Хотя я и люблю крупные габариты, но уж особо чрезвычайных чувств к великаншам не испытываю. Особенно после той истории, которая случилась у меня с одной из таких.
Фамилия бабенки была Иванова, она была дочерью сестры Коли, моего приятеля. Как-то в разговоре он мне рассказал о семье Ивановых, о том, что этот ребенок для них сущий крест. Девочка в пять лет начала расти и стала некрасивой. В десять лет ее рост был метр восемьдесят! В пятнадцать – два. Она перестала расти, когда достигла двух метров десяти сантиметров. Если бы у нее была тяга к баскетболу, то это еще полбеды! Но она целыми днями валялась на диване. Представляешь? Лиза читала целыми днями.
Сидели мы как-то разговаривали с Колей о том, о сем. И тут он говорит, что его племянница открыла ему свой секрет, на счет того, что она томится от любви и хочет ее узнать, эта телка. Но кто же рискнет забраться на такой монумент? У нее, высказал Николай предположение, должно быть такое погребце, что туда войдет несколько двухметровых бутылок вискаря, если принять во внимание общую панораму этой «мадемуазель». Тут ему в голову приходит мысль: «Слушай, Санек, ведь у тебя елда колосса (моя Катька ввела его в курс насчет того, что у меня ишачиный отросток), почему бы тебе не попытаться попотчевать эту девочку?»
Я сначала запротестовал: хоть он у меня и здоровый, но не для такой же кашалотихи, извини! Он ответил, а чем я рискую? В общем, то да се, я согласился на эксперимент. Коля сказал, что организует все это по-тихому и ничего не будет говорить родителям о моей экспедиции, пока она официально не будет зарегистрирована, и что, если мне удастся доставить удовольствие Лизе, мы всегда успеем сообщить эту приятную новость ее предкам.
Проходит после этого разговора несколько дней, и как-то утром он мне звонит в легавку.
– Санек, ты как сегодня на после обеда? Это я насчет своей племяшки. Тебя устроит в три часа?
– Хоккей!
– Значит, дуй в отель «Большой лес», это на северном выезде. Там одна половина города натягивает другую. Я забронировал нумер. Л-18. Жми прямо туда. Лиза будет тебя там ждать. Дело за тобой.
И он дает отбой. А я сам не свой. От перспективы стыковки с великаншей. Это была гала-премьера для меня. Я собирался забраться на северную ягодицу Станового хребта. И мучился вопросами о том, как же мне подступиться к этой груде мяса (телесам). Я жму в отель. Наконец, номер Л-18. Он был последним на этаже. Стучусь. Мне говорят: «Войдите». Я вхожу.
– Здравствуйте, Елизавета, – вывожу я мелодию одним из лучших своих ободряющих тонов.
И вижу объект на кровати. Какая же она страшная, эта «малышка», туды ее мать. Особенно рожа. Все-таки, хотя она и великанша, она могла бы себе отрастить нормированную физиономию. Я знаю и других великанов, но фотографии у них вполне съедобные. Гигантизм у нее начался именно отсюда. Лицо экстравытянутое. Экстраширокое. Из этой девчонки можно было смастерить многодетную семью. У нее не было ни возраста, ни форм. Просто огромная куча несвежего мяса. А длиннющая! О, е мое, не поверишь, два десять, а ей – всего шестнадцать! Иногда потолок два пятьдесят кажется тебе низким. Так вот, эта малютка с ее двумя метрами десятью там бы точно не уместилась.
– Здравствуйте, Елизавета. Как у вас дела? – Повторяю я, протягивая ей руку. Как слону, когда ты хочешь задобрить его орешком. Навстречу тянется нечто большое, как крышка стиральной машины, и моя лапа исчезает в том, что должно быть ее рукой.
– Дядя Коля мне сказал, что вы симпатичный парень, – говорит она обидчивым тоном.
Прием был озадачивающий.
– А разве это не так, девочка? – спросил я и натянуто засмеялся, так она меня смутила.
– Конечно, нет, – ответила она. – Вы совсем не красивый!
– Послушай, дитя, – перешел я в контратаку. – Чтобы поиметь удовольствие с Димой Биланом или Бредом Питтом надо и самой быть другой, а не походить на запасы топленого сала Украины. Я прихожу сюда и хочу оказать вам услугу с хреном, полным благими намерениями, и с мыслями о том, смогу ли я залезть на вас без стремянки, а вы меня как встречаете – что я не красивый! Это какой-то бардак и ничего больше!
И знаешь, что? Лиза разревелась. Просто беда. Ветер, переходящий в бурю. Кровать сотрясалась, звенели стекла.
– Не плачьте, что это даст? – говорил я ей в полной растерянности. – Это же недоразумение, просто недоразумение. Вы хорошенькая в своем роде. Прелестная. Два десять, ну и что? Нечего делать из мухи слона! Это лучше, чем быть карликом. Я уверен, что все еще образуется в вашей жизни, милашка. Вы встретите другого гиганта и составите с ним пару.
