Я начал стареть ещё в молодые годы. Наверное, много пил и мало видел. Смотрел на мир из окна и чаще нетрезвый. Из телевизоров в мастерской было только радио, по нему пели гимн и врали, так что я его не слушал вовсе. Сутки через трое я охранял гаражный кооператив, а трое суток писал дикие сюрреалистические полотна, давая выход подсознанию. Писал больше по ночам. Ко мне часто забредали разные люди со своими друзьями и подругами. Им нравилась моя мастерская, и они приходили удовлетворять свои физиологические надобности. Мне, как хозяину, тоже перепадало – то бутылку не допьют, то бабу нетрезвую позабудут. Многих я знал только в лицо, а некоторых не знал совсем. В начале перестройки это был нормальный ход. Все мы так жили, кто не бандит, а скорее с претензией на изящество и тонкость чувств. У меня репетировали и спали вповалку будущие рок-звёзды и рок-трупы, неделю скрывался от органов МВД известный нынче экстрасенс, долго жила оперная дива Кирдяпкина, в данный момент отбывшая за рубеж и баронесса. Тогда она была лимитой, и работала штамповщицей на «Красном Треугольнике». Галоши делала, по семнадцать тысяч штук за смену.
Порою ко мне приводили иностранных граждан. Иностранцам демонстрировали мои произведения и образ жизни. Они восторгались и иногда что-нибудь покупали. Чаще – пугались и уходили, ничего не купив. Я кричал им вслед матом, втайне страдая от унижения. Хотелось отомстить. Взять верх над стерильным и рафинированным Западом. Отыграться. А как можно было отыграться, скажите мне, как?! Я боялся не успеть, всем телом ощущая досрочную старость, мучался и вынашивал планы. Прикидывал, думал, мечтал. И наконец додумался….
Покажите мне среднестатистического россиянина мужского полу, который не желал бы вдуть некой абстрактной гражданке из дальнего зарубежья? Вряд ли такого найдёшь. И хотя вдуть удаётся далеко не всем, но почему-то каждый убеждён, что дело это нехитрое. «Ух, я бы ей вставил! – говорит один задроченный постсоветский гражданин такому же дохлому плейшнеру, - Подзавалил бы вялого на бивень, как считаешь?!». Они пьют палёную водку, курят овальные сигареты «Рейс», и смотрят конкурс красоты по чёрно-белому телевизору «Горизонт». Они уверены, что пухлогубая «Мисс Вселенная», стройная креолка с большими достоинствами, спит и видит подобную радость общения. Слюни капают в гранёный стакан, от обоих несёт котиками, и только близкий человек сможет уверенно разобраться, где у подобных индивидов выпавший геморрой, а где мужское достоинство. «Уж я бы этой сучке присунул!» - скалится ущербный нечистый рот, а мозолистые руки с чернозёмными ногтями безуспешно пытаются нащупать орудие воспроизводства себе подобных. Вряд ли они способны кому присунуть – не попадают даже в унитаз, а порою всё заканчивается ещё банальнее….
Странно, непостижимо уверен наш народ в своих силах. Очередная загадка русской души. Я слышал подобные речи от пролетариев, бандитов, совслужащих, докторов наук и ассенизаторов. Подобными голословными заявлениями грешат астрономы и прапорщики. Студенты и пенсионеры. Мои друзья, я сам и мой троюродный брат Никифор. Имя нам – легион. Мы бедны, немощны и самонадеянны. Мы понимаем, что с большей вероятностью можем рассчитывать на «близкий контакт третьего рода» с гуманоидом, нежели с нормальной женщиной даже в собственной стране, но надеемся, верим и ждём. И порою – мечты сбываются!
-- Знакомься, это -- Фрэнк.
Я довольно сухо кивнул давно немытому, краснолицему и патлатому Фрэнку в косухе и стрёмных гадах с протектором. Всё это было бы очень стильно, вытряхни из всего этого самого Фрэнка. Взгляд у него был мефистофельский – чёрные марочные провалы.
-- Фрэнк – рокер. А это -- Юдит и Элис. Они с Фрэнком, но завтра уезжают в Москву, а потом в Грецию.
-- Они что, греки?
-- Они из Амстердама. У них каникулы, но они по пути решили проводить Фрэнка в Питер. Им нравится русский рок.
