Скрип

Витя плавно покачивался из стороны в сторону из-за гуляющего по комнатам ноябрьского сквозняка. Приходилось проветривать помещение раза по три на дню, настежь распахнув все окна и двери, чтобы хоть немного убрать запах уксуса, которым жена опрыскивала своего мужа из пульверизатора, точно любимый фикус.
Балка, на которой висел Виктор, периодически поскрипывала. Этот скрип слышался во всём доме: на обоих этажах, в подвале, в ванной комнате, в детской. Он слышался на заднем дворе. В магазине, на работе, раздавался из автомобильной магнитолы. Скрип преследовал Марину повсюду.
— Мам, а когда мы уже снимем папу? — спросила этим утром за завтраком Аня, смотря на неестественно синюю и отёкшую кожу своего бывшего родителя.
— Когда бабушка придёт. Я тебе уже говорила.
Бабушку Аня видела лишь однажды, но в то время она ещё только ходила в детский сад, и все воспоминания об этом человеке были в образе размытого пятна, которое пахло землёй и спичками.

Это пятно явилось в их дом в тот момент, когда Аня температурой своего тела могла растопить целый айсберг.
— Вот здорово! Целый айсберг? — хрипела девочка, глядя на маму.
— Да! А может, даже целую Антарктиду.
Почему-то эти слова мамы про айсберг Аня запомнила на всю жизнь.
Бабушка пришла в их дом рано утром, когда солнце ещё только показывало свои брови из-за верхушек деревьев. Женщина стояла, возвышаясь над девочкой, она что-то говорила её маме, а та постоянно тёрла щёки и нос, отчего те были красными.
Что было дальше, девочка помнила смутно. Она шла куда-то босиком по холодной земле. Мамы и папы рядом не было, только бабушка, которая плелась позади и подгоняла её. Аня не помнила, чтобы ей тогда было страшно или чтобы она плакала. Всё это напоминало больше сон, чем моменты из реального прошлого.
Кажется, они зашли в лес. Аня чувствовала, как под ногами ломались сухие ветки, больно впиваясь в кожу, а ещё там были огромные поляны грибов, трухлявые пни и громкий треск качающихся от ветра стволов деревьев.
— Тебе нужно поспать, — раздавался в памяти голос бабушки. — Спи, я укрою тебя одеялом.
— Но это не одеяло, это земля! — еле слышно протестовала обессиленная Аня.
— Это одеяло, а вот твоя постель, — указывала женщина на неглубокую ямку, вырытую наспех.
Дальше шла какая-то пелена. Аня сама не поняла, как оказалась лежащей на спине. Бабушка стояла на коленях и укрывала её теплым одеялом, от которого пахло грибами и травой, и шептала себе под нос странные слова: «Примешь — не примешь. Возьмёшь или дашь. Сон или явь. Радость — печаль». Эти слова тоже запомнились девочке на всю жизнь, и иногда, сама того не замечая, она проговаривала их про себя, совершенно не понимая значения. Бабушка накрыла её практически с головой, оставив снаружи лишь нос и рот. Аня чувствовала себя невероятно уютно под этим одеялом и совершенно не хотела вылезать.
Проснулась девочка уже в своей постели. Больше она не могла растопить айсберг, потому что её тело снова было обычным, отчего Аня сильно расстроилась, а мама почему-то, наоборот, обрадовалась.
Это всё, что она помнила о бабушке. Та ушла, не попрощавшись, и больше не появлялась в их доме, в отличие от других родственников. Мама и папа никогда не заводили разговоров о ней и на любые вопросы Ани касаемо того дня отмалчивались или меняли тему. Бабушку быстро размыло в калейдоскопе воспоминаний, и она стала неразборчивым пятном из прошлого, невнятным сном.
— Зачем? Зачем папа это сделал?!
— Он этого не делал, плохие люди сделали это, — прикрывая лицо полотенцем, всхлипывала Марина, глядя на ещё не остывшее тело любимого супруга.
