Суббота обещала быть суетной. Необходимо было приготовить еды на всю предстоящую неделю, отнести костюм в химчистку, и, что немаловажно, успеть всё это до футбола.
Слава Богу, мне повезло с соседкой. Элина Яковлевна Кац – золотое сердце. Несмотря на преклонный возраст, сохранила ясный ум и отзывчивую душу. Своих ровесниц, собиравшихся на скамейке у подъезда, считала за куриц, поголовно поражённых птичьим маразмом, из чего делала закономерный вывод, что «всей этой говорящей плесени таки место в городском крематории за номером два, имени товарища Жданова, потому что в нормальный крематорий если такое говно и возьмут, то за очень дополнительные деньги, и при этом косо будут смотреть».
- Женечка! Вы можете очень спокойно идти в химчистку. Я не съем Ваш суп, и даже очень его помешаю, не беспокойтесь, - как родная бабушка произнесла Элина Яковлевна, - только очень Вас прошу, Женечка, купите мне по дороге два десятка яечек, только не тех яечек, что Вы неразумно покупаете в магазине за углом (директор того магазина человек неправедный), а не поленитесь, дойдите до «Диеты», и купите мне нормальных яечек. Ну, тех, что раньше были по рупь тридцать.
Вот откуда у человека, родившегося, выросшего и состарившегося в Москве вот этот местечковый говор, оставалось для меня загадкой. Но бабка была кремень. Её дети, очень уставшие по пятому пункту, давно жили в Хайфе, и, приезжая два раза в год, жаловались, что правды нет нигде: тут их считали евреями, а там – русскими. Дядя Миша, сын бабы Эли, так мне и говорил, наливая по пятой рюмке на нашей коммунальной кухне: «Женя, уж коли родился инородцем, то куда не приехай, инородец везде. Лехаим!»
В полном спокойствии за судьбу моего недельного рациона, я взял пакет с костюмом, и отправился по маршруту. Хотел отправиться, вернее. Потому как, открыв входную дверь, я обнаружил в полумраке лестничной площадки девушку, робко тянувшую к звонку руку.
- Здравствуй, Вера, - вежливо поздоровался я, и, более твёрдо, но всё-таки вкрадчиво, спросил, - а что ты тут делаешь?
Девушка заметно смутилась. Видно было, что он и сама толком этого не знает.
- Я…..я к тебе….. в гости, - тихим одуванчиком шепнула она, - ты уходишь?
Думал я недолго. Коль скоро такие девушки, да в гости, да без приглашения – день явно можно занести в графу «заебись».
- Ухожу ненадолго. Мою дверь помнишь? Она не заперта. Заходи, располагайся, я буду через полчаса.
Окрылённый такой удачей, я бэтманом хищным выпорхнул на улицу и включил спортивный режим передвижения, так как покупать надо теперь не только «яечки».
Химчистка была безосновательно закрыта, чему я, если честно, нисколько не огорчился. Перехватив поудобнее пакет с одеждой, я рванул по пунктам выдачи продуктов питания, алкогольных напитков и презервативов, на ходу вспоминая, какие девушка курит сигареты и что пьёт.
«Опа! – радостно взвизгнул щеночек счастья у меня в голове, - она ведь канабис употребляет. Это очень кстати. Да. Очень»
У меня был небольшой запас искромётной травы. Как сказала девушка, которая мне его оставила, «продукт натуральный, но очень правильный».
Многие мне скажут, мол, разве можно подарок одной девушки тратить на другую? Я скажу так: точка актуальности всегда сдвинута, а жить надо здесь и сейчас. Если по-русски, то скажу ей, что в одно жало выдул. Пьян был. А со своей совестью я очень дружу, и договорюсь с ней всегда.
В полчаса я уложился. Весело гремя ключами, отпер входную дверь.
Элина Яковлевна встретила меня в прихожей согбенной фигурой и тихим взглядом мудрых глаз. Я протянул ей пакет с заказом.
- Женечка, у Вас гостья! – ровным голосом сообщила мне бабка.
- Спасибо, я знаю.
- Не, это тока что. Вы, Женечка, знаете только про одну. Теперь их Вам две.
Меня качнуло. Прощай секс, здравствуй скандал!
Унылым чебурашкой я поплёлся к холодильнику, стоявшем напротив моей двери.
