Иногда, вечерами мне становиться грустно. По разным поводам. Я курю, смотрю в окно, за которым идёт черный дождь и ветер раскачивает оранжевый фонарь. Телефон молчит, по телевизору снова показывают кровь и боль, а в квартире пусто и страшно. И тогда я иду к стеллажу, где у меня аккуратными рядами стоят видеокассеты устаревшего ныне формата VHS-C. Я очень дорожу ими, ведь эти коробочки из пластика — беспристрастные хранители моего прошлого. В них МОЙ конец восьмидесятых — начало девяностых. На этих плёнках — я, семнадцатилетний, весёлый, мои друзья и приятели. Все живые… Все здоровые…
Вот выпускной, вот С. С. , который через год станет наркоманом, а через два сядет за вооружённый налёт. Вот Ю.С. , которая, уехав в Германию станет поп — звездой. Вот Н.Б., чей жених в августе 91 года станет одной из трёх жертв путча. Это Ю.Б., манекенщица, через три года она полностью измениться — воцерковиться, и станет исправной прихожанкой одного их московских храмов. Вот забежала О.Н., теперь она известная певица. А это М.Б.- она станет содержанкой у одного из наших первых миллионеров, и сделав из него конченого кокаиниста и наркомана, оставит его ни с чем купит, на его деньги замок в Чехии. Вот мы на открытии LSDance`а, одного из трёх первых настоящих ночных клубов. Вот С. Ф., накачавшись пивом строит в объектив камеры рожи. Через пять лет он уедет в США, оттуда в Голландию, а потом во Францию. Через два дня, после того как он получит подданство Нидерландов, С. Ф. бросит женщину, которая была старше его на семь лет, и которой он был обязан столь многим. Рядом с ним С. Т. Через три года он сядет, за «хранение и распространение». Вот Д. Б, мы с ним курим траву. Наверное, в раз пятый в жизни. Через несколько лет он получит десять лет усиленного режима за организацию ОПГ, занимавшейся контрабандой и распространением синтетических наркотиков. «Криминальная Россия» посвятит ему целый сюжет, выставив расчётливым мерзавцем. Но я помню, как он бегал по московским валютным аптекам, в поисках лекарства для умиравшей от рака матери. У него был один свитер, и одни джинсы. Никогда я не помнил, что бы у него было в кармане больше 10 долларов. Я увидел эту передачу, случайно, включив НТВ, сидя в той самой квартире, где мы часто собирались, чтобы покурить траву, или обсудить в какой из трёх московских клубов мы пойдём вечером. А вот мы с М. Л. принимаем гостей… Из выпивки на столе бутылка водки и две шампанского — мы были молоды, и нам хватало одного вида алкоголя, чтобы захмелеть. Валяем дурака, пьём вино, гуляем, смеёмся, гуляем по городу… А вот эти кассеты особенные…
Есть одна вещь, заставляющая меня пересматривать эти видео вновь и вновь. Ощущение практически абсолютной свободы и безопасности. Свободы и безопасности. Каким я был тогда? Распиздяем и бездельником, в этом отношении я практически не изменился. Но в то время все мои помыслы занимал секс. Я был просто болен пиздой. Для меня секс в то время был чем- то вроде религии. Я искренне верил в секс. В моей космогонии мой хуй был центром вселенной. Секс делал меня свободным. Я пил и не мог напиться. К счастью я имел возможность пить из этой чаши почти так часто , как мне хотелось. В момент пенетрации я чувствовал, что жив, наслаждаясь каждой мелочью. Я вдыхал запах разверстых вагин, и бился головой о подушку при виде девичьих губ смыкающихся на головке моего (моего!) члена. Я и мысли не мог допустить, что бы оставить девушку без оргазма. Я хотел быть сексуальным ubermann `oм, я хотел остаться в их памяти навсегда…
Я знакомился с девушками только ради секса. Я был готов ехать из Чертаново на Первомайскую, а оттуда 20 минут на троллейбусе, только ради призрачной возможности быть оминеченым. Я убеждал девушек вступать со мной в связь на лестницах, в лифтах и чердаках, ведь квартирный вопрос и тогда был актуальным, а родители моих подруг были не столь широких взглядов, как нынешние. Ничто не могло остановить меня! Единственный страх, который я испытывал тогда — это страх, что презерватив порвется, а девушка забеременеет. О ВИЧ тогда писали только как о болезни маргинальных слоёв американского общества. Для нас самой страшной болезнью в те поры считался триппер, да и то, мы знали, от старших товарищей, что после трёх уколов в коммерческом анонимном кабинете КВД, на Варшавке, он проходит как насморк. Это было время моих первых женщин. Каждую из них я вспоминаю с нежностью. Каждая из них была по-особому притягательна.