— Он умер?! Мы что, теперь его похороним?! Мама, мы похороним папу?! Он больше никогда к нам не вернётся?! — дёргала девочка за куртку мать.
— Нет! — произнесла металлическим голосом женщина и вытерла лицо вафельным полотенцем. — Мы не похороним его. Папа просто уснул. Нет, заболел. Он болен, и ему нужно вылечиться. Ты должна это понять! Ты понимаешь меня?! — взглянула она сурово в глаза своей маленькой копии.
Девочка испуганно кивнула.
— Бабушка его вылечит, а ты никому не должна говорить, что папа в таком состоянии, тебе всё ясно?!
— Угу…
— Я не слышу, всё ясно?!
— Да, всё ясно.
— Молодец, зайка. А теперь иди и собирай портфель, ты же не хочешь в первую учебную неделю в школе прослыть опозднуньей?
— Нет, не хочу, — с этими словами Аня ещё раз взглянула на подвешенного, точно марионетку над полом, отца и побрела собирать портфель.
Аня никогда не переступала через авторитет матери, и, если она говорит, что папа заболел, значит так оно и есть. Бабушка поможет ему, она всё сделает, чтобы он снова мог ходить и петь свои забавные ругательные песни, от которых мама всегда ворчит, а Аня, наоборот, смеется. Он снова сможет курить на веранде и пить горький кофе. Они снова поедут на мотоцикле на озеро, где весь день будут закидывать удочки и есть бутерброды с маслом, нужно только подождать. Бабушка обязательно придёт, так говорит мама, а мама всегда знает, как будет.
***
Как ни старалась Аня призвать сны этой ночью, они не шли к ней, ускользая, точно срывающаяся с крючка рыба — поёергает, подёргает и перестанет.
Ночь была глухой и безмолвной, как и все ночи в сельской местности. Иногда, если вести себя очень тихо, можно было услышать, как дом живёт, как дышат его огромные лёгкие, как скрипят его деревянные кости.
Из зала доносились звуки уборки. Марина в очередной раз протирала все поверхности дезинфицирующим раствором, шлифовала полы до зеркально блеска, перемывала подарочный сервиз. Она так делала теперь каждую ночь. Потому что сон не приходил к ней даже на порог, что говорить о более тесном взаимодействии. Женщина делала всё для того, чтобы в доме не было запаха разложений, растирала тряпки до дыр, стараясь очистить стены от оседающей на них тени смерти.
Аня лежала в кровати и рассматривала ковёр, прибитый на противоположной стене. Проступающая через неплотно зашторенное окно луна заливала своим бледным светом разноцветный холст из плюша, на котором несколько пятнистых оленей пили воду из лесного ручья. Аня могла часами смотреть на этот ковер и представлять, как она живёт в подобном живописном лесу среди животных и древних деревьев.
Из зала послышалось постороннее шарканье, в доме явно был кто-то ещё. Аня напрягла уши, точнее, ей показалось, что она напрягла их. До неё начали доноситься обрывки слов. Девочка вскочила с кровати и босиком поскакала к двери, чтобы приложить к ней ухо и подслушать происходящее по ту сторону.
Из щелей деревянного косяка потянуло сильным запахом, таким, что дышать становилось тяжело. Запахом сырой земли и спичек.
— Ты его не трооогала? Всё праавильно, не нуужно трооогать.
Этот сухой свистящий голос — как наждачка, что сначала дерёт глотку говорящему, а когда выходит наружу, то скребёт по ушам всех, кто его слышит. Человек говорил очень медленно, растягивая слова, словно задыхался.
— Почемууу ты дууумаешь, что ему помоглии?
— Он никогда бы так не поступил! Ни со мной, ни с Аней. Да и не было причин, к тому же из дома пропало всё золото, — Аня слышала, как голос её мамы ломался от рыданий. И ей самой хотелось заплакать, но она держалась, шмыгая носом, который жутко щипало.
— Причиины есть всегдаа, — голос звучал негромко, но он выворачивал внутренности наружу, слушать его было сплошное мучение.