На шум дверь моей комнаты приоткрылась, и, освещая коридор, показалась светлая, с рыжинкой, голова. Из-под чёлки на меня внимательно смотрели замечательные глаза цвета ртути. Каждая веснушка этого хитрого лица показывала на меня пальцем и звонко смеялась.
- Тельман, морда фашисткая, ты где лазаешь?
- Здравствуй, Надя, - осторожно поздоровался я, - в магазин ходил.
- Да ты что! – бодро воскликнула Надежда, и, перейдя на заговорщицкий тон, спросила, - чего-нибудь вкусненького принёс?
- Принёс, - буркнул я, и поплёлся на кухню. В комнату, почему то, заходить не хотелось.
Задумчиво помешивая суп, я генерировал отмазы. С шумом открылась дверь моей комнаты, и жизнерадостный голос Наденьки заорал на всю квартиру:
- Тельман, морда фашисткая, куда ты дел гидропон, что я тебе оставила?
-Позже! – в ответ прокричал я.
Мне расхотелось вообще всё. Единственным желанием было выгнать всех нахуй, открыть пива и подумать о несоразмерности наших желаний с возможностью их реализации. То есть, о мировом всепоглощающем геморрое.
- Тельман, морда фашисткая! – снова раздался крик, - а ты Верку уже ебал, или только собирался?
От стыда у меня свело пальцы ног. Окаменев лицом, я пошёл на балкон курить.
В коридоре раздался звонок и тапочно-лыжные шаги бабы Эли. Ни на что уже не надеясь, я поплёлся так же в коридор. Потому как к Элине Яковлевлене приходить было некому.
В дверях стояла милая тихая девочка по имени Люба. Ноги у меня ослабели, потому как эту радость я старался укрыть от цинизма мира.
Бабка, как гостеприимный человек, ласково поздоровалась:
- Здравствуй, Танечка!
- Я не Таня, я Любовь, - тихо прошептала девушка.
- Извини, дорогуша, но я в вас, в блядях, уже совсем запуталась. Ты проходи, проходи, - и, махнув рукой в сторону моей двери, пошла к себе.
Я подошёл к Любови, галантно поздоровался, поцеловал в щёчку, и, проведя до своей двери, впихнул её в комнату. Сам при этом трусливо скрылся в кухне.
Минут через двадцать меня всё-таки одолело чувство, что я рыцарь и мужчина, и прятаться на кухне – это мелочно и пошло. На самом деле, меня одолело любопытство: в комнате было необычайно тихо. Я решился на вылазку.
- Девушки, вы есть будете? – с самой умиротворяющей фразой появился я в комнате. Оглядевшись, я понял, что не будут:
На пастели сидела Вера, с расстегнутой блузкой и задранным бюстгальтером. Надежда, изящно наклонившись ласкала губами ей грудь. Вера сидела с таким лицом, как будто ещё не осознала, нравится ей это, или нет. Видно было, что девушка знакомится с лесбийским опытом.
Люба сидела в кресле, и с огромным увлечением листала «Солдер оф форчьюн».
Я тихонько вышел.
На кухне я налил себе суп и стал вдумчиво есть.
- Тельман, морда фашисткая! – я вздрогнул, - у тебя алкоголь в доме есть? Любочка у нас стесняется.
- В стенке водка и абсент, в холодильнике пиво и белое вино, - и, богохульно добавил – берите, пейте, сие есть кровь Моя.
Сам же, охватив голову руками, с тихим рычанием убрался на балкон. Курить.
Курил я долго. Вернее, стоял с зажженной сигаретой многосерийным образом. Кажется, мне обожгло пальцы раз шесть.
Дверь приоткрылась, и, зябко ёжась, вошла Надя.
- Дай сигаретку. – без «морда фашисткая» её просьба звучала как-то пресно.
Пару минут помолчали.
- Вера говорит, что вы с ней познакомились в музее. Правда, что ли?
- Угу, – коротко кивнул я.
- А Люба говорит, что с ней – на концерте. Тоже - правда?
- Правда, - тихо выдохнул я.
- С ума сойти! А ты, Женя, оказывается фанат культурных мероприятий!
- Угу.
Я уж не стал рассказывать Надежде, что в музее я оказался потому, что с утра