Я говорил, что на ум придет, чтобы ее успокоить. Но она принималась реветь пуще прежнего. Я похлопывал ее по ручище, напоминающей толстенную черепаху, каждый палец которой был с царицинскую сардельку.
– Ладно, хватит, расстанемся без обиды! Мы же пришли сюда не для того, чтобы ругаться. Это просто глупо. Если бы мы были знакомы, еще куда бы ни шло. А так... Идем, я вас отвезу домой.
Лиза моментально прекратила свои рыдания. Она поднялась и села на кровати, в сидячем положении она была такого же роста, как и в стоячем. – Дядя Коля мне говорил, что вы займетесь со мной любовью, – заявила она. – Вы же не оставите меня вот так. Вы некрасивый, но привлекательный!
Вот те на!
– Но, малышка, любовь – это...
– Что! Вы думаете, что у меня нет чувства?
– О господи, конечно, есть, только я боюсь, что оно для меня слишком велико!
Ее коровьи глаза отвисли на щеки.
– Я вас прошу, – сказала она мне, – я вас прошу, мне так надо отдаться.
– Ладно, раздевайтесь, лапочка, – вздохнув, согласился я, – посмотрим, что можно сделать.
Грудищи у нее были, как капот у джипа, – два колоссальных подойника с сосками с селекционную грушу. Но мне было интересно взглянуть на ее рубец. А чего, я сюда за этим и пришел, да и за нумер было заплачено.
– Покажи мне твою кис-киску, – чирикаю я, как воробышек, но не потому что мне нравится сюсюкать, а по причине, что я хотел пощадить целомудрие молодой девственности.
– Я боюсь.
– Иначе нельзя, если ты хочешь, чтобы я тебя немножко предпринял, розочка моя.
Какие окорока! Каждая ляжка была с поросенка. Лично на меня это произвело – такие объемистые объемы. Я провел по ним ладонью – кожа была в пупырышках.
– Теперь, козочка, «опен задок», открой дверь, как говорят бритиши, – настойчиво говорю я, покрывая бешеными поцелуями пупыристые ляжки, как бы приручая ее.
Согнутой в локте рукой она стыдливо прикрыла глаза. И только после этого стала раздвигать их, свои чудовищные окорока, они расходились, как два вола в упряжке, когда с них сняли ярмо, – каждый в свою сторону. Я в ахуе! Вперед, господа пещерные спелеолухи! Я оказался как на другой планете. Еще не открытой. Я не удержался и присвистнул. Свист – это инстинкт страха. Потому что понять ничего было нельзя с первого взгляда. Какие-то головокружительные обрывы, долины, – как Колорадо с воздуха, – и джунгли, особенно джунгли, непроходимые, перевитые гирляндами, как на карнавале, и потом странные аллеи, ведущие в никуда, причудливые тропинки, петляющие как бы между бамбуками. Ее мохнатка была как регион. Да, регион. Звездища такого размера, увеличенная как на афише, от этого может возникнуть головокружение. Мне казалось, что если я сейчас заговорю громко, то расщелина Лизы мне тут же будет вторить эхом. Но самое ошеломляющее в ней была, если можно так сказать, таинственность (неизведанность). Будто это была не половая щель, а амбразура, из которой вот-вот по тебе откроют огонь. Как те тропические цветы-убийцы, которые захватывают своими лепестками животных и пожирают их. Из нее, из этой расщелины, веяло опасностью. У меня возникало беспокойство. Я боялся нырять туда. Даже погладить не решался. Мне казалось, что она проглотит мою руку, глум-глум – и все! Откусит ее по запястье, как здоровенным секатором.
– Ну, сделайте же мне что-нибудь, – умоляюще вздыхала Лизовета. – Пожалуйста, сделайте мне что-нибудь!
Так ей было невтерпеж. Так ей хотелось, этой бедняжке великанше.
– Ну, конечно, конечно, малышка, сейчас сделаю, не премину, – успокаивал я ее обещаниями.
Но мне нечем было делать. А сам не знал, как к ней подступиться. Слониха заерзала. И стала просить, жестикулируя своим седалищем, но вдохновение у меня от него не поднималось. Когда девчонка бьется в лихорадке чувств, а твой артист опустил занавес, двух решений быть не может – языком! Отлично, сейчас я исполню этой бесстыдной девахе тирольский танец на ее духовой трубе. Песню ветра в колосьях пшеницы, растущей по краям ее половой борозды. Песню золотой пшеницы в ее дикой гриве. Ну, мистер Кусто, ныряй! И стал я пахать. Лобок у нее был, как головка наковальни. На ее смертоносных склонах можно было проводить соревнования по гигантскому слалому. Тут, чтобы придать себе смелости и расположения духа, я сам себе говорю, что во все времена мужик находил выход из положения. Еще до рождества Христова крестоносцы брали с собой в поход сушеное мясо. А потом Ален Бомбар, как мудак, на своем плоту пересек Атлантику, чтобы доказать себе, что лучше салата из водорослей нет ничего вкуснее на свете. И я подумал: «Сейчас я ее пошершавлю, эту великаншу». Я буду единственным, кто на это решился. Об этом в книжках по истории не напишут, но я это сделаю, черт возьми! И, возбудившись от этих мыслей, я принимаюсь скрести трюм. Как я ее хлебал, эту Лизовету, по высшему классу. Да и было что хлебать! Вкуснятина. И столько всего. Только успевай. Как на пикнике. Она умирала от счастья, эта толстая скотина. В ней взыграло ретивое. Это ни с чем не сравнить – когда тебя забирает. Удовольствие не насморк, его подцеплешь быстрее.