— Он не такой! Мы всё всегда обсуждали! Ему нечего было скрывать! Я знаю, что его убили, ты должна нам помочь!
«Должна, — повторила про себя Аня. — Значит, это бабушка. Она пришла, чтобы вылечить папу. Она уложит его в постель и укроет одеялом. Он снова будет читать мне сказки на ночь, снова повезёт нас с мамой в город, чтобы покататься на каруселях, мы будем все вместе, как раньше». Девочка так сильно прижалась к двери, что буквально обнимала её, она боялась пропустить хотя бы слово, что произносилось по ту сторону.
— Я помогууу, помогууу тебе. Глаавное — не забываай о своём доолге, не забываай, что если берёшь, то нуужно отдаваать.
— Я помню, разве такое можно забыть! — огрызнулась Марина.
— Хорошоо. Ты должна быть увеерена, что он сдеелал это не сам. Самоубииийство — это грех. Один из саамых страашных грехов, земля такое не прощаает. Если ты ошибааешься, то, когдаа я закончуу, твой муж не вернётся, вернётся не твой мууж.
— Я уверена! — произнесла сквозь зубы Марина.
— Хорошоо, хорошоо. От негоо паахнет ууксусом.
— Я читала, что это замедляет процесс разложения…
— Ты моолодец. Жааль, твоя мать не захотеела тебя отдаать, из тебя вышла бы отлич…
— Прошу, умоляю, сделай то, что должна! И закончим на этом! Что от меня требуется?
— Зашеей ему рот, только не дотраагивайся. Никто живоой не доолжен касааться его.
— Зашить рот?! Это ещё зачем?!
— Еесли вернётся кто-то другоой, нельзя, чтобы он заговориил с кем-то. Нельзя говориить с воскреесшим греешником, тебее всё ясно?
— Да.
— Оставь дверь открыытой, а когда он приидёт, закрой.
Аня стояла у двери, зажав губы руками, словно боясь, что рот зашьют ей. Она старалась не тревожить тишину своим дыханием. Ей ужасно хотелось выйти из комнаты и взглянуть на бабушку, спросить у неё, как скоро папа будет прежним, но мама строго-настрого запретила ей разгуливать по дому ночью. Даже если ей захочется в туалет, она должна сделать свои дела в ночной горшок, но не покидать комнату без разрешения.
За стеной что-то начало происходить. Послышались звуки, словно кто-то работает пилой, а через пару мгновений по потолку и стенам прошла дрожь. Несущая балка скрипнула. Ещё через несколько секунд что-то тяжёлое глухо шлёпнулось на пол. От испуга Аня подскочила на месте и тихонько пискнула, а затем резко закрыла рот руками, надеясь, что её никто не услышал. Маленькое детское сердце заныло от боли.
Девочка больше не двигалась с места. Что-то волокли по полу, Аня чувствовала это своими голыми ступнями и слышала звук трения. Затем раздались металлические щелчки дверного замка, и ноги девочки защекотал ночной сквозняк.
Как только входная дверь хлопнула, послышались быстрые шаги, которые приближались к детской комнате.
Аня сорвалась с места и побежала к кровати, чтобы мама не засекла, что дочь не спит, но не успела. Когда она была на полпути, дверь распахнулась, и в проёме появилась мамина фигура. Она выглядела сильно осунувшейся и сгорбленной, но это всё же была мама. Аня остановилась у самого края кровати и виновато посмотрела в её глаза. Свет луны как раз упал на лицо женщины и хорошо осветил его. Аня увидела, как блестят мокрые от слёз щёки.
— Ты почему не спишь?! — рявкнула женщина. Последнее время она моментально выходила из себя, и Аня жутко боялась её, даже больше, чем труп отца, висевший посреди зала.
— Я хотела увидеть бабушку, поговорить с ней… — еле слышно произнёс ребенок и виновато отпустил глаза в пол.
— И о чём тебе с ней разговаривать?!