Когда я увидел ЕЁ, то в душе обмерло и посыпалось. Это, знаете ли, был экземпляр! Баба-конь. При этом конь -- ухоженный до безобразия и мечтательных спазмов. Вторая, Юдит, была этакой мышкой с ушками прозрачными. Зачаточная грудь, жопка с кулачок, личико приторное -- телепузик с голубыми глазками. Но Элис! Я зачарованно смотрел, как переливаются бугристые мышцы на неуловимо женственных руках. Она была одета в короткую кожаную юбку и бирюзовую фигню со стоячим воротом, но без рукавов. Гибрид гольфа с маечкой – до сих пор не знаю, как эта хрень называется. Плечи у неё были под стать челюсти, а челюсть… такую челюсть нашли недавно в Африке антропологи. Палеологи с ними не согласны и говорят, что у Homo Sapiens*а такой быть не может. Может! Я сам видел!
Я поздоровался с барышнями за ручку. Мелкая пискнула. Пожатие дородной голландки бодрило. Фрэнк молча дёргался телом и явно видел что-то своё.
Боря, тот, что всю компанию ко мне привёл, был хорошим знакомым и не знаю кем. Кажется мажором, но не совсем, а каким-то боком. Страшно хотел слиться за бугор, и всё для этого делал. Знакомился, опекал, суетился. Ждал вызова. Наконец дождался, но не поехал, а вступил в партию Лимонова. Ходит лысый и с бородой, предрекает скорую гибель европейской цивилизации. Я с ним согласен. Но это сейчас, а тогда Боря любил загнивающий запад. И страшно хотел стать космополитом.
-- Надо эту Челюстину напоить, -- доверительно кивнул он в сторону Элис, -- Я её у тебя оставлю, а завтра заберу, когда на вокзал провожать пойдём….ты как?!
-- Да мне параллельно, - говорю, - только чего мне с ней делать? Она же по-русски не волочёт, как мне кажется….
-- Зато у неё бабок хоть жопой ешь, и выпить не дура….Да ты найдёшь с ней общий язык, она всяким там авангардом интересуется… может, впаришь ей чего по пьяни.
Подобные перспективы могли смирить меня с любыми языковыми барьерами. К тому же у меня зашевелилась озорная мужская мысль на предмет мосластой голландской дамы. Я согласно кивнул и широким славянским жестом пригласил общество к столу.
Сначала пили водку «Распутин». Боря переводил. Помягчали все кроме Фрэнка. Он смотрел гневно, и на каждый интернациональный тост отрывисто кричал: «FUCK!!!». Пил, впрочем, наравне.
Затем курили гашиш. Хороший в Голландии хашик, весёленький. Развеселились все кроме Фрэнка. Он обфакал гашиш и стал плевать на пол, надменно глядя на Элис.
-- Скажи этому пидору, что я ему глаз выколю, - попросил я Борю, о чём-то увлечённо хохочущему с субтильным Микки-Маусом.
-- Сам скажи, - отмахнулся Боря, - он же наш, бас-гитарист, с проспекта Народного Ополчения….
-- Угхбладтт! – гаркнула вдруг Элис, и заскрипела большими зубами, -- Шайзе!
-- Чего это она? – удивился я, позабыв о злом пидоре с Ополчения 13/2.
-- Всё нормально, - успокоил меня Боря, - понеслась душа в рай, вставило….Выпить хочет ещё. Ноу хан маль, Элис! Зер гуд, не парься!
Я смотрел на Элис и видел, что она парится, тем не менее. У неё дрожали губы. Сокращались икроножные мышцы. Странно кувыркались глаза.
-- Элис! – позвал я её, - Пошли за бухлом, проветримся! Ты знать в твоя сраний Голландия, что такое есть пьяний уголь? Ферштейн, милая?!
Я всегда стараюсь быть понятным для иностранцев, пусть даже и в ущерб великому и могучему. Боря немного откорректировал мою речь, и Элис, как ни странно, покорно согласилась. Уже на пороге обернулась к частной компании и вдруг, выкрикнув загадочное «Угхбладтт!», погрозила кулаком. Мы вышли, а этажом ниже на чёрной и засраной лестнице она разрыдалась мужским голосом. Была б нормальная девка, я, конечно, обнял бы, прижал, утешил. А тут растерялся – всё равно, что борца Карелина обнимать в темноте, страшновато. Я по спине её похлопал, плечом дружески толкнул и говорю:
-- Да ладно тебе! Мне вон три дня назад голову кирпичом проломили на троллейбусной остановке, на, пощупай!
Она носом шмыгнула, пальцем в дырке поковыряла и подуспокоилась – любопытная, как все бабы.
-- Куртку джинсовую сняли, и все деньги попятили, так-то! Мани приватизировали, понимаешь?!
Она кивнула, серьёзно так, будто и впрямь въехала. А потом тоже меня плечом толкнула, и уже вовсе покойно интересуется:
-- Гоу?