Помню Н., которая попросила меня лишить её девственности, что мы и сделали у меня дома, во время большой перемены. Помню М., у которой была немыслимо совершенной формы грудь, при виде которой я просто терял сознание. Помню неутомимую А., которая потом ушла к моему другу. Помню К…, удивительно прекрасное сочетание еврейского и армянского происхождения, 16 летнюю Суламифь, чьи пальчики и пяточки я покрывал поцелуями. Помню молчаливую Н., беззвучно отдавшую в первую же нашу встречу своё неповоротливое, как у статуи тело, помню неутомимую А., мажорку и отличницу, гордость школы; помню В., насмешившую меня своими криками и причитаниями так, что оргазмируя я хохотал в голос, единственный раз в жизни; помню И., доводившую меня до исступления своим ртом, чья мать еженедельно водила её к гинекологу, угрожая выгнать из дому, если та вдруг окажется не девственницей; помню Б, с длинными пшеничными волосами, приезжавшую ко мне посреди ночи от своего взрослого любовника, и привозившую модный тогда «амаретто» и шоколад «таблерон», обожавшую меня; помню М., лучшую подругу К., её неожиданный страстный поцелуй, в ночном метро, когда мы возвращались с ней, после дня рождения К., и наши с ней встречи на последних рядах кинотеатров, во время дневных сеансов; помню простоватую Л., с необычайно жирной и влажной пиздой, и её затхлую тёмную комнату, и несвежее дешёвое постельное бельё, и её слёзы, в ответ на мою просьбу взять у меня в рот; помню…
Но К. была особенной. Даже сейчас, спустя десять лет, я помню её так хорошо, будто мы расстались вчера. Нас познакомила Н., моя бывшая одноклассница. К. было тогда лет 16, и она собиралась поступать на факультет журналистики. Увидев впервые К., я ощутил какое- то совершенно животное вожделение. Она не была красавицей, о таких скорее говорят «интересная». Нас с К. связал только секс. Никакой любви, никаких игр в любовь, смысл наших отношений лежал на поверхности, и мы оба, с радостью и лёгкостью, признавали это. Это были отношения того редчайшего сорта, когда люди счастливы вместе, и счастливы порознь. Кто знает, о чём я говорю — поймёт меня. Не смотря на свой возраст, К. всегда очень чётко знала, чего хотела, и обладала неожиданно взрослым умом.
Родители у неё были разведены. Отец — профессор на филфаке МГУ, а мама — истеричная брошенка, требовавшая от дочери невозможного — быть дома в девять вечера. Каждый раз, когда я звонил К., её мама устраивала мне допрос с пристрастием, будто догадывалась, что я человек низкий и движимый только похотью и инстинктами. К. убедила маму, что я студент — умница, её воздыхатель, и я стал persona grata. Она была хорошей девушкой — не скрывала от меня, что у неё есть любовники. Однако, в то время, в нашем кругу это не было чем- то очень необычным, скорее атрибутом небанальности. Я не ревновал её, а она подробно рассказывала мне о том, как она отдается другим. К. приходила ко мне по утрам, в субботу или воскресение, и я слушал о том, как она занималась любовью со своим сводным братом Кириллом, и я знал, что это правда, играя пальцами с её клитором, и мой хуй вставал, и у неё была медовая кожа и яркий лак на ногтях, которыми она царапала меня, хрипло крича в тот момент, когда мы становились частью вечности.
