Бог даровал ей прекрасную внешность: стройную фигурку с длинными ножками; густые иссиня-черные волосы; большие зеленые глаза и ямочки на щеках, придающие милому личику неповторимое выражение детской непосредственности. Однако разумом тот же Всевышний обделил, отчего сохранить дар и выгодно им распорядиться не получалось.
В часы просветления она становилась нормальным человеком: мечтала навсегда уехать из серого опостылевшего городка с ухабистыми дорогами, с неухоженными домами. Хотела навсегда вычеркнуть из худой памяти окружавших ее недобрых людей. И навсегда поселиться на берегу теплого моря по соседству с какой-нибудь милой безвредной старушкой, которая будет изредка наведываться в гости, приносить алычовое варенье, рассказывать завораживающие сказки и проявлять родительскую заботу. Ту заботу, что по причудливости нелегкой судьбы узнать ей так и не довелось…
– Слышь, дурища… Ну сжа-алься маненько – сходи-и за винцом. Ну, что тебе сто-оит?.. У тебя же в баньке-то и выпивка есть, и шмотки… – лежа на старом диване, тянул жалобным голосом дядя Вася.
– Не, – нависая над корытом, энергично мотала она головой.
– У тебя же полно там всего! Ну, зачем тебе столько?.. А мне подлечи-иться надобно.
– Не, – опять доносилось из дальнего угла комнатки, и ладонь в мыльной пене коротким взмахом утирала со лба пот.
– Ну, что-о ты, право, за человек! – ныл он, закинув руку под затылок. Взгляд его равнодушно скользил по телу девицы: от ремней короткого протеза, схватывающих правую голень – вверх – под скачущий вверх-вниз подол легкого халатика. Точно поддразнивая дядю Васю, подол то прятал, то приоткрывал захватывающую картинку: отсутствие нижнего белья и пучок коротких черных волос. В былые годы кровь бы вмиг взыграла и оттопырила его штаны, а сейчас он пялился скорее по привычке…
– Не, – сызнова неслось от корыта.
– Тьфу, заладила свою песню!..
Дядька смачно выругался и встал. Движение оказалось слишком резким – в глазах потемнело; схватившись за голову, он с минуту тер ладонями виски. Потом осторожно поднялся, подошел к умывальнику и надолго припал жадным ртом к крану.
Крякнув, ополоснул холодной водицей черное от щетины и перепою лицо; не вытирая капель, направился к столу. От вчерашнего пиршества остался комковатый хлеб, полбанки шпрот и вялый кетовый хвост. Поморщившись, поплелся к двери – пора было справить нужду в общем сортире, что прятался в темном тупичке коммуналки…
* * *
Мать долго водила ее по врачам. Те меж собой упоминали «болезнь Брике» или гиперкинетический синдром; давали советы иль намекали на некую возможность… Но денег на ту возможность и на серьезное лечение в семье простых работяг не было. После родительских ссор или незаслуженных обид буйные припадки у девочки участились.
Дурочкой ее нарекли еще в детстве. Так к ней обращались соседские дети, так звали и взрослые жильцы квартала, сплошь застроенного облезлыми двухэтажными бараками, стоящими на самой окраине городка. В восемь лет она осталась без родителей и загремела в интернат. В двенадцать ее вызволила оттуда тетка; через два года та приказала долго жить и оставила малолетнюю девицу на попечении спивавшегося дядьки…
Попечение выглядело странным: не дядька заботился о ней, а она таскала его на себе от ближайших пивных; обстирывала и собирала по помойкам пустые бутылки для утренней опохмелки.
Однако бегать по помойкам пришлось недолго. В пятнадцать истерические припадки стали повторяться едва ли не каждый день – хмель из дядьки улетучивался – бледный и с трясущимися от страху губами он бежал прочь из махонькой квартирки, покуда буйная племянница не затихала. Во время одного из припадков она выпрыгнула из окна второго этажа и раздробила кость чуть повыше правой лодыжки. В больницу попала только на пятые сутки; в итоге лишилась ноги…
Проходя мимо Дурочки, дядя Вася еле удержался, чтобы не отвесить смачный шлепок по крепкой ягодице. Занесенная ладонь повисла в воздухе, затем мягко опустилась и снисходительно похлопала по спине.
