее ни разу не подводила. Реклама оказалась на редкость эффективной — репутация магазина тети Тани была всем известна, и мелкие хозяйчики со всей округи радостно страховались именно в этой компании. В итоге образовался замкнутый цикл, в котором были довольны все: подрастающее поколение выплескивало адреналин в регулярных грабежах, тетя Таня получала хорошую прибыль от страховки, инспектор получал подобие семейного уюта, страховая компания — новых клиентов, а окрестные жители — дешевые продукты.
Из этого цикла выпала только одна сторона, и именно она стала причиной того удивительного случая, о котором я хочу рассказать. Очевидно, что для выплаты страховки по каждому ограблению должно быть заведено уголовное дело. И понятно, что Михалычу, начальнику нашего отделения милиции, совсем не хотелось иметь каждый месяц по десять нераскрытых дел. Но и тете Тане совсем не хотелось, чтобы сопляков, которые грабят ее магазин, сажали в тюрьму. Ведь тогда ее перестанут грабить, и поток страховых выплат иссякнет. С помощью страховой компании она договорилась где-то в городском отделе, чтобы Михалычу снизили планы по раскрываемости. За это он закрывал глаза на то, что творилось вокруг магазина, а мы имели возможность пополнять карманы легкими деньгами. Лично я грабил тетю Таню четыре раза. Собственно, все, что я сейчас рассказываю, и случилось во время последнего, четвертого ограбления. После него у меня отбило охоту заниматься чем-то подобным и я решил искать другие способы заработка, которые в итоге и привели к тому, что меня убили. Впрочем, речь не об этом.
В тот вечер, когда мы с Ольгой упоенно играли в тетю Таню и страхового инспектора за шкафами, Михалычу на редкость крупно попало от городского начальства. Совершенно неожиданно к нему явилась комиссия во главе с новым начальником городской милиции и весь день его разнообразно сажали на кол за большие и мелкие прегрешения, которые можно найти где угодно, если явиться без предупреждения. В десять вечера комиссия удалилась, благожелательно уверив Михалыча, что остаток своей жизни он проведет в самых лучших условиях, какие только может обеспечить наша тюремная система.
Разумеется, Михалыч был вне себя. Его, полковника, заслуженного работника милиции, имевшего три личных благодарности от Белых Людей, унизили и распяли, как последнего сержанта. «Ну-у!.. — зловеще сипел он по дороге домой. — Я-я!.. Вам! Всем, всем! У-у!». И он крутил головой, багровел и брызгал яростной слюной на лобовое стекло машины.
А теперь представьте, что на тротуар перед разъяренным начальником милиции вываливает из темного магазина гогочущая компания, которая явно только что оный магазин обчистила. Разумеется, наш рьяный начальник бьет по тормозам, выскакивает из машины, трясущейся рукой выхватывает из кобуры пистолет, стреляет к чертовой матери в воздух и орет: «Стоять, суки, убью!». Семнадцатилетние суки встают как вкопанные, удивляясь, какой это белены Михалыч объелся. Они ведь ничего плохого не сделали, просто грабанули магазин и теперь идут в бар, никого не трогая. На мирное предложение пойти с ними и отдохнуть после трудного дня Михалыч среагировал неадекватно. Не переставая материться во все стороны, он в течение минуты утрамбовал горе-воришек в машину, врубил сирену и, не обращая внимания на светофоры и прочие дорожные знаки препинания, помчался в отделение. Там их мгновенно оформили по соответствующей статье, отобрали все что можно и затолкали в камеру. Я только расстегивал на Ольге лифчик, а они уже удивленно смотрели на звезды сквозь клетчатое окно.
Когда я наконец добрался до бара, чтобы похвастаться своими половыми подвигами, то обнаружил, что аудитории в этот вечер интересна совсем другая сторона моей жизни. А именно — какого черта я не сижу в камере вместе со всеми, а разгуливаю на свободе с блаженной улыбкой на лице? Почему это именно я задержался в магазине, когда всех остальных сгреб в охапку Михалыч, внезапный, как рояль в кустах? Прошло около часа, прежде чем все выяснилось и с меня сняли обвинения, но за это время я успел и получить в морду, и дать сдачи.
