Слушайте, дети картриджей и одноразовых зажигалок, сказку.
Примерно до 1991 года каждый копировальный аппарат стоял на учёте в КГБ, включая пишущие машинки, с которых в КГБ сдавался образец оттиска шрифта. И тут Горби развалил страну, и ксерокс «стало можно». Естественно, каждая конторка, особенно из зарождающейся тогда касты грантососов, захотела обзавестись ксероксом.
Тогдашний ходовой агрегат представлял собой сумрачную тумбу со стеклом А3, а то и А2, весом под центнер. Занимал стол, требовал достаточно высокой квалификации оператора, не говоря уже об обслуживании. И самое главное — никаких картриджей. Тонер отдельно. Девелопер (порошок, приваривающий тонер к бумаге) отдельно. Банки по кварте (946 грамм). Под крышечкой сбоку две горловинки, куда полагалось время от времени засыпать того и другого quantum satis. А там, в нутре, оно как-то хитро смешивалось.
После каждых десяти банок тонера надлежало делать неполную разборку и чистку. Вот на этом-то мы и погорели.
За «десятибаночное» обслуживание ксерокса нам был назначен весьма солидный гонорар. Устоять было невозможно. Внимательное чтение инструкции показало точную последовательность снятия панелей. На картинке для конченых идиотов стрелками было нарисовано, где почистить, где смазать, где протереть. Смущало лишь одно. Если инструмент part number X был обычной кисточкой, а part number Y — обычной крестовой отвёрткой, то part number Z был каким-то хитрожопым пылесосом. А меж тем использованию этого пылесоса было посвящено аж несколько абзацев. И мой опыт обслуживания больших ЭВМ подсказывал: не зря, ой, как не зря!
Но мы ж программисты, народ плечистый. Ксерокс был разобран. Созерцание внутренностей, покрытых толстым слоем тонера с девелопером, заставило нас задуматься. Десять банок, в реальности все двадцать. Это ж под миллион копий. Это ж полсантиметра грязи.
Пылесоса под руками, конечно, не было. Гонорар начал становиться полупрозрачным и тающим в воздухе. Путём помахивания кисточкой и поскрябывания отвёрткой было выяснено, что электростатически заряженный тонер не хочет расставаться с насиженными местами.
«Пойду-ка я домой, — сказал я напарнику, — за пылесосом». Он грустно на меня посмотрел. Перспектива таранить через полгорода пылесос сделала гонорар не таким уж и большим, и это ясно читалось через его модные очки. «Пылесос сосёт воздух, — молвил он, — значит, можно дунуть». И быстро засунул голову в область печки и дунул.
Облако жирного тонера вылетело наружу и, увлекаемое электростатикой, ринулось на новые, необжитые места. Напарник извлёк голову из ксерокса. На меня смотрел негр. На 1/16, но негр. Негр смачно отхаркался куда-то в сторону аппарата и снял очки, став похожим на грустную сову. «^&%^@&#^%&!!!» — сказала сова и грязно выругалась.
Дети, если вы засрались тонером, никогда, слышите, никогда не мойтесь горячей водой. И пол тоже не мойте. Но кто ж это знал в 1992 году?
Тонер отошёл от моих рук дня через три, от морды напарника через неделю. Одежду пришлось списать.
В том кабинете я был спустя десять лет. Линолеум всё ещё был чёрным.
