У меня подруга одна есть. Ну, не подруга, так, знакомая. Девка на выданье. Но никак не выдастся чего-то. Колупается всё чего-то, выбирает. Довыбирается, чувствую…
А тут у нее хахель появился. Ну, как хахель? Поклонник такой. Приличный, кстати. Представился бизнесменом. В костюме всегда. Правда, мутноватого какого-то разлива. Зовут Эдиком. И, главное, видит, что взаимностью особой ему не отвечают. И всё равно ходит. Ходит и ходит. Настойчивый. Люблю, говорит. Жениться хочу. Измором видно решил взять.
И всегда с огромным букетом. А то и не с одним. Всю её с головы до ног цветам завалил. Квартира вся в цветах. Мусоропровод – в цветах. Помойка у подъезда постепенно стала неприлично вонять розами. Соседи, хошь не хошь, подсчитывають, какие же это бабки люськин хахель посредством люськи в помойку спускает. Получалось – немалые.
Ну вот. Ходил он, значит, ходил, а крепость все не падает и не падает. А даже наоборот. Укрепляет рубежи. Тогда он, хитрован упертый, переключился на маму. Через маму решил действовать. Потому что, конечно, на маму человек в костюме производит гораздо большее впечатление. Да в галстуке-то. Да с букетом. Да трезвый. Весь такой положительный. Ну, а что с акцентом слегка, так мы же интернационалисты неебаться.
Придет, значит, тук-тук, а вот и я с букетиком. На маму букет в три обхвата – хлоп! Мама, знамо: «Ах, Эдуард! Ну что ж Вы так тратитесь? Это же огромные деньги!» Эдуард, знамо, смущаясь и краснея: «Право, не стоит, Софья Николаевна. Какие пустяки, ей богу. Вдруг Люсе все таки будет приятно» И шасть на кухню чай с мамиными плюшками пить. За жизнь разговаривать. Друк семьи, значит, такой. И как бы к Люське он уже и не пристает особо. Типа, смирился. Так и идет всё. Он в дом. Люська за дверь, от греха. А хахель с мамой на кухню чай пить. С плюшками.
Ну и превратил, змей, знамо дело, маму в этакого троянского коня. Стала мама потихоньку, а потом всё настойчивей Люське мозги мыть. Смотри, мол, Люська! Доиграешься! Чего, мол тебе, Люська, не хватает?! Человек ходит и ходит. Букеты носит и носит. Уж скоко денех извел. Уж пол-квартиры поди извел на эти цветы. Уж оддалась бы ты ему… рукой и сердцем, глядишь, пол-квартиры бы уж накопили. Мыла, мыла, пока окончательно не достала и не состоялся меж ними такой диалог.
- Иди, мама, пожалуйста, в жопу! Вместе с этим своим Эдиком, нищебродом.
- Да как тебе не стыдно?! Как не стыдно тебе?! Как язык твой поганой повернулся?! Ты гля, скоко он на тебя денех, дуру, потратил!
- Каких денег, мама? Каких таких денег? Он что, хоть раз принес коробку конфет? Шампанского бутылку? Тортик? Хоть сраный вафельный тортик он тебе принес? Нет? Только плюшки твои жжжррррет рррегулярно!
- Стыдись, доча! Человек без охапки роз за пять тышш порог дома не переступил ни разу! Нет, это ж надо такое сказать…
- А ты считала? Может он тебе чеки показывал? А? А обратила ли ты внимание, мама, сколько эти розы стоЯт?
- Да скок стоЯт… Да какая разница, скоко стоЯт, если он назавтре новую охапку ташшит? А то што вянут оне, дак это примета известная. Не любишь ты ево – вот и вянут цветы-то.
- Любовь моя, мама, тут совершенно ни при чём. Эдик этот твой, мама, известный бизнесмен. В Бирюлеве на рынке цветочную палатку держит. И всё, что завтра утром на помойку выкидывать, он нам сегодня вечером и тащит. Очень удобно: и за вывоз мусора платить не надо.
- Ох тыы… И чево теперь?... Чево теперь делать… А человек вроде хороший…
- Что значит «Чево делать?» Радоваться, мама. Радоваться, что человек хороший. И, главное, что он цветами торгует. А не консервами. И плюшки греть.
- В смысле?...
- В смысле – чайник ставь. Вон твой цветочный король с клумбой прётся.