Узнав наконец все подробности, общество приуныло. Ситуация и правда складывалась безнадежная. С одной стороны, ничего ужасного мои кореша не совершили — и до, и после них подобные ограбления спокойно сходили с рук десяткам оболтусов. Как уже говорилось, подобные грабежи были одним из звеньев пищевой цепочки, на которой кормились сотни людей. Моим приятелям просто не повезло. Молодняк негодовал и считал, что ребят надо отпустить. «Вон Алекс сидит, дует коньяк, и никто его не трогает, а ведь он тоже там был!» — говорили они, и, в общем, это было справедливо. После пятой рюмки я уже сам был готов идти сдаваться Михалычу для полноты справедливости, но меня, разумеется, никуда не пустили. Справедливость и глупость все-таки разные вещи.
С другой стороны, и Михалыча понять можно — под человеком всерьез пошатнулось кресло, а эти молокососы нагло разгуливают у него под носом с награбленным добром. Раскрытие этого грабежа Михалычу будет очень кстати: можно тыкать его в нос проверяющим, делом доказывая, что старую гвардию еще рано списывать в запас. К тому же Михалыч для нашего района был почти идеальным начальником милиции, и менять его на кого-то другого никто не хотел. В итоге вопрос встал следующим образом: или три пацана идут на свой первый срок, или нам ставят другого начальника милиции. Разумеется, все понимали, что Михалыч важнее и его надо сохранить. Так что моим корешам предстояло принести себя в жертву общему благополучию. Я уже уныло представлял, как буду возить им передачи, а остальные обсуждали, чем можно помочь семьям пострадавших за благое дело. И в этой тоскливой ситуации на сцене появился Счастливчик.
Это прозвище в наших краях было весьма распространенным, но вовсе не потому, что у нас было много везучих и счастливых людей. Напротив, Счастливчики все как один были уродливыми и убогими, обиженными богом и людьми. Такое прозвище получали дети, которые по законам медицины должны были умереть еще до рождения, но по капризу судьбы все-таки появлялись на свет. С трудом извлекая маленькое тельце из утробы матери (которая обычно бывала запойной пьяницей), врач удивленно восклицал: «Надо же, живой. Счастливчик!».
Лично я знал пятерых Счастливчиков, и это были кривые во всех смыслах создания. Покалеченные судьбой еще до рождения, они не находили себе места в этой жизни. Люди сторонились их, справедливо считая, что ни на что хорошее человек по прозвищу Счастливчик не способен.
Таким же изгоем был и этот Счастливчик, который в тот вечер заявил, что берется договориться с Михалычем и вытащить приятелей Алекса из-за решетки. Скажу честно — мы давно так не смеялись. Накопившееся напряжение выходило из нас безудержным хохотом, и мы никак не могли успокоиться. Но Счастливчик не унимался и все бубнил, что может сделать так, чтобы всех выпустили, и чтобы Михалычу ничего за это не было. Было в его решимости нечто настолько жалкое и человечное, что мы наконец угомонились и спросили его, каким образом он собирается разрешить ситуацию. Скривив свою и без того кривую рожу, Счастливчик сказал, что это его дело. Ему нужна только бутылка водки. Поухмылявшись на этот счет, мы все-таки выдали ему бутылку, с которой он удалился, сообщив, что вернется к утру.
План Счастливчика был дебилен, как и он сам. Он собирался выиграть свободу ребят у Михалыча в покер, до которого наш начальник был большой охотник. Нет, Счастливчик не был шулером и даже плохо знал правила покера. Ему просто нечего было терять. Год за годом он жил, ожидая, когда же жизнь начнет меняться к лучшему, но все становилось только хуже и хуже. Ни друзей, ни денег, ни женщин. Но в нем бродили еще какие-то мечты, и он был готов поставить на кон свою никчемную жизнь, лишь бы заслужить хоть немного внимания и уважения. Говоря про жизнь, я не преувеличиваю — он собирался играть с Михалычем на собственную голову.
