Наглядная агитация - для армии - важное дело.
А для военного училища - тем более. Поэтому там цены нет тому, кто хоть немного умеет рисовать, а пуще того - чертить.
Такому дают какую-нибудь открыточку и ласково говорят:
- Товарищ курсант! Изобразите нам, пожалуйста, вот это вот. И чтоб было красиво, а не так, словно к собачьему хую врастопырку метелку привязали. Яс-сно?
Конечно, ясно! Радостный курсант, цокая копытами, срывается с места и рвется выполнять. Ретиво так рвется - грудь вперед, нюхалки растопырил в осознании великой идеи. И тут его нагоняет приказ:
- Три на шесть.
Курсант, если он из "молодых", останавливается на месте и начинает дымиться и стремительно покрываться морщинами в косую линейку. Три на шесть? Три (тарахтеть твоего мотылька!) на ШЕСТЬ (вшестером еби слона!)?
И тогда курсант обращает робкий взгляд на командира и спрашивает:
- Сантим-м-м-етров, товарищ капитан?
Офицеры - существа особые. Из иного мира, в чем-то даже загробного. Их там штампуют без папы и мамы. Поэтому дымиться сразу начинает сам капитан. И произносить слова с обилием восклицательных знаков. Там вообще все делается с обилием.
- Ссссс... Сантиметров? Сантиметрами у себя будете считать! Когда дрочите! На бюст Анны Карениной! С подпрыгом! А здесь - метры! На-гляд-на-я агитация, понятно? Чтобы каждая блядь могла наглядно видеть наш стенд, даже стоя на четырех костях в километре от него в позе изможденной овцы и имея в жопе штангенциркуль! Выполнять! И по выполнении - лично мне чтобы!
Ясно.
Курсант расправляет морщины и цокает дальше. Потом он (если умный), чертит на открыточке мелкие клеточки, и суетливо переносит их на листы фанеры, соответственно увеличив в размерах.
И идет в каптерку за кистями и прочим волосяным недоразумением.
А в каптерке - каптерщик. Мегалодон. Голубая акула в полный рост. Он четко знает, что курсант - ракло, обалдуй и пришел только затем, чтобы украсть святое и посягнуть на остальное, а на что не посягается - вытащить, загадить, сломать и скрыть по описи.
- Стоять! Куда?
- Так это... товарищ капитан наглядную агитацию... рисовать... (Ну что ты уставился, дырокол атомный? Что ты меня взглядом своим мучишь, крыса Шушара?)
- Рисовать?! Велосипед его заеби! Где?! ГДЕ?! Я вам кисти возьму? А?! ГДЕ???! У мамки из лысого места надергаю? А?! Яйцами своими крась! В краску их окуни и поболтай! В кузбасс-лак! И катай по фанере туда-сюда, пока не отпадут! Всю кровь уже выпили мне, Репины, блять, с Суриковыми!
После этого в руках у курсанта внезапно оказывается несколько кистей, банки с красками, малярные валики и растворитель, который еще не успели выпить Репины и Суриковы.
Процесс изображения наглядной агитации - дело такое, что без слез и не описать.
Но красят. Чертят и рисуют.
И рождаются на свет божий такие монстры, место которым в "дизеле" где-нибудь, чтобы мясо на вилах им подавали - а не в рядах Вооруженных Сил. "Красив в строю - силен в бою!" - да кто вам это сказал? С плаката надвигается такое, что в строю увидеть можно только тогда, когда психбольных с песней выводят в баню.
А вот товарищ старшина первой статьи Россомахин наглядную агитацию не любил.
Терпеть не мог.
Однажды он был пойман замполитом во время того, как под плакатом проводил беседу с курсантом Айвазовым. Курсанта Айвазова все звали просто Борей, правда, по-настоящему его звали чтототам-оглы, и море он видел до этого на картинках. Айвазов был высоким, но Россомахин выше.
- Айвазов! В рот твою кобылу пялить! У тебя был великий тезка, Айвазов! Почти однофамилец! Знаешь, кто это, Айвазов? Это Айвазовский! Он картины писал! Про море! Девятый, ебаться в стоптанный ботинок, вал! Если бы он тебя увидел, Айвазов, он бы рисовал только кубики и шарики! Ты как маршируешь? Что ты мнешься, как пидор перед этапом на Колыму? Тебе балерина Большого блядского театра хуй откусила и забыла вернуть? Если бы я захотел увидеть, как ты, Айвазов, исполняешь танец щипаных лебедей, я выдал бы тебе тапочки! Целых два! Белых! Тапочка! Посмотри сюда, на плакат посмотри! Саперной лопатой в жопу раненый пингвин! Смотри, и вот ТАК - НЕ ДЕЛАЙ!
Замполит отчитал Россомахина, а Айвазову приказал заниматься строевой подготовкой.
С тех пор товарищ старшина еще больше возненавидел плакаты.
Кульминацией этой нелюбви стал большой стенд: "Форма и знаки различия".
Рисовали его двое курсантов, попавших на теплое место благодаря протекции. Рисовали примерно так же, как Киса и Ося рисовали сеятеля.
При этом они оба поочередно уходили в самоволку. Пришел из "самохода" один - ушел другой. Как это у них получалось так славно и быстро - понять не мог никто.
Понял только Россомахин.
Когда в очередной раз один из чудо-художников решил покинуть территорию училища, его нога была поймана в железные клещи. Россомахин снял его с лестницы и трехметрового забора так нежно и быстро, что тот пришел в себя уже в помещении "художки", где его друг как раз мирно домалевывал чью-то шинель на плакате.
- Рисуем? Плакатики? Художники! На торпеду натянуть и солидолом смазать! Через забор! Через забор нормально перелезть не можешь, писькин домик! Лестницу тебе! К бабе своей залазить тоже по лестнице будешь? Как слепая вошь по мокрому хую, цеплялки оборвать некому! Присосались к волосатой сиське, дал-ба-ло-мы! Все пашут, а вы картиночки рисуете?
Старшина еще некоторое время молчал и тряс кулаком, как Карабас-Барабас. В кулаке размером с детскую голову, корячились несчастные исполнители агитации, взятые за шиворот.
Потом Россомахин принял решение.
Под руку ему попался свеженамоченный краской валик. Которым он мгновенно провел по лицу каждого из самовольщиков.
И ткнул оба лица в плакат. Аккуратно там, где кончались шинели и начинались контуры недорисованных голов.
Персонажи агитации сразу заиграли новыми красками и приобрели живой смысл и обиженное выражение.
Далее старшина был краток.
- Еще раз увижу. И вас на этом плакате самих по контуру обведут. А потом закрасят. И отмаркируют. Согласно боевому расписанию. Легче будет так, чем отскрести.
С тех пор самоволки прекратились. Не во всем училище, конечно.
Но у этих двоих - навсегда.
(с) Шарапов Вадим Викторович