— О папе…
— Я тебе уже всё сказала! Папа болен, но он выздоровеет! Что тебе ещё не ясно?!
Девочка стояла без движения, боясь даже шелохнуться.
— Прости, мам, — прошептала она и вытерла рукавом ночной сорочки потёкший нос.
Женщина помолчала немного, скрестив руки на груди и сурово смотря на дочь, но потом всё-таки немного оттаяла. Она любила своего ребёнка, любила больше всего на свете и не могла подолгу злиться. Просто она ужасно устала от всего этого, она была не в себе, но нужно было заканчивать, Марина понимала это.
— Живо в койку, — уже более дружелюбно сказала мать, и дочь, не смея спорить, нырнула под одеяло. Простынь уже успела остыть.
— Послушай, я не хочу тебя ругать, просто ты должна слушаться, ведь я твоя мама, и я знаю, что лучше для тебя. Раз я говорю, что ночью нужно спать, ты должна спать, окей?
— Окей… С папой же всё будет в порядке?
— Не переживай, всё будет супер, — улыбнулась Марина, но эта улыбка была такой фальшивой, что ребёнок легко распознал подделку.
Дрожащими руками мать подоткнула одеяло дочери и потрогала её лоб. Она делала так каждую ночь перед сном с тех самых пор, как Аня подхватила инфекцию и чуть не умерла. Если бы не бабушка тогда…
— Айсберг не растопить, — просопела Аня, почувствовав тёплую руку на своем лбу.
— Не растопить. И слава богу.
Мама наклонилась, чтобы чмокнуть дочь в щеку и сказать ту самую фразу, которую говорила ей по пять раз на дню, словно магическое заклинание:
— Я тебя никому не отдам. Слышишь?
— Слышу, — застенчиво произнёс ребёнок и улыбнулся в ответ на уже искреннюю, но всё ещё довольно тревожную улыбку.
Они смотрели друг на друга несколько минут, словно обменивались мыслями. С подбородка Марины сорвалось несколько солёных капель, которые упали на подушку и превратились в небольшие серые пятна.
— Утром всё будет по-другому, ты мне веришь?
— Верю, мамочка.
— Тогда закрывай глазки и спи. Я приду через полчаса проверить тебя, и тут должен лежать спящий зайчонок. А завтра я куплю ему его любимый мармелад.
— С соком внутри?
— С соком внутри.
— А папа уже будет здоров?
— Да. Он будет здоров, — она больше не улыбалась, лишь поджимала губы, но в её глазах Аня прочла страх, который передался и ей.
Когда мать ушла, девочка лежала ещё какое-то время, переваривая услышанное за дверью, и сама не заметила, как её обволокла сильная усталость, которая потянула веки вниз. Теперь уже девочка грезила о сладком мармеладе, о долгожданной встрече с любимым папочкой, о новом дне.
***
Аня проснулась от того, что её лоб замерз. Странное ощущение, когда всему телу тепло, а лбу холодно. Она медленно открыла слипшиеся ото сна глаза и увидела сидящего на кровати отца. Он держал руку на лбу девочки, как это делала мама перед тем, как она уснула. Ребёнок не понимал, снится ли ей всё ещё сон или это уже реальность. Серый свет луны подчёркивал все самые жуткие отпечатки, оставленные смертью на лице мужчины. Белки сильно вывалились из глазниц, они почти полностью были залиты почерневшей кровью — последствия долгого удушья. Кожа на щеках обвисла, отчего лицо выглядело более вытянутым и старым. Было видно, как облепленная трупными пятнами тёмно-синяя кожа медленно бледнеет и приобретает человеческий оттенок. Распухшие окровавленные губы плотно прижимала друг к другу связывающая их чёрная нить. Двойной стежок — мама постаралась на славу.
Аня молча смотрела на ожившего отца, боясь пошевелить даже пальцем. Но и отец не шевелился. Его лицо словно застыло в беззвучном кадре. Несмотря на этот жуткий внешний вид, мужчина не выглядел агрессивным.