Гадом буду, а мы с ней подружились. Общность целей единит. На пьяном углу больше знаками обменивались, а когда взяли уже, то совсем разговорились. Бутылку «Кавказа» раздавили прямо из горла, на детской площадке, под грибком, - и так, не поверите, хорошо друг друга понимать начали на старые-то дрожжи! Она мне про Фрэнка что-то ядовитое бурлит, типа: «Фрэнк-Юдит-факинг шит, шайзе…. угхбладт!». Я согласно киваю, что, ясный месяц, петух комнатный этот Фрэнк, а Юдит, зассыха, просто жизни ещё не нюхала. Потом на крышу залезли – я её белые ночи решил показать, - и друг дружку за талию держали, чтоб не сверзнуться от восторгу. Ещё приняли по глоточку, благо шесть штук взяли портвейных вин. «Это, - говорю, - Пётр Алексеич у вас, в Голландии, культуры поднабрался, такую круть на болоте отчудил…. Здорово?!». «Угхбладт! – отвечает, - Гоу?». И влажно косит мерцающим женским взглядом. Ну, думаю, что-то будет у нас с тобой, подруга, этой ласковой сливочной ночью ….
И было, было у нас этой ночью, да так, что до сих пор яйца к горлу подкатывают при одном воспоминании.
Для начала мы с ней Фрэнка отметелили. Вернулись, а из всей компании только он один и топорщится из угла, как сыч. Завалился на мою тахту, поганец, в своих космических баретках, жрёт мою, честно заныканную от посторонних глаз, воблу, и засоряет всё вокруг продуктами жизнедеятельности. Наблёвано тут же рядом. У меня жила в башке и лопнула, обдав остатки мозгов горячим.
-- Подержи, - сунул я погребально звенящий рюкзак в руки голландской деве, - щас я эту Сантану неумытую на ноль множить буду….
Она меня честно за руки держать пыталась, грудную клетку подставляла, но только пока этот марамой ей в широкую спину не проверещал в смертном ужасе что-то глубоко личное.
Ох, не думал я, что бабы так могут! Не вытащи я этого бармалея за ногу на лестницу – пришлось бы ему ветеринара вызывать однозначно. И ведь не царапала, а конкретно плющила, от души и с разворотом. Спасла дурака только моя мужская солидарность. Её в кухню затолкал; его, напутственным пнём, – во внешнюю тьму отправил. Дверь на ключ закрыл изнутри, прислушался – вдруг рыдает опять? Ненавижу, когда плачут, сам нервничаю…. Тихо. Захожу, а она тряпкой в луже Фрэнковских отходов елозит. Хозяйственная, тряпку под раковиной нашла….
Пар спустили, и как-то очень мило успокоились. Помойную тряпку вслед за Фрэнком в окно метнули, молдавского розового продегустировали грамм по триста, и приятную слабость в членах почувствовали. Сидим на тахте, улыбаемся нежно и чуть смущённо, как девочки. Потрогать хочется, я и потрогал. Бицепс, двумя пальцами, осторожненько.
-- Здорово, - говорю.
-- Бодибилдинг, - отвечает.
-- Слыхал, - киваю, - боди арт, мы с тобой оба художники, Элис.
Она пальцем в картинку на стене тычет:
-- Ю?
-- Я, - не стал открещиваться, хотя картинка так себе – у голой женщины вместо головы электрическая лампочка и восемь сисек. «Свет женственности», так кажется, называлась.
-- Гут! – одобрила она странную мою импровизацию, и собственные выпуклости из подмышек ближе к центру переместила.
-- У тебя тоже – гут! – поделился я мыслями по поводу её телодвижений.
-- Бодибилдинг! – радостно заулыбалась она, и совершенно неожиданно стащила топ, я даже опешил от подобной ретивости.
-- Да-а-а… -протянул я, проливая портвейн на стол при взгляде на открывшееся буйство.
И что вы думаете? Что вот тут-то…. Да не фига подобного! До первых петухов, лучей солнца и ломоты в тестикулах продолжалась эта комедия: а вот бедро пошло, смотри внимательно, видишь играет, вот дельтовидка, а вот пресс – видишь? – смотри, смотри…. Я смотрел на гнущееся в разные стороны великолепие, а оно, раздетое до душетленных стрингов, корячилось и топырилось в параксизме самолюбования…. У этой голландской суки не было ни капли женской чуткости и сострадания. Я попытался было проверить на ощупь плавность линий в области бикини, но когда попробовал освободить эту самую область до конца….
-- Ноу! Сорри, - она остановила мою руку и погрозила пальчиком. Лицо стало серьёзным и неприятным.
