Отпуск Коняев всегда проводил одинаково: в борьбе.
Коняев был мужчиной запойным. Запойных мужчин на Руси очень много, - никто статистики не знает, но толи почти все, толи около того. Как уж оно там на самом деле - знает только Бог, берегущий Святую Русь со времён царя Гороха, а и тот, боюсь, забил давно на это дело.
Однако Коняев считал, что он отличается от всех остальных сильно пьющих и умеренно запойных россиян. Он возвёл свою страсть в культ. Обычно полгода он не пил вообще, не употребляя спиртное добровольно, безо всяких там «торпедо-эспералей» и прочих благоглупостей. Затем брал отпуск на две недели, и...
...Коняев был наверное единственным человеком, отпуск которого в финансовом отношении бил все допустимые рекорды бюджетности: он никуда не уезжал дальше своей наследной дачи в 50 км от Москвы, а с возрастом и тягой к цивилизации вообще стал предпочитать оставаться в городской квартире. Таким образом весь бюджет отпуска состоял из стоимости спиртного, и... ну, о других составляющих позже.
Закупая в лабазе спиртное «на отпуск», Коняев чувствовал себя тревожно-радостно-возбуждённо, точно обычный курортник в зале вылета какого-нибудь Домодедова или Внукова: тревога за обычные дела - багаж там, хуё-моё, новое место, как там, что? Радость от предстоящего отдыха и возбуждение от неизведанного и смены обстановки. Всё один в один.
Так зачем платить больше, если не видно разницы?
Дома Коняев тщательно зашторивал окна, словно Штирлиц, готовящийся принять шифровку из Центра. При этом открывал форточки. Ибо знал: приток свежего воздуха сильно влияет на многое.
Затем, соорудив для проформы нехитрую закусь, Коняев отбывал.
...Отбывал на поле битвы. С Зелёным Змием.
Очень быстро одержав уверенное поражение, Коняев успевал запланировать на ближайшие дни борьбу с чертями, и после этого полностью отдавался на милость победителю.
* * *
...Через неделю сильно сдавший за время отдыха Коняев, покачиваясь, брёл по краю Бездны. Бездна была видением, и одновременно - реальностью: чёрная глубина, периодически отрыгивающая белые облака, цепляющиеся за рваные края.
Весь остальной мир присутствовал лишь фрагментарно: Коняев вдруг садился на краю Бездны, и, болтая ножками, начинал собирать его в целое нечто, похожее на шар, подбирая с грунта уцелевшие фрагментики реальности, составлял, как мог, картину собственного бытия; иногда слюнявил палец, чтобы лучше склеилось, но стоило взглянуть в сторону Бездны, - и вот-вот собранный на живую нитку МИР рассыпался, как единажды разбитый хрустальный шар...
Бездна притягивала. Манила. И каждый раз Коняев манко думал, идя по краю: а ну, как - туда, а? И всё. Конец. Вечно падать. В Бездну. Ведь в самом названии кроется смысл Ада: Без Дна!
...и уже корпус клонился в ту сторону, и облака влажные, в которых брёл, казались такими приятными, притягивающими, оставалось только ножкой скользнуть... но каждый раз включалось что-то.
Что-то, что люди называют «инстинкт самосохранения», или «выживания», или ещё какими благоглупостями.
Страх. Животный страх человека живого и любящего жить (а Коняев любил жить, даже вне алкогольных заплывов) - отталкивал от края, не позволял перейти последнюю черту, за которой - всё...
* * *
Ещё через два дня Коняев, иссиня-чёрный полутруп, дёргающийся в алкогольной паранойе от каждого щелчка или более-менее резкого звука, пытался нетвёрдой (не то слово!) дрожащей рукой набрать номер Петра Фомина, своего школьного товарища и по совместительству ныне - нарколога. Когда, наконец, на том конце сняли трубку, Коняев просипел:
- Петя... мне бы... анальгинчику внутривенно... плохо мне, Петя... со... совсем... приезжай, а? Я в городе...
- Сколько дней? - вздохнув, деловито уточнял Петя.
...Коняев умел считать дни. Он сразу как-то отрезал в себе это: чистый лист бумаги. Проснулся утром, сверил часами и другими электроприборами время, убедился, что это - новый день, новая дата - поставил крестик на чистый лист бумаги. В иные дни запоя этот крестик - было единственное осмысленное действие Коняева за все сутки. Так он себя приучил. Поэтому на вопрос Пети ему оставалось только взглянуть на лист:
- Десять! - Петя вздохнул. Он вздохнул бы, даже если б Коняев сказал «Девять». Цифры не менялись от года к году, просто было либо девять, либо десять. Либо снова девять. От чего зависел конкретный срок, - Петя так и не смог вывести формулу.
Собрал чемоданчик, и поехал к другу.
* * *
...Через час после прихода Пети Коняев наконец-то крепко спал. Не тревожным сном алкоголика, а крепким сном человека выздоравливающего, уснувшего под капельницей с питательным физраствором. Петя сидел у постели «больного», и осуждающе смотрел на школьного товарища. Когда приходило время, он выдёргивал капельницу, собирал свои пилюльки, и уходил, оставив на столе три маленьких стаканчика с таблетками внутри, и инструкцией: их Коняев должен был пить три раза за следующий день, как проснётся. Забирал Петя и заботливо оставленную ему другом купюру в пять тысяч рублей: несмотря на дружбу, Коняев принципиально платил Пете, а Петя не менее принципиально брал деньги, ибо искренне считал, что медицина только тогда помогает, когда оплачена. За будущее Петя был спокоен: его друг Коняев был также последователен в выходе из запоя, как и во входе в него: он делал всё чётко, таблеточки выпивал, и Петя Фомин не помнил случая, чтоб ему вдруг пришлось бы делать повторный визит...
* * *
...Ещё через два дня Коняев брился. Раннее утро первого рабочего дня после отпуска, надо выглядеть как следует. После того, как станок соскрёб ужасную седую и клокастую щетину, наросшую за две недели на запущенном лице Коняева, а тёплый душ и прочие нехитрые мужские хитрости превратили оное лицо в лицо - на Коняева из зеркала смотрел чуток похудевший, слегка осунувшийся, но очень отдохнувший человек с таким пронзительным взглядом, что мурашки по коже!
Взглядом человека, прожившего месяц на Тибете, и за этот месяц умудрившегося просветлиться.
...Или проще: взглядом человека, увидевшего край Бездны.
Нет, определённо, Коняев себе нравился. Такой отдохнувший, даже загорел слегка (на собственном балконе заснул пару раз голый на солнце). Что ж, будет о чём рассказать.
* * *
...О своём отпуске Коняев рассказывал двум тётушкам из бухгалтерии. Тётушки были давно за сракет, и никуда не ездили, предпочитая свои отпуска проводить на дачах, да ещё и с внуками. Тётушек в большой конторе Коняева не любили, и он совершенно спокойно рассказывал им об увиденном, зная, что они врядли с кем поделятся:
- Представляете? И вот - я... И - Вечность... И - облака! И - Пропасть! И - Горы! - и сам Коняев верил в тот момент в то, что говорил.
В Конторе, где он работал, были и всамделишные путешественники, и таких было большинство, но им Коняев предпочитал об отпуске не рассказывать. Чего зря палиться-то?
...И то: где им понять всю глубину Бездны, видимой Коняевым, бздыхам несчастным?
Так то.
© baxus