— Тебе больно? — спросила наконец Аня, не в силах больше тонуть в этой омерзительной тишине, и показала пальцем на нитки.
Отец медленно кивнул.
— Я скучала, — очень тихо прошептала девочка, не зная, чего ожидать, и еле сдерживаясь, чтобы не разреветься.
Губы Виктора дрогнули и растянулись в жуткой улыбке, от которой кровь стынет в жилах.
Аня неуверенно улыбнулась в ответ. Грусть и страх трепали девочку изнутри, точно ураганный ветер развешанное на улице бельё. Нос снова защипало. Она уже не могла держать эмоции в себе и, всхлипнув, уткнулась лицом прямо в грудь мужчине, обняв его, насколько хватило рук, и надеясь на лучшее. Стойкий уксусный запах обжёг лёгкие.
— Ты выздоровел! Ты выздоровел, папочка! — громко шептала она, размазывая слёзы и сопли о влажную футболку родителя.
Виктор что-то промычал в ответ и погладил девочку по голове, оставив в её волосах кусочки травы и сырой почвы.
Аня боялась отпускать его, но всё же, совладав с собой, разжала хватку.
— Ты уже видел маму? — всё так же шёпотом спросила она.
Мужчина медленно помотал головой из стороны в сторону.
Аня взглянула на распахнутую дверь комнаты и удивилась тому, что мама до сих пор не стоит здесь, уперев руки в боки, и не причитает.
— Можно, я пойду и найду её?
Мужчина кивнул.
Зал пустовал. Стойкий запах хлора разъедал глаза, но Аня уже успела привыкнуть к этому. Луна почему-то постеснялась светить в многочисленные окна самой большой комнаты, отчего внутри эгоистично хозяйничала темнота.
— Мааам? Ты спишь?!
Ответа не последовало.
Шаг за шагом, скрипя старыми половицами, девочка добралась до середины комнаты, туда, где недавно висел её отец. Глаза её наткнулись на кусок бельевой верёвки, свисающей с балки. В комнате было по-прежнему тихо как в гробу, но в ушах девочки, глядящей на смертельный канат, всё ещё стоял этот противный скрип, что издавало дерево.
Аня смотрела как заворожённая, пока вдруг не послышался чей-то тихий стон.
— Мам?
Девочка обошла большой велюровый диван, на котором обычно всё семейство отдыхало перед телевизором, за ним показался кухонный стол. За этим столом проходили все завтраки, обеды и ужины. Аня то и дело оглядывалась через плечо, чтобы посмотреть, не идёт ли за ней отец, но он оставался в детской.
Все стулья, кроме одного, были задвинуты. Тот, что стоял в самом дальнем углу, занимала темная фигура. Она облокотилась на стол и, спрятав лицо в ладонях, тихонько подёргивалась. Аня прислушалась. Даже в этой гробовой тишине было сложно расслышать плач и всхлипы.
— Маам, папа выздоровел, — негромко позвала девочка бесформенную тень.
Фигура продолжала подёргиваться. Это определённо была Марина. Облачённая в просторную ночную рубашку, женщина подёргивалась от беззвучного плача.
Аня подошла ближе и, присев рядом, взяла маму за локоть.
— Не плачь, мам, папа уже вернулся, он здесь.
— Это не папа, — сквозь всхлипы произнесла женщина.
— Нет, это он, я точно тебе говорю, это наш папа! Бабушка его вылечила!
— Я сказала — это не наш папа, я нашла записку, которая вывалилась из его кармана, когда бабушка сняла его, — женщина наконец убрала руки от лица, и Аня, несмотря на темноту, смогла разглядеть опухшие от слёз глаза.
— Какую записку?
— В которой наш папа говорит, что решил уйти, потому что проигрался. Он должен был огромную кучу денег плохим людям. Он сам повесился, понимаешь? Он сам убил себя! А не они! Это существо — не твой отец!