Каждое наше свидание заканчивалось соитием. Однажды, мы встретились в полдень, посреди удушливого московского августа. На ней было ярко — зелёное платье. Мы долго целовались, под гул Садового кольца. Я почувствовал, что ещё немного потеряю сознание, и хромая, от чудовищной эрекции потащил её вслед за собой, по Пречистенке, движимый желанием найти хоть какое — то место, способное укрыть нас от посторонних взглядов. Меня словно что-то вело. Блуждая в переулках, мы вышли к осушенному бассейну «Москва». В молчании мы перелезли через ограду, и, спустившись в чашу бассейна, пробрались в один из пустых коридоров, ведущих в раздевалки. И там, на кафельном полу я припал к ней, расстёгивая золотые крупные пуговицы на ее платье… Потом мы долго лежали, на моей джинсовой куртке, и курили сигареты «маgnа», мои любимые, такие крепкие и ароматные *, наблюдая, как в солнечных лучах, проникающих сквозь стены из стеклоблоков, танцуют пылинки…
Зимой она часто уезжала за границу, на море. В день приезда она обязательно приезжала ко мне. Я медленно снимал одежду с её загорелого тела, сам оставаясь одетым, и она ложилась на белые простыни, и смотрела на меня, золотистая и дразнящая. В солнечных лучах бьющих в окно (а мы никогда не задёргивали шторы и не гасили свет) танцевали и кружились пылинки, а я в тишине покрывал её тело поцелуями, и долго и с наслаждением вылизывал её пизду. Наполовину татарочка, она была первой моей женщиной, с гладко выбритой пиздой, похожей на персик, очень красивой. К. запускала мне в волосы длинные пальцы, и постанывала, прикрыв свои чуть раскосые глаза.
Однажды, она пришла к моему другу М., в одну из январских суббот, когда родители М. уехали на дачу. Мы пили шампанское и смотрели порнофильм с участием нашего любимца Рокко Сиффреди. Фильм был старым, где он выступал ещё под псевдонимом. Вид Рокко, содомирующего очередную блондинку, был нам очень по вкусу. Пришла она скорее ко мне, так как М ей не нравился, и она мне об этом не раз говорила. По её мнению он был «какой- то… лживый». Я возражал ей, говоря, что просто он очень застенчив. У М. был нечеловеческих размеров хуй, но она иногда позволяла ему пристраивать этот хобот у себя в межножии. Но в этот день К. наотрез отказала ему, сказав, что у неё всё болит после прошлого раза. Хуй у М. и правда был жутких размеров. Когда я увидел ЭТО в первый раз в рабочем состоянии, зайдя в комнату, где он развлекался с О., то меня затошнило, и я собрался до конца жизни впасть в комплексы, откладывая с каждой зарплаты деньги на фаллопластику. Однако позже я понял, что ТАКОЙ хуй девушкам вовсе не нравиться, и не раз был свидетелем, когда даже очень пьяные девушки отказывали ему, увидев вместо хуя палку докторской в натуральной оболочке. Кстати, М. до сих пор живёт один, так как мало женщин, желающих с ним ебаться, а те, кто хочет, не очень нравятся ему. От минетов М. не кончал, почему — то, а перспектива смотреть на наши забавы его не очень прельщала. Он тут же позвонил нашей подруге — нимфоманке С. , девушке хорошей, но серьёзно больной…