– Молодец, племяшка. Что бы я без тебя делал… Так что же – в баньку, значит, не сходишь?
– Не, – издав короткий смешок, продолжала отжимать белье девица.
Едва успев овдоветь, дядька удумал нехорошее – проявил недюжинный интерес к ладному взрослеющему телу. Любая попытка пощупать девицу неизменно заканчивалась истерикой, переходящей в приступ. И вскоре он отступился: то ли осознал бестолковость намерений, то ли пристрастие к вину остудило пыл и навсегда погубило мужскую силу.
– Тьфу! – поплелся он к двери, на ходу скребя грязными пальцами пах, отчего семейные трусы уехали вбок. Отворив дверь, оглянулся и напомнил о важном: – Ты это… выпивку вечером из баньки прихватить не забудь!
* * *
А еще в те же нечастые минуты здравомыслия она любила примерять свои новые вещицы. Те вещицы, что дарил Сашка Стрельцов – единственный человек, сумевший подобрать к ее душе ключик. Платья, юбки, блузки, нижнее белье… Яркость расцветок, запах текстиля, шорох новой ткани и прозрачность кружев – все это безраздельно подкупало воображение, окрыляло и возносило до небес. Ей не было дела до цены, до названий на хрустящих упаковках; зеленые глаза возгорались и, мгновенно влюбившись в очередной подарок, она становилась податливой точно разогретый парафин.
Родилась же эта мания лет пять назад – в тот день, когда четырнадцатилетняя Дурочка стала женщиной. Сашка заманил ее на чердак и, показав украденные где-то колготки, предложил странный обмен. Поражаясь его скудоумию, она проворно скинула одежду, улеглась на ворох гнилых телогреек, послушно раздвинула ножки и дрожащими от волнения пальцами достала из пакетика обновку…
Часам к трем дядька ушел. «На промысел» он отправлялся ежедневно – при великом везении шабашничал в квартале или попросту клянчил мелочь у знакомых старух. Впрочем, тут же ее пропивал и валялся в пыли до поздней ночи. А Дурочка тем временем пропадала на дальних огородных участках – в бане…
Ее богатство хранилось в высоком металлическом шкафу, появившемся в предбаннике сразу после ремонта. Многое изменилось в сложенной из толстых бревен избушке: маленькие окна исчезли; старая деревянная дверь осталась на месте, но лишь скрывала собой новую – стальную. В углу предбанника тихо урчал холодильник, над ним висел чудной телевизор с почти плоским экраном; вдоль стен стояли новенькие диваны, а в центре красовался дубовый стол. За ним часам к девяти вечера и собиралась разудалая компания парней.
Включив магнитолу, Дурочка принялась за дело: наполнила ведро водой, отмыла и хорошенько отжала тряпку, вооружилась шваброй…
* * *
После ампутации ступни, она быстро освоила костыли, а чуть позже и вовсе подфатило – Стрельцов заказал в областной клинике протез, и это событие стало очередным подарком, разбавившим серые будни Дурочки. Впрочем, при Сашкиных связях и деньгах сей поступок не казался чем-то особенным – едва страну оглушило лихолетье, и покатилась волна развала, соседский повеса подался в бандиты и скоро сделался важным на городской окраине человеком. С тех пор с его авторитетом считались все: и местные мужики, и здоровяк-участковый, и районные чиновники…
Когда девица мало-мальски обучилась перемещаться на новеньком протезе, Стрельцов предложил Василию сдать ему в аренду баню. Вернее, не предложил, а поставил перед фактом. Ни дядя Вася, ни Дурочка долго не могли взять в толк: зачем при шальных деньгах парню понадобилась кособокая лачуга, стоящая вдалеке от крайних бараков – на огородных участках.
Однако дознаваться и выяснять не решились. Да и к чему?.. Денег Сашка не платил, зато нанял мастеров и сделал отменный ремонт – оградил участок кирпичным забором, вместо картофельных грядок повелел выложить дорогущую плитку для стоянки машин, привел деревянную избушку в порядок. А Дурочке наказал вечерами топить печь, прибираться, готовить закуску…
Так и затеплилась в ее жизни надежда.