— Но я знаю нашего папу, он точно такой же, как и всегда, пойдём, я покажу тебе! Мы поговорим с ним.
— Нет! Стой здесь! Нам нельзя с ним разговаривать!
— Но почему? — вырывала руку Аня.
— Потому что нельзя! Это злой дух, а не наш папа. Дождёмся утра, а потом сожжём дом и уйдём.
— Я не хочу уходить! Не хочу сжигать наш дом! Это никакой не дух! Я уверена!
Женщина посмотрела в глаза своего ребёнка — полные уверенности и любви.
— Точно?! — в голосе Марины прозвучала нотка надежды.
— Мильён процентов! Наш папа самый лучший на свете! Если бы это был злой дух, он сделал бы нам плохо, так?
— Так, — вытирала слёзы женщина.
— Значит, это неправда! И это наш папа.
— Но бабушка сказала… — она не успела договорить, так как заметила бывшего мужа, стоявшего рядышком и молча наблюдающего за ними сверху вниз. Его кожа продолжала приобретать нормальный оттенок, кровь в глазах рассосалась, но он всё ещё выглядел как живой труп.
Мужчина подошёл ближе и погладил улыбающуюся дочь по голове, словно подтверждая её слова.
— Вот видишь, мам, это наш папа, — радостно заявила Аня, схватив мужчину за свободную руку, которая по-прежнему была ледяной, как айсберг.
Марина взглянула исподлобья на мужа. В её глазах всё ещё стояла вода.
— Зачем ты это сделал? — процедила она сквозь зубы, показывая дрожащими руками предсмертную записку.
Он молча смотрел на неё и продолжал гладить дочь.
— Мы могли собрать деньги! Могли продать дом! Ты бросил нас! — она быстро перешла на крик, который в этой тишине был сродни внезапному грому в погожий день.
Витя молча смотрел на жену, никак не реагируя, даже не моргая.
— Отвечай! — вскочила она с места и врезала ему пощёчину.
Ни один мускул на лице мужчины не дрогнул.
— Я всю жизнь отдала нашей семье, а ты вот так легко разорвал всё, выбросил на помойку, долбаный эгоист! Ты предал нас! — лицо Марины безобразно расплывалось в истеричной гримасе.
Больше всего Аня боялась, когда мать начинала кричать. Она схватила её за ночную сорочку и стала умолять прекратить, но женщина только расходилась. Она нанесла мужу ещё несколько ударов по лицу, но тот как будто не замечал их.
— Отвечай!!! — взревела она во всю глотку, а потом схватила со стола нож и небрежно вспорола все швы, которые сдерживали рот супруга. В процессе её дрожащие от злости руки несколько раз резанули его по губам.
Те дрогнули и медленно раскрылись, обнажив почерневшие зубы. Мужчина открыл рот, но вместо слов первым наружу вырвался мерзкий скрип, от которого по телу жену пробежалась волна токов.
Марина молчала. Ей в глотку как будто напихали шерстяных тряпок. Кажется, она даже не могла вздохнуть. Женщина просто смотрела на то, как грудь мужчины поднялась, а потом из его рта вырвалось дыхание, от которого несло стухшими внутренними органами.
— Бейся, — произнес мужчина совершенно чужим голосом.
— Ч-ч-то? — еле слышно произнесла его супруга.
— Бейся. Головой. О стену. Я тебе разрешаю, ты хочешь, ты устала. Я разрешаю.
— Нет!!!
Марина испуганно взглянула на дрожащую дочь. Та вцепилась в её сорочку, точно репейник.
— Что ты такое говоришь?! Витя?!
— Я разрешаю, — без каких-либо эмоций повторил отец семейства.
— Нет, мам, не нужно, не слушай его!
— Давай.
По щекам женщины текли слёзы, они скапливались на подбородке и, падая вниз, глухо разбивались о пол. Марина медленно наклонилась и нежно, как всегда, поцеловала девочку в лоб, словно проверяя температуру, а затем шепнула: «Я никому тебя не отдам». Затем она разжала детские пальцы и подошла к стене.
