В новостях пишут, что таки закрыли «Утреннюю почту».
Новость из категории «В давно закрышвемся хосписе, расположенном на северной окраине Анадыря, умерла от старости девушка, с которой у тебя был первый секс».
Уже и ты ползаешь на карачках от дивана до унитаза, и страшно представить, на что была похожа она перед своей кончиной, а вот что–то, гляди–ка, робко и нежно шевельнулось там, где раньше был несгибаемый нефритовый стержень.
Шевельнулось от воспоминаний о тех юных, черно — белых, ламповых временах...
Воскресенье.
Бобинник Маяк, трехскоростной, четырехдорожечный, монофонический гробик, с громкими, как у печатной машинки, кнопками.
Полумертвый телевизор Горизонт, на ножках, без задней крышки, чтоб удобнее было шевелить отходящие лампы.
Микрофон, прикосоебленный к решетке телевизионного динамика проволокой.
Ждешь в нетерпении, с пальцем на кнопке, словно подглядываешь впридрочку через дырку в женский сортир — жопы, жопы, жопы, и вот мелькнула она, прелестница, нежная и прекрасная, юная розовая попка.
Лайф из лайф, на–най–на–на–на!
А ты опять не успел нажать вовремя кнопку, или опять пленку зажевало, или опять отошла блядская лампа.
А там снова сраки, сраки, сраки.
Так, по капельке, по крупинке и собираешь весь год свою «фонотеку», которая умещается на одной 375–метровой бобине «Школьная», из вторсырья. И слушаешь эти свистящие, шипящие обрывки песен без начала и конца по кругу, словно воровато докуриваешь чужие бычки или тайком упиваешься недопитым бухлом из чужих рюмок. И ждешь, ждешь нового чуда, как старатель, перемывающий тонны породы ради крохотных крупиц золота.
О, самое страшное время в жизни моего народа — от одного новогоднего выпуска "Мелодии и ритмы зарубежной эстрады" до другого.
Спасибо тебе, забытая детьми и внуками мертвая бабушка, за тот первый скомканный "секс", который, как не крути, все же был несравненно лучше опостылевшего пресного онанизма.
Были потом сексы и лучше и больше и чаще, и стерео и квадро, но первый был один.
И покойся, бабуся, с миром.
