Вспомнилось тут, как приезжаешь таким, двенадцатилетним пиздюком, в начале лета к бабушке в деревню. Отдохнуть как следует, подышать свежим говном, вдоволь напиться вонючего парного молока и до одури наиграться с деревенскими дружками-дегенератами. На велике разъёбанном, чёрном «под рамкой» кататься на мутный пруд, ловить там карасей с вооот такенными глистами-селитёрами и купаться в нём же. Красота блять!
Приезжаешь, а бабушка – вся в слезах и на корвалоле. Горе у бабушки потому что. Страшное горе – заболел, запоносил молодой хряк Борька. Не ест третий день и опасно близок к преждевременной кончине. Стоит свиная смерть за спиной у Бориса и зловеще похрюкивает. Дескать – вставай Борис Борисыч, за тобой я, пора родной, пора.
И все с ним, как с умирающим ребёнком – не спят ночами, гладят его по грустной свиной морде, трогают горячий воспалённый пятачок и поят его тёплым молоком, растворяя в нём (в молоке) раздробленные в порошок таблетки. И всем, ясен хуй, не до тебя, и ты, по малолетству подпадаешь под общий траур и тоже вроде как жалеешь несчастное животное.
А потом он вдруг раз – и ожил. Захрюкал блять, и начал что-то там есть. И все рады, и бабушка рада, и дед, и ещё какая то тёть Марина ветеринарша, за которой ездили три раза ночью на мотоцикле тоже рада и говорит «спасли!».
И на радостях меня шлют нарвать борьке какой то травы, полезной и вкусной. И я конечно же там въебался голыми руками в крапиву. Потому что - чмо городское и не знаю, как эта крапива выглядит.
И жизнь начинает приобретать знакомые очертания: бабушка печёт пирожки, которые все называют «очень вкусными и бабушкиными», а я с трудом помню их на вкус, и не сильно люблю эти лапти из теста, которые обидно протекают обжигающе горячим вареньем на новые шорты. Хотя с годами, конечно же начинаю тоже говорить, что они были «очень вкусными блять и бабушкиными». Не то что эти ваши макдональдсы!
И всякие там Васьки, Кольки и Генки начинают по утрам свистеть под окнами, приглашая меня скорее продрать глазища, и направится с ними жрать неспелые яблоки. И прочее, сомнительное время препровождение, под кодовым названием «отдых в деревне», щедро сдобренное убожеством сельского быта образца заката СССР сваливается на меня, двенадцатилетнего пиздюка, в полной своей мере и в полном же объёме своём. На блять, Яша, отдыхай, родной! Набирайся сил на свежем воздухе, готовь молодой, растущий организм к новому учебному году. Бегай! Загорай! Купайся!
А потом, приезжаешь таким, двенадцатилетним пиздюком, на зимние каникулы. И бабушка, ритуально поохав и повздыхав, расцеловав и посокрушавшись о том, какой я исхудавший, побледневший, и что родители то меня там видимо совсем не кормят и не пойми чем занимаются, ведёт меня скорее кормить.
И я сижу, и жру вкусные бабушкины котлеты и она приговаривает, глядя на меня с умилением – кушай-кушай, мой хороший. Вкусный Борька? Помнишь Борьку, болел у нас летом? Хорошие из него котлетки?
И Борька моментально встаёт у меня поперёк горла, и я сижу, и понимаю, что вот прямо сейчас блять, я взял – и сожрал кого-то хорошо знакомого и почти родного. И не могу потом есть мясо почти месяц.
Но это давно было, сами понимаете – детство, всё такое прочее. Сейчас всё иначе. Сейчас я, при известных обстоятельствах могу не задумываясь съесть жену, или свою руку. Но тогда мне, двенадцатилетнему пиздюку. было действительно страшно и стыдно. Почти целый месяц.
http://soba4ki.livejournal.com/893118.html?style=mine#cutid1
