Засуровел бровями Петр Иванович после энной рюмки на дне рождения любимой супруги и, крепко стукнув кулаком по столу, изрек в присутствии четы Свистуновых: – Не я буду, коли не возьму в следующую субботу жену на рыбалку!
И, заплакав от восхищения собой, упал в объятия именинницы. Подвыпивший Свистунов прослезился и, не менее твердо хряпнув по тому же столу, изъявил полное согласие и взаимопонимание, чем сразил свою супругу, не выезжавшую за город в течение десяти лет. Дело было сделано: порозовевшие женщины переглянулись, и колесо истории закрутилось.
Ближе к выходным выяснилось, что у Свистуновых почему-то сломалась машина. Женщины мужественно вызвались ехать на общественном транспорте. Не было червей, и жена Петра Ивановича, преодолев брезгливость, сама вооружилась лопатой. А, накопав червей, собственноручно и поштучно протерла каждого чистым медицинским спиртом, от чего несчастные животные пришли в изумление и скоропостижно скончались. И мужчины капитулировали…
«А может, это и к лучшему, – рассуждал Петр Иванович, – нарыбачишься за день-то, вымокнешь, а жена, глядишь, на берегу и стопочку поднесет. А у костерка тепло, картошечка с тушеночкой побулькивает. Вот радость-то где!.. Возьму, обещал ведь».
– Как ты, а? – вопрошал Петр Иванович жирного кота Кабздоха, на что кот вежливо муркал:
– Возьми-и, старина, возьми-и, да мне м-м-ясца не забудь оставить!
В субботу утром в квартире Петра Ивановича заверещал звонок.
– Ах! – сказала супруга Петра Ивановича, прикрываясь, – не готовая еще ведь я, Петенька, открой!
Засуровев бровями, Петр Иванович открыл. В дверь, сутулясь, вошел рюкзак. Под ним можно было обнаружить сомлевшего Свистунова.
– Гм! – сказал Петр Иванович, – договорились же много не набирать. Ты куда собрался?!
– Да разве ж это я, Петя, – пыхтел Свистунов, пытаясь выбраться из-под рюкзака, – благоверная похлопотала, говорит, для комфорту.
Из рюкзака высовывались ручки сковородок и кастрюль, сверху распласталось ватное одеяло, а из кармашка интимно выглядывал краешек розового платочка.
– Дачник, да и только! – хрюкнул Петр Иванович. – Ты бы еще собачку привязал, а сверху зонтик, ха-ха-ха!
– Ладно-ладно, посмотрим, что тебе твоя половина наготовила, может быть, и я посмеюсь.
– Э-э, дружок, да два дня уж прошло, как я собрал рюкзак… – начал, было, Петр Иванович, но тут его охватило холодком подозрения.
Он распахнул кухонную дверь, и взору мужчин предстал во всем великолепии рюкзак Петра Ивановича. Он безобразно распух и ощетинился острыми углами, в очертании которых угадывались те же сковородки и кастрюли. Из кармашка выглядывал голубой платочек. В наступившем молчании было что-то нехорошее, и тем кощунственнее звучало щебетание обеих половин в соседней комнате.
Мужчины крякнули и, взвалив на плечи рюкзаки, вывалились в подъезд. За ними выпорхнули жены.
Субботний автовокзал гудел. Мелькали автобусы, из которых свысока глядели на копошившиеся очереди счастливцы с билетами. Можно было подумать, что выглядывают они из иллюминаторов собственных яхт где-нибудь на Гавайях.
– Ну, я пошел, – сказал Свистунов, снимая часы и передавая их жене. – Ты смотри там, если что… все же двое у нас.
Он взглянул в последний раз на жену и исчез в людской круговерти. Через два с половиной часа сердобольные люди принесли измятого Свистунова и положили его на лавку, трогательно примостив в изголовье четыре билета на автобус. Шустрая старушка в черном скрестила, было, Свистунову руки на груди, но вовремя опамятовалась.
– Ура-а-а! – вскричали наши путешественники и кинулись возвращать к жизни бренное тело Свистунова.
Через какой-то час друзья уже шагали по лесу. Вначале идти было куда как отрадно. «Фью-фью» – мелкой дробью рассыпались по лесу трели пташек. Остряк Свистунов пугал свою жену, рыча медведем. Вдоль обочин по стойке смирно стояли грибы-боровики. Над всей этой благодатью кружили комары и светило солнце, похожее на лампочку-стоватку.
На пятом километре Петр Иванович засуровел бровями и упал на обочину:
– Перекур!
– Петя, за что страдаем?! – горячо присунулся Свистунов, оглядываясь на женщин. Те, непринужденно беседуя и размахивая дамскими сумочками, удалялись по дороге с легкостью серн.
– Терпи, терпи, Свистунов, – ответствовал Петр Иванович, хватая воздух, как собака шерстяную вошь. – Нам бы только дойти, а там… Ты представь: озеро, тишина, солнышко в воде полощется, заходит, значит, а на клееночке – колбаска, нарезанная тонюсенько-тонюсенько, аж просвечивает, лучок зелененький, сальцо с розовенькими прожилочками, чесночком припахивает, огурчики в пупырышках, помидорчики и… она! Она, Свистунов, она! Сорокоградусная, вся в слезах! – употела во мху-то… А мы с устатку, в мешке окуни да щуки ворочаются, хвостами хлещут! Жены кудахчут, не знают, куда усадить нас, чем угостить… А, Свистунов, сила, ты представь!