…С. была готова ебаться когда угодно, и где угодно, главное, чтобы ПОДОЛЬШЕ. Гигантский хуй М. она просто обожала, но романа между ними быть не могло, так как С. была не только блядью от рождения, но и не была красавицей к тому же. Но быть некрасивой блядью для женщины не самое страшное, весь ужас был в том, что С. была ещё по особенному глупа. Глупа так удручающе, так вопиюще, что говорить с ней было сущим наказанием. А она, как на зло, была так болтлива! Она могла говорить НА ЛЮБЫЕ темы часами. Мы в то время сохраняли остатки воспитания, и не могли оборвать собеседницу репликой: «Да ладно, хорош!». На первый взгляд можно было подумать, что ты разговариваешь с интеллигентнейшей девушкой, воспитанной в интеллигентнейшей семье, но после 10 минут ты понимал, что С. тупа как пробка, и это безнадёжно. От подобных мыслей слёзы наворачивались. Но она была безусловно талантлива в ебле. Там она была настоящей! Она не играла больше в умную девочку с неровной чёлкой. Когда она говорила «Выеби меня…», то встал бы даже у мертвеца. Сейчас я понимаю, что это были последствия тяжёлой неврастении, обусловленной несчастьем, которое случилось в их семье. Но я помню, как я часами ебал её огромным искусственным хуем, купленном, в первом тогда секс-шопе на Новом Арбате, тогда ещё Калининском проспекте, специально для неё, а она ревела в голос и покрывалась красными пятнами. Её оргазмы были маленькими трагедиями, и она их переживала так, что хуй мой каменел от такого зрелища, и бросался в битву как смертельно раненный берсерк, и соседи бились от стены, слыша как сливаются наши крики. Наша постель становилась мокрой от пота, и мы не выходили из неё по несколько часов. М., и это я точно знал, нравился С. больше меня, так как она считала его «серьёзным». Думаю, что под словом «серьёзный» скрывалось слово «хуястый». С. особенно любила, когда член доставал до матки, а монстр М. вминал матку С. прямо в сердце, так что ничего удивительного, что М. ей был по сердцу.
…С. пришла довольно быстро, раскрасневшаяся от мороза. В ней была заметна примесь еврейской крови. Мне всегда нравились девушки с прожидью. А чистые еврейки во мне будили почти неприязнь. У меня не было ни одной стопроцентной еврейки, за всю жизнь. Мы с К. голые пили шампанское. В то время почему- то именно шампанское нравилось нам больше всего. С. с видимым интересом разглядывала К. Она выпила шампанского, на её щеках заиграли ямочки. Если я правильно помню, то начался какой- то совершенно бредовый разговор, настолько светский, что это было просто смешно. Я тем временем начал ласкать руками груди К. Она не сопротивлялась. С. молча смотрела на нас. Я опустился на колени, и стал целовать пизду К. Пизда была розовая и сочная — перед этим мы долго и нежно еблись в комнате М. без презервативов, что было особенно сладко. Пизда К. чутко отзывалась на прикосновения моего языка. Я опустился на бок, и стал впихивать язык в пизду К. Она громко выдохнула. Я просто чувствовал взгляд С. на себе. Я никогда не лизал пизду С. Не знаю почему. Другим лизал, а ей нет. Она много раз просил, а я всегда отказывался. В этот момент в комнату зашёл М. Он взял со стола шампанское, сделал большой глоток, и молча, взяв маленькую С. на руки, унёс её в другую комнату…
…С. и правда выглядела на 13 лет, не старше. Мы познакомились с ней в костёле св. Людовика, что находиться за Зданием — на — Лубянке. Я был там впервые, и медленно прохаживался в полумраке, разглядывая барельефы и скульптуры святых. Ко мне подошла малютка в смешной рубашечке в зелёный горошек, и вежливо спросила: «Вы католик?» Через неделю я уже безжалостно ебал её в распотрошённой постели, внутренне негодуя, как такой ангел мог на деле оказаться таким монстром. Она призналась мне, что я у неё одиннадцатый мужчина. Мы провалялись в постели до пяти вечера, когда я услышал звук скрежетания ключа в замке. Это пришёл М. Я был настолько опустошён, что даже не помышлял о том, чтобы по всем правилам хорошего тона проводить С. Я быстренько смотался, солгав, что у меня срочная встреча, о которой я совершенно забыл, но мой друг М. непременно её проводит. Позже, М. рассказал мне, что она вышла к нему, завёрнутая лишь в простыню — знакомиться. Через пол — часа он уже вскрывал своей елдой её брюшину изнутри…