– Ну, чего в углу мнешься, как неродная? – хлопнул рюмашку Сашка. – Садись. Плесните-ка ей…
Дурочка подсела к столу, приняла наполненную до краев рюмку; наморщив носик, выпила до дна. Потом робко потянулась вилкой к ближайшей тарелочке с заморской закуской…
Не замечая ее, парни о чем-то умно рассуждали: о каких-то людях, имеющих доступ к банковским счетам; о чьем-то малолетнем сыне, коего надлежало выманить из школы и до поры где-то спрятать…
Их разговоров она никогда не понимала, но слушала с неподдельным интересом – это ж не дядькины бредни по утрам!
Но все это оставалось прелюдией. Весь вечер она ждала главного: выгонит ли сегодня Сашка свою братву из баньки или опять повелит собираться, и банда в полном составе умчит на громадных автомобилях в непроглядную черную ночь.
Примерно раз в неделю он выгонял всех, кроме нее. После они парились вместе, снова сидели за столом – пили водку, потом перемещались на один из диванов…
А утром ее ждал подарок. И за минуты утреннего счастья она готова была отдать все!
* * *
До появления Сашкиной компании она должна была успеть многое: выскоблить повсюду деревянные полы, истопить новую печь под котлом, приготовить ужин, накрыть стол… Свободных минут заботы не обещали.
Однако все обязанности она старалась выполнить побыстрее, дабы осталось хотя бы полчасика – уж больно тянуло полюбоваться обновками. Даже во время работы она нет-нет, да и косила взглядом на огромный шкаф темно-вишневого цвета…
Стрельцов смешно называл его «несгораемым сейфом». Состоял шкаф из двух половинок; высотою доходил до потолка и весил должно быть много – привезли его на грузовике и поместили в предбанник с помощью подъемного крана – через разобранную крышу.
Левую половинку шкафа занимал Сашка – туда Дурочка заглянула лишь однажды: какие-то документы; схваченные резинками пачки денег; тускло блестевшие металлические штуковины, очень похожие на те, из которых мужчины стреляют в кинофильмах…
А все полочки в правой половинке занимали ее вещи. Подарки хранились в определенном порядке: на верхней полке лежали платья и блузки; на второй – колготки, чулки, пояса, лифчики и трусики; на третьей – джинсы и юбки. И в самом низу стояли коробки с обувью.
Все это одевалось и примерялось здесь же, в предбаннике – перед большим зеркалом. Но показаться на людях в обновках девица не осмелилась ни разу…
После трех бутылок водки под легкую закуску братки разделись и переместились в парилку, где шумно лупили друг друга вениками. Ну а уж после оттаяли от забот и проблем: тела размягчались паром, разум – алкоголем. Сию метаморфозу она распознала давно, и к возвращению раскрасневшихся мужиков неторопливо разлила по рюмкам ледяную водку из запотевших бутылок; выставила на стол горячее…
Наконец, вдоволь напарившись и испив водочки, Стрельцов лениво скомандовал:
– Все, парни – гуляй по домам. А я посижу немного, подумаю…
Те шумно засобирались. Кто-то из приближенных, кивнув на Дурочку, пошутил:
– Небось раза три подумаешь – не меньше…
– Заткнись! – резко оборвал главарь. – Пошли вон. И завтра не опаздывать – дело не из легких.
* * *
Сашка никого не подпускал к Дурочке, то ли считая ее своей собственностью, то ли отвечая таким образом на собачью преданность. Возможно, и перемена в поведении дяди Васи стала следствием «воспитательной» беседы, после которой старый ловелас пару недель держался за ребра и харкал кровью.
Вначале Стрельцов просто подобрал к ней ключик, жалуя после каждой бурной близости очередной презент. А потом произошло событие, враз переменившее отношение к ней всей банды.
Тогда девица только научилась сносно перемещаться на новеньком протезе и только приспособилась выполнять обязанности в баньке. И как-то ночью в барачную комнатушку ворвались парни из Новосельской группировки – конкуренты и злейшие враги Сашкиной команды. Избив до полусмерти пьяного дядьку, они принялись за Дурочку – требовали отдать ключи от баньки и железного шкафа. Она мычала, сдавленно хрипела от ударов, но на коробку стирального порошка, где по обычаю хранилась заветная связка, так и не указала. Новосельские оставили затею, лишь когда она забилась в сильнейшем припадке…
Двумя днями позже Стрельцов жестоко наказал их за наглую выходку, а для сохраности ключей нашел хитрое решение. Входная дверь отныне запиралась кодовым замком, и вряд ли кто-то имел шанс услышать заветные шесть цифр из уст полоумной девицы. Главный же ключ – от несгораемого сейфа, теперь хранился там, где искать его не пришло бы в голову никому.