Все знали, что Михалыч еще сидит в отделении и пьет в одиночестве ром. Счастливчик явился к нему с бутылкой водки в обнимку и не был расстрелян на пороге просто потому, что Михалыч долго не мог найти пистолет. Пока он шарил по столу в поисках оружия, Счастливчик успел усесться напротив, выставить на стол бутылку водки и заявить, что пришел играть в покер на свободу трех пацанов, сидящих в камере. Михалыч наконец нашел пистолет.
— Шлепнуть тебя, гниду, — наставив пистолет на Счастливчика, прошипел Михалыч.
Счастливчик заглянул в черное дуло.
— А покер? — спросил он.
— Ты этот, как его, дурак, что ли?! — взорвался Михалыч. — Ты вообще куда пришел? Ты к кому пришел? Какой покер? На какой хер ты мне нужен?
— Давай сыграем, — сказал Счастливчик. — Моя жизнь против них.
— Какая, в жопу, у тебя жизнь?
— Никакой. Давай сыграем.
Михалыч кинул пистолет на стол, привстал, покрутил головой и широко развел руками, словно говоря кому-то: «ну ты видишь, в каком говне приходится существовать?!». Плюхнувшись обратно в кресло, он бессильно посмотрел на Счастливчика.
— Ну что тебе от меня надо, убожество?
— Смотри, — Счастливчик наклонился через стол к Михалычу, тот брезгливо отшатнулся. — Вот у тебя там три пацана. За грабеж, да? Давай мы с тобой сыграем. Если я выиграю – ты их отпускаешь. Если проиграю – бери меня и делай, что хочешь.
Михалыч взял со стола бутылку рома, возвел глаза к потолку и присосался к горлышку. Под жирным подбородком заходил вверх-вниз кадык. Оторвавшись от бутылки, Михалыч утер рот и спросил:
— Ты это, соображаешь вообще? Зачем ты мне, это самое, нужен? Бери его… Да куда мне тебя брать-то?
— Н-ну, — Счастливчик не был готов к этому вопросу. — Ну посади меня вместо них, чего уж тут.
— На кой черт? У меня тут групповой разбой, а ты, это самое, один. Статья другая, шороху меньше. Да и на суде тебя еще отпустят небось, как этого самого, невменяемого. Ты ж явный дебил.
Почувствовав, что диалог худо-бедно завязался, Счастливчик осмелел и открыл свою водку. Глотнув из горлышка вдохновения, он предложил:
— А если я пойду банк ограблю? Или там убью кого-нибудь?
— Ты?
— Ну а что? Пойду грохну охранников в банке, возьму пару миллионов, ты меня с поличным, в газетах — ограбление века, тебе медаль или там бутылку.
Михалыч не выдержал — заржал.
— Грохнет он… банк возьмет…. — сквозь слезы выдавливал он.
Отсмеявшись, Михалыч достал стакан, налил рому и подтолкнул Счастливчику. Тот благодарно опрокинул ром и крякнул, делая вид, что оценил букет.
— У тебя оружие-то есть? — спросил его Михалыч. — Или ты в банке охранников из письки своей недоделанной перестреляешь?
— А оружие я у тебя украду. Типа пришел к тебе, дал по голове бутылкой, пистолет взял и ушел. А что? Вот лишнее преступление будет, у тебя тоже раскрываемость вверх пойдет.
Михалыч замотал головой.
— Больной ты все-таки. Это какой же я мент, если я тебе, это самое, позволю у себя пистолет украсть? Да меня после такого под суд и в лес, землянику от ежей охранять.
— Ну ножом их можно, — неуверенно предложил Счастливчик.
— Ты этих охранников видел? Пока ты свой ножик достанешь, в тебе уже пять пуль сидеть будет, и все это самое, несовместимые с жизнью. И похоронят тебя, как явного самоубийцу.
Они выпили еще по одной, каждый из своей бутылки.
— Вообще-то у меня есть ствол неучтенный, — сказал Михалыч. — Только в банк тебе с ним соваться все равно не стоит. Ты ж и стрелять толком не умеешь.