Исполняя сцену «завтрак жвачного на траве», я уже строил планы дальнейших действий. Я хотел перейти к холодному оружию, имея в виду, что местность стала непроходимой, как поле стадиона «Лужники», раскисшее после дождя. Уй! Какая мерзкая погода! Я себе говорю: «Ладно, еще немножко подмету и введу в бой свою гаубицу». Тут-то и случилась драма. Великанши такие – их чувства невозможно резюмировать. Они доходят до точки кипения, когда ты не ожидаешь. Я вдруг становлюсь глухим, слепым и начинаю задыхаться. Это великанша сжала свои ноги. Ты меня прости, конечно, но это хуже, чем тиски. Как будто мне на каждое ухо положили по недоенной корове. В глазах у меня помутилось. Позвонки затрещали. Я буквально подыхал от удушья. Я хочу высвободить голову, но ее инстинкт самозащемления заставляет ее ноги сжиматься еще сильнее. Из этого ошейника ляжек вытащить башку невозможно. «О господи, – шепчу я сам себе, – неужто я так умру... так по-мудацки!» К месту будь сказано! Погибнуть с мордой, зарывшейся в этой безразмерной звездище.
Я стал колотить ее кулаками по заднице, эту сволочь, но это только стимульнуло ее возбуждение. Она сдавливала все крепче и крепче! А у меня подходили к концу запасы кислорода, и я уже выскребал последние крохи. Рефлекс! Я сую руку назад и нащупываю в заднем кармане шкер свой пугач. Это моя последняя воля, говорю я себе, а потом думаю, не стрелять же мне в зад этой людоедке, добрая душа которой получает удовольствие, ферст тайм, донор ветер! Я выхватываю ствол, свешиваю руку и жму на курок. Трах, трах, трах, трах и трах (я помню каждый выстрел!). Зажатый между ляжек мисс «Эйфелева Башня», я слышал только жидкие хлопки. Во всяком случае, последнего выстрела я не слышал, так как я при этом вырубился. Чуть позднее ко мне вернулось мое сознание. Девчонка стояла у стены, сложившись в шее, так как ее башка упиралась в потолок. Ведь в отелях, имея в виду, чем там занимаются, не нужны высокие потолки. Она пучилась на меня своими вылезшими из орбит гляделками. А с улицы кто-то во всю мочь тарабанил в дверь. Голос хозяина отеля вопил: «Что происходит? Откройте или я вызову милицию!» Сделав три глотка воздуха, я отворил.
В полкодроме воняло порохом. Мужик забежал внутрь. И с ним еще несколько других менов. Все орали, как болельщики на футболе. Я разобъяснил отельщику, что я сам из милиции и что мой пистолет по оплошности жикнул поносом. Тут он мне сказал, что хоть я и мент, но палас есть палас, а палас у него был высшего сорта и стоил столько-то за кубометр. Я не возникал и отвалил столько, сколько запросил этот гомик. Единственное, за что мне было стыдно, это за мою великаншу, над которой все ржали и смотрели, как на диковинного зверя. Кому она что плохого сделала, а, эта великанша? Да и отельщику я заплатил за палас без возражений. Возьми, раз просишь. После всего случившегося у нас с ней ничего не склеилось, как говорится. Желание потрахаться пропало. Во всяком случае у меня! И ушла она на своих двоих на метро, так и не оприходовав свою трахогузку. Против судьбы не попрешь!
Но что меня больше всего расстроило в этой истории, это то, что я потерял свой зубной мост в кресс-салатнице Лизоветы. Машинально. Там было столько места, столько зарослей, столько оврагов! Черт побери, мост с тремя золотыми зубами! Я очень долго надеялся, что она вернет мне его или передаст через Коляна. Хуюшки! Она, должно быть, обронила его в биде либо, поди узнай, сохранила как память обо мне. Я часто думаю о Лизовете. И говорю себе, если какой-нибудь паренек решится спуститьс к ней в погреб безоружным или без сигнальной ракеты, то живым оттуда не выйдет. Никто не представляет, насколько это опасно – заниматься любовью с великаншей.
(С) Фредерик Дар