— Тебя больше нет… — еле слышно проговорила женщина и со всего размаху ударила в неё своим лбом, так, что с потолка посыпалась древесная пыль.
— НЕТ!!! — завизжала Аня и только хотела броситься к матери, чтобы остановить, как на её плечо опустилась рука отца. Она весила целую тонну и намертво пригвоздила девочку к полу, не давая возможности сойти с места.
Со лба женщины на лицо спускалось несколько красных ручейков. Тело её наклонилось назад для большего замаха.
— Мне будет легче, всем будем легче, — шептала женщина, и снова её лицо впечаталось в бревенчатую стену, отчего по всему дому пробежало глухое эхо.
Аня вопила, срывая звонкий детский голос до хрипа, молила мать прекратить, молила отца остановить её. Но ничего не прекращалось. Марина ускоряла темп, словно пыталась выбить одно из бревен. Мощные удары превращали лицо женщины в неразборчивое красное месиво. Нос, подбородок, зубы — всё это было переломано в труху. Так продолжалось до тех пор, пока череп женщины не треснул. Когда она упала, отец наконец отпустил девочку, и та бросилась к матери, вернее к тому, что от неё осталось.
— Зачем, папа?! Почему ты это сделал?!
— Она сама это сделала, я лишь разрешил. Грешница, самоубийца, — прозвучал тяжелый сиплый голос.
— Ты не мой папа! — девочка наконец отпустила тело матери и кинулась к выходу, но отец был невероятно быстр и перегородил ей путь. Он выкинул вперёд себя нож, которым Марина вспорола ему рот.
— На, держи, — протянул он столовый прибор своей остолбеневшей от страха дочери.
— Возьми его, ты хочешь, — голос его звучал неестественно спокойно, словно только что ничего не произошло.
Аня не хотела брать, но отец говорил так убедительно и страшно, что руки сами потянулись к рукоятке.
— Хорошо, умничка, — он снова погладил её по голове, и на этот раз рука отца была тёплой. Его тело вернуло себе естественный вид, даже в непроглядной темноте это было заметно.
— Режь! — скомандовал отец.
— Что резать?
— Своё горло, милая, режь его, уже можно.
— Я не хочу! — девочка упала на колени и сложила руки так, словно собиралась молиться.
— Я. Сказал. Режь. Горло. Я. Разрешаю.
— Нет! — девочка выронила нож и, закрыв лицо руками, хотела зарыдать, но слёз уже не было, поэтому она просто громко всхлипывала.
Мужчина как будто вырос. На этот раз голос его звучал иначе. Он говорил громко, очень громко, словно в его голосе было ещё несколько других голосов, но это по-прежнему не было криком.
— Я! Разрешаю! Тебе! Перерезать! Своё! Горло! Жизнь! Закончена! Родители! Мертвы! Ты! Одна!
Аня не шевелилась. Глаза её были спрятаны за ладонями. Мужчина опустился на одно колено и, найдя своими губами со свисающими с них нитками ухо дочери, прошептал:
— Тебя никто больше не любит, ты совсем одна, лучше всего будет умереть, проще всего умереть, это не больно, даже приятно.
Аня вылезла из своего укрытия и посмотрела на доброе, улыбающееся лицо человека, которое когда-то принадлежало её отцу.
— Я разрешил сделать это твоему папе, и, поверь, он счастлив. Он сейчас на небесах, ты же знаешь про небеса?
Аня нервно кивнула.
— Держи, — он снова протянул ей нож, — как только закончишь, сможешь встретиться с ним. И твоя мама, она тоже там, ждёт тебя, ты же хочешь к ней?
Девочка снова кивнула. Она медленно взяла рукоятку в свою маленькую ручку, ослабшую от стресса, и нож своей тяжестью потянулся к земле.
— Но я не хочу…
— Ты хочешь, давай, не тяни.