Как только за парнями закрылась дверь, она живо скинула с себя нехитрое бельишко и зашустрила за молодым мужиком в парилку. Тот привычно загнал ее на верхнюю полку и лихо – в две руки отхлестал вениками…
Из парной, в клубах белесого пара, она выползала чуть живая; но, облившись ледяной водой, сызнова ощутила прилив сил. А, выцедив рюмку водки в прохладном предбаннике и оказавшись на диване, приняла в свои объятия Сашку, с нетерпением поглядывая на стрелки настенных часов. До вожделенного мига оставалось совсем немного – нужно было потерпеть еще чуть-чуть…
Часа через полтора уставший и пьяный Стрельцов как всегда завалился спать. Однако перед этим привычный ход событий был внезапно нарушен. Вместо того чтобы бросить Дурочке на диван пакетик или коробочку с новой вещицей, он сквозь сон пробурчал:
– Извини, замотался сегодня. Завтра вечером привезу…
Несколько минут обнаженная Дурочка сидела в оцепенении – отголоски сознания отказывались мириться с несправедливостью. Разум до последнего боролся с волной стремительно накатывавшего приступа…
Эпилог
– А я к тебе, доченька. Баночку алычового вареньица принесла, – донеслось от калитки.
Старушка вытерла скомканным платочком уголки рта и с соседскою бесцеремонностью направилась к белокаменному домику. На крылечке встречала стройная зеленоглазая девушка с милыми ямочками на щеках.
– Проходите, Варвара Федосеевна – я и чай только что заварила, – улыбнулась молодая хозяйка.
– И то славно, – мелко кивала старушка, поднимаясь по короткой лесенке, – а то и словом обмолвиться не с кем. Одни богатеи кругом селятся – простого народу совсем не осталось…
– Что ж вы хотите? Берег Черного моря – вот и переселяются из холодных краев.
Усаживаясь в кухонке на любимое место – рядом с оконцем, соседка, вздыхала:
– А я ведь поначалу-то и тебя приняла за чужую. Эвон, думаю: не успела прикупить домишко, а уж ремонт затеяла! А ты, оказывается, только-то баньку и обустроила…
– Да, есть грешок – люблю попариться, – соглашалась девушка, разливая по чашкам горячий чай.
При упоминании о баньке она почему-то всегда таинственно улыбалась, что вызывало у старушки прилив любопытства. Но на расспросы отвечала уклончиво и старалась увести разговор на другое.
Да и о чем было рассказывать… О том последнем яростном припадке, после которого Сашка Стрельцов долго хрипел с кухонным ножом в груди? Или о долгой дороге на юг с двумя огромными сумками, набитыми его подарками и прихваченными из несгораемого шкафа деньгами?..
Приступы с тех пор не беспокоили; душа радовалась нежданной перемене, и даже разум по каким-то неведомым причинам стал проясняться с каждым месяцем безмятежной жизни в чистеньком приморском поселке. Протез со спрятанным внутри ключом от шкафа – последнее напоминание о прошлом, она поменяла на новый – жутко дорогой, но совершенно незаметный под гольфами или чулками. И самое главное – теперь ее никто не называл Дурочкой; она не боялась появляться на людях, и всюду ходила в красивой одежде…
– Так на чем же я остановилась в прошлый раз? – шумно отхлебнув из чашки, молвила старушка.
– Вы начали сказку о Белоснежке.
– Ага… Сейчас припомню…
– А знаете, Варвара Федосеевна, расскажите-ка лучше что-нибудь из своей жизни, – попросила девушка, пододвигая поближе к собеседнице нарезанную булочку и вазочку с алычовым вареньем. – Вы как-то обмолвились о внуке…
– Ах да! – встрепенулась та, – я ведь и сама хотела о нем рассказать! Вот намедни он приедет погостить – обязательно вас познакомлю, – и, придвинувшись, зашептала, словно кто-то мог подслушать их разговор: – А что с ноженькой беда – не кручинься. Парень он у нас неглупый – не по ногам людей оценивает, а по душе…
©Валерий Рощин