Я вздохнул, убрал руки, и пошёл в туалет. Чтобы пописать, пришлось добрые четверть часа морозить хрен под струёй воды. Когда я вернулся, уже несколько успокоенный, Элис спала поперёк тахты, в майке и попой кверху. Я присел, провёл рукой по загорелым полушариям, но ощутив признаки жизни ниже пояса, убрал ручонки, аккуратно переместил тело, накрыл шторой. Она сосала палец и сладко похрюкивала во сне. Как ребёнок. Я грустно выпил портвейна, разделся и залез к ней под штору уже с чисто отеческими чувствами. Что-то простонав, она обняла меня за шею, доверительно положила челюсть мне на плечо, и переполняемый нежностью, я провалился в креплёный шестнадцатиградустный сон….
«А поутру они проснулись….». После балованных молдавских вин просыпаться, это знаете ли…. В башке железным ломом ворочают, во рту срач, печень в собственном соку запеклась, как назло всё стоит, и от крепкого тела по соседству жаром валит. Я себя не оправдываю, но это помутнение было, не иначе. Я в жизнь из кошмара воткнулся оттого, что на мочевой пузырь давит. А что давит? Могучая жизнеутверждающая ляжка, в которую, в сонной надежде на лучшее будущее, слепо тычется мой мужской энтузиазм. На полном автомате я эту груду накачанной плоти перевернул, смешные трусишки одним рывком ликвидировал, и сходу вгрызся всем сразу по нужному адресу. Она и не проснулась-то толком, замычала запекшимися губами, слепо шаря слабыми руками по моей оживлённой заднице… и вдруг зыркнула, прошипела что-то, дёрнулась, в плечи впилась, попутно отборонив когтями всю спину. «Да ладно тебе….» - начал я было сиплым от усердия голосом, а она как врежет мне в переносицу. Лбом. Больно!
Не надо было так делать, не стоило. Бодибидинг хорошо, а мастер спорта по боксу – лучше. Нет, не загасил, конечно, но ослеплённый болью и обидой, вновь перевернул, распял и ….
В общем – поступил я с гражданкой объединённой Европы весьма грубо. Двусмысленно. И так, и этак. Со скифским напором и великоросской безбашенностью. Крышу снесло. Она что-то рычала, плевалась и зубами клацала, но когда я второй фронт открыл, то просто рявкнула «УХГБЛАДТ!!!», выгнулась, но сломалась, обмякла и только урчала в подушку всем развороченным славянской лихостью телом….
Боря приехал только к трём, и сразу получил от Элис по морде. По морде получила чем-то сильно довольная Юдит, с любопытством выглядывающая из-за Бориного плеча. Единственно, кто по морде не получил – был я. Я был пьян и напуган. После нашего сексуального единоборства, мы не сказали друг другу ни слова. Элис мрачно курила, а я скоропостижно напивался, соображая, чем пахнет 117 дробь 2 со взломом, да к тому же помноженная на международное законодательство. Лучшее, что мне мерещилось – был Гаагский суд и смертельная инъекция.
Она вышла из мастерской чуть в раскоряку, но навсегда. И без последствий. Мне было не по себе, но я был рад. Я думал, что никогда больше о ней не услышу. Но однажды, месяца через два, ко мне зашёл Боря.
-- Это тебе, - он протянул мне пакет, - от девчонок. Фрэнк передал, они в Лондоне пересеклись.
В пакете лежала джинсовая куртка. Породистый «Кельвин Кляйн», такого фасону, что в совке днём с огнём. Голубая такая. В кармане фотография: обнажённая, бронзовая, брутальная Элис – взасос целуется с Юдит в пастельных тонах. На обороте: «Remember!».
-- Чего помнить-то? – спросил Боря.
Я надел куртку. Впору. Сунул фотку обратно. Налил.
-- Да есть чего….
Я рассказал Боре. Он хохотал,визжал как резаный. У него самого с это Юдит ни хрена не получилось, кроме забав в стиле «69», хоть он и добивался куда как большего. А у меня вот само срослось….
-- Она же лесба пробитая! Актив! Такая зверюга, а ты её опарафинил натурально! Ну, это просто….! Рассказать кому, так….
Я настоятельно попросил Борю никому ничего не рассказывать, он обещал.Таинственное "Угхбладт!" оказалось нашим родным "Ух, бля!" в талабайской транскрипции.
Прошло много лет. Иногда я одеваю эту куртку, смотрю на фотку, улыбаюсь. Мне приятно, что я, как россиянин, взял верх над загнивающим Западом. Нас не берут в ЕЭС, но мы ломимся чёрным ходом.
С другой стороны – мне до сих пор немного стыдно. Это был просто случай, а вообще-то куртка петушиная, и сам я….
Сам я постарел раньше времени, это – факт.
Шизоff