Аня посмотрела на лезвие, дотронулась до него, оно было холодным, как айсберг. Девочка медленно поднесла его к горлу и надавила. В этот самый момент раздался громкий хлопок. Входная дверь распахнулась, впустив в дом ночную прохладу, а затем так же резко захлопнулась.
На пороге стояла небольшого роста тень. Она быстро перемахнула через всю комнату и выбила нож из руки девочки. Костлявая сухая рука, которая больше напоминала ветку дерева, вцепилась в предплечье Ани и дернула её с такой силой, что девочка буквально сорвалась с места.
— Ты не можешь забрать её! — проревел всё тем же нечеловеческим голосом Виктор.
— Это тыы не моожешь забраать её, она принадлежиит мне! — сказало существо, чей голос Аня слышала совсем недавно, когда подслушивала из своей комнаты. Это была бабушка.
Она поволокла девочку за собой. Сопротивляться ей было бесполезно. Аня никогда не чувствовала такой силы, какой обладала эта сильно сгорбленная невысокого роста женщина.
Отец попытался перегородить им дорогу, он громко и быстро говорил бабушке то же самое, что говорил до этого маме, пока она не расшибла себе лоб, но женщина уверенно вышагивала к входной двери.
Тогда он вцепился ей в волосы. Женщина достала что-то из кармана и бросила ему в лицо. Тот сразу отпрянул и громко взвыл. Аня успела увидеть, что это была обычная земля.
Они вырвались из дома, и бабушка захлопнула дверь.
— Беги в сараай, принесии бензин, ты знааешь, где он?
Аня кивнула и бросилась в небольшое железное строение рядом с домом. Сердце билось с бешеной частотой, кровь стучала в висках, но мозг при этом соображал очень хорошо. Аня помнила, как папа заправлял свой старенький «Урал», она быстро отыскала канистру под верстаком и побежала обратно.
Дом вспыхнул, как бенгальская свеча, озаряя собой половину деревни. Бабушка явно знала, где нужно поджигать — не прошло и пяти минут, как крыша начала рушиться. Аня и бабушка отошли на десяток метров, но пламя, чьи языки лизали ночное небо, всё равно обжигало лицо, когда девочка поворачивалась в сторону бывшего дома, чтобы убедиться, что отец остался внутри.
Женщина вела Аню в лес, туда, куда свет пожара не мог проникнуть из-за плотно жавшихся друг к другу деревьев.
Аня шла молча, то и дело спотыкаясь о кочки и ветки. Всё это было ей до жути знакомо. Запах грибов, трава, бабушка, подгоняющая её сзади.
— Куда мы идём?
— Домоой.
— А что стало с папой?
— Он мёёртв. Твооя мать попросиила меня призваать его, но это был не он, это был деемон грехаа. Грехаа самоубиийства, — отвечал противный сухой голос. — Твой отеец в аду, твоя маать в аду, они саами поддались, не смоглии сопротивляться.
— Но почему я не умерла?
— Ты уже былаа мертва. Земля отпустиила тебя. Он не влаастен над тобоой. Тоолько я могу забраать тебя, потому что твооя мать обещаала тебя мне в обмен на твоою жизнь.
«Была мертва… Уже была…» — повторила про себя Аня.
Они шли сквозь непроглядную чащу. Ноги то и дело утопали в рыхлой земле и мхе. Иногда им попадались поляны разноцветных грибов, которые затем сменяли зелёные поля папоротников, потом были болота. Иногда их дорога проходила вдоль лесных ручьёв, они выглядели совсем как те, что были нарисованы на старом ковре в комнате Ани.
Бабушка шла позади и постоянно что-то бормотала себе под нос. Ледяной ночной ветер дул им в спину, словно подгоняя. Он должен был пробирать до костей, но этого не происходило. Аня чувствовала лишь его лёгкие нежные касания. Ветер трепал ночную рубашку, в которой девочка покинула дом, и раскидывал в стороны её длинные волосы. Те без конца лезли девочке в лицо. От волос пахло сырой землёй и спичками.

Александр Райн