— О, придумал! — вдруг дернулся Счастливчик. — У нас под городом есть дом престарелых. Там охраны никакой. Приду туда с пистолетом, перестреляю старушек. Их и не жалко. А ты типа маньяка поймаешь. В газетах — преступление века, все такое!
— Хм….
Они снова выпили.
— Дом престарелых, говоришь, — задумчиво протянул Михалыч. — У меня там эта самая, теща чалится.
— Во! — обрадовался Счастливчик. — Хочешь, я твою тещу завалю? В виде бонуса!
Михалыч пожевал губами, и потом ответил строго:
— Нет. Пусть уж бог решит, когда ей помирать.
— Ладно, твою тещу оставлю, ее валить не буду.
— Да нет, — пояснил Михалыч. — Ты специально в нее не это самое, не стреляй. Вот если случайно зацепишь — значит, воля божья. А не попадешь — стало быть, рано ей еще к богу.
Оба замолчали, слегка потрясенные тем, как предстоящая кровавая бойня вдруг обернулась божьим промыслом. Залив душу водкой и ромом, они продолжили прения.
— Значит, так, — деловито сказал Счастливчик. — У тебя там их трое в камере, значит, я тоже трех старух валю, правильно? Так что все по-честному — ты троих ставишь, и я троих. Играем?
— Ну… ладно, — махнул рукой Михалыч и достал карты. — Играем.
Жизнь трех старух Счастливчик проиграл за две минуты.
— М-да, — недовольно пробурчал Михалыч. — Хреновый ты это самое.
Счастливчик допил остатки рома и сказал:
— Ставлю еще трех старух!
Михалыч достал из сейфа очередную бутылку и раздал карты.
К утру Счастливчик проиграл две сотни стариков и старух, а также трех кухарок, сестру-хозяйку и вахтера. В общем, ему предстояло уничтожить всех живых на территории дома престарелых. В окно заглянул рассвет, а в душу Счастливчика постучалась черная ночь.
— Ну что, — сказал он безнадежно. — Где там этот твой ствол, как его, неучтенный? Давай его сюда. Пойду я, чего тянуть.
Михалыч достал из сейфа очередную бутылку и разлил ром по стаканам. Не чокаясь, опрокинул сам и придвинул стакан тоскующему Счастливчику. Тот помотал головой.
— Дурак ты, — весело сказал Михалыч. — Киллер хренов. Чего там тебе, пацанов этих надо? Да забирай их к чертовой матери. Иди, бери их! Пусть открывают, скажи — Михалыч приказал! И без них это самое, проживем. Ну не старух же мочить, в самом деле.
Счастливчик сидел, открыв рот, еще не понимая, что первый и последний раз в жизни он оправдал свое прозвище и ему повезло, ему досталось счастье.
— Иди, дурачок, — смеялся над ним Михалыч. — Если уж ты, кретин и дебил, пришел решать проблему, за которую серьезные люди не брались, то мне уж сам бог велел со своими делами разобраться.
Михалыч уже стоял с бутылкой в руке на фоне бьющего через окно солнца и напоминал фигуру милицейского бога. Он смеялся и кричал в лицо несчастному Счастливчику:
— Я тебя запомню, убогий, я у тебя в долгу теперь! Теперь если мне херово станет, тебя звать буду. И ты придешь, и ты мне опять докажешь, что все херня в жизни, и даже такой выкидыш, как ты, жить и побеждать может! А теперь иди, и скажи всем, что ты победил Михалыча!
Глупо описывать, что было в баре, когда на рассвете Счастливчик привел туда трех неудавшихся преступников, отпущенных Михалычем на волю. Так же глупо описывать, насколько поднялся из-за этого случая авторитет Михалыча, и какими почестями и уважением стал пользоваться Счастливчик. Помню только, как Женька спросил в то утро:
— А что это за мудака вы за нами послали?
И сразу несколько человек ответили ему в унисон, не сговариваясь:
— Сам ты мудак!
http://cerf.livejournal.com/76765.html