– Красота, Петя! – давится слюной Свистунов и сгоряча подныривает под рюкзак.
Конец приходит всему. Пришел конец и лесной дороге, по которой, с трудом передвигая дрожащие конечности, двигались Петр Иванович, Свистунов и их безмятежные половины. Озеро – уже вот оно, рядом, просвечивает сквозь сосны, как белая дамская ножка сквозь тонкое белье. Хоть купайся в озере, хоть залезай по шею от комаров и, что самое удивительное, хоть пей из него воду – прямо так, из-под ног, горстями! По озеру бежали ласковые волны, загибаясь на середине в барашки. Пахло озеро вкусной сыростью и радовало глаз неохватной ширью. А по берегам синели россыпи крупной черники.
Ягод было на удивление много. Они чернильно-сизыми каплями висели на кустиках и просились в рот. Над ягодами кружились мохнатые комары и больно тыкали своими хоботками-шильцами, от чего толстая Свистунова взвизгивала и проглатывала с горстью черники пару-другую нахальных насекомых.
– Дорвались, курицы, – пробурчал Петр Иванович, с тоской прислушиваясь к ржанию в желудке. Друзьям очень хотелось чего-нибудь съесть, но опуститься до поедания ягод было ниже достоинства матерых рыболовов.
– Цыплята в табаке нам, похоже, не светят, да и без табака тоже, – нехорошо ухмыльнулся Свистунов и взялся устанавливать палатку. Он никогда не ел цыплят табака и вообще не считал курицу за мясо, но под воздействием пищеварительных соков душа Свистунова наполнилась несвойственным ему ехидством.
Едва палатка зазвенела туго натянутым полотнищем, как из разверзшегося черничника вынырнули синие физиономии и быстрыми тенями прошелестели мимо Свистунова. Тот перекрестился… А палатка через мгновение затряслась от здорового полновесного выдоха.
Вечером, «с устатку», голодные и злые Петр Иванович и Свистунов вылезли из лодки, ощутив наконец-то под ногами твердую землю. В мешке не ворочались окуни, не хлестали хвостами щуки. Оные лениво глотали в озере теплую воду и не принимали никакой пищи: жара лишила их аппетита.
Как и предсказал Петр Иванович, солнце действительно полоскалось в воде – заходило, значит. Над озером тоскливо вопили чайки, и каркала воронья сволочь. Но, вопреки обещаниям Петра Ивановича, у палатки вместо хлопотавших жен лишь задумчиво бродили голодные мыши и в досаде грызли малосъедобные предметы. Суроветь бровями Петр Иванович был уже не в силах. Он плюнул на сапог Свистунова и взялся готовить грибную похлебку.
Кто не едал супа, сваренного из только что собранных белых грибов, тому крупно не повезло. Те боровики, что вы купили на рынке, уже успели запаршиветь, опоганиться червяками, и порядочного супа из них не выйдет, как ни старайся. Свежий же гриб бесподобен. Он томно переворачивается в бульоне, брызжет соком и стонет от удовольствия. Бело-коричневые дольки с тонкой зеленой прослоечкой не превращаются в мерзких слизняков, что обязательно сделают покупные грибы, а остаются тверды и хрустящи на зубах и после полной готовности блюда. Бульон из боровиков наварист и чист, как душа младенца!
Петр Иванович был мастер по части приготовления грибной похлебки, и вскоре над поляной поплыли слюнотделяющие запахи, от которых Свистунов тосковал желудком и рвался открыть бутылку огненной с перчиком.
– Петя, по маленькой?
– Валяй! – басил повеселевший Петр Иванович.
Час торжества пробил… Но тут из палатки вылезла измятая Свистунова и, поведя носом по ветру, направилась к дымящемуся котелку. За ней, повинуясь слепому голосу желудка, брела супруга Петра Ивановича. Сон на лоне природы удивительно благотворно сказался на аппетите милых женщин, и в мгновение ока котелок был опорожнен.
– Мальчики, вы прелесть! – игриво сделала ручкой Свистунова и сытым бегемотиком завалилась обратно в палатку. Супруга Петра Ивановича последовала ее примеру, но, как женщина желчная и скучная, не удержалась от замечания:
– Петенька, более одной рюмки – ни-ни!..
Последняя соломинка сломала спину верблюду: здесь же, у пустого котелка, напившиеся в дым Петр Иванович и Свистунов дали обет суровой мужской дружбы, где не было места ни женской слабости, ни присущему всему женскому полу коварству…
Угрюмо ворчали сосны и махали колючими ветками, сгибаясь под ветром. С востока шла гроза цвета спелого синяка. У костра, сидя на раздавленных помидорах, плакал Свистунов, а Петр Иванович… Ах, Петр Иванович! Засуровев бровями, он бодал палатку и пытался забраться в нее с обратной стороны…
© Александр Токарев