…Я сел на диван, и притянул к себе К. Она охотно и с благодарностью стала сосать мне хуй своим горячим и влажным ртом. Длинные волосы, рассыпавшись, скрывали от меня её лицо. Я откинулся назад, кончиками пальцев дотрагиваясь до её грудей. Я чувствовал, как кундалини пульсирует в моём позвоночном столбе, норовя вышибить черепную крышку. Отстранив К., я привлёк её губы к своим. У неё было удивительно чистое дыхание. Некоторое время мы целовались. Это был уже второй или третий раз за этот день, поэтому я не боялся кончить раньше времени. Я сел, и увидел, что в дверях, с камерой стоит М. и снимает нас. Я посадил на себя К. и резко воткнул в неё хуй. К присвистнула, и начала двигаться. М. вышел из своего укрытия, и с комфортом уселся в кресло. Моё лицо горело, а в голове стучали молоточки. Я, взяв в ладони лицо К., стал смотреть ей в глаза, мысленно представляя, что будет, когда она заметит М. Однажды М. уже фотографировал нас поляроидом, но К. потребовала уничтожить фото на её глазах, что мы с неудовольствием сделали. К. смотрела мне прямо в глаза, и я чувствовал, как у неё пульсирует низ живота. В эти моменты она преображалась: что- то первобытное, всегда дремавшее, просыпалось в ней. Её груди блестели от капелек пота, она шумно дышала и встряхивала намокшими кончиками волос. Я, ухватив её за ягодицы, стал отчаянно насаживать К. на себя. И вот этот момент: прижав голову к плечу К. привстала надо мной, оплетя своими ногами мои, и замычав медленно опустилась, прижавшись ко мне горячим, и мокрым телом. Я чувствовал, как стучит её сердце… Изо всех сил я потянул её на себя, она выгнулась на зад, и в этот момент мы кончили. Я испытал ощущение полёта и бесконечности такой силы, что на секунду у меня потемнело в глазах. К. безжизненно повисла у меня на руках. Я бережно притянул её к себе. Мы оба были мокрыми от пота. Наше дыхание смешивалось, и мне было необычайно легко. Мы долго сидели, тесно прижавшись, друг к другу. И вдруг, именно в этот момент я понял, что очень скоро, всего этого не станет, что это последний год моей юности, и всё измениться Я стану взрослым… Странно, но до этого я считал, что мне всегда будет 18, максимум 20. Всегда, до самой смерти, которая никогда не наступит, потому, что я бессмертен.
Краем глаза я увидел, как М., не прекращая снимать, медленно отступил в коридор. К. так ничего и не заметила.
* * *
О существовании этой записи знаю только я и М. Иногда я пересматриваю её, и другие наши плёнки, и вспоминаю то, что уже не вернуть никогда. На этих кассетах каждый — не старше двадцати и всегда начало девяностых. На этих кассетах мы всегда счастливы.
Конец.
Примечание:
* В то время настоящие американские сигареты «магна» только поступили в продажу, в Москве, и в самом деле были ароматными и крепкими. Через полгода их заменила некачественная лицензионная продукция, которую, в свою очередь сменила… Ну вы знаете, что. Сейчас “Magna” вообще как брэнд не существует. Кажется.
Все совпадения неслучайны, все герои имеют реальных прототипов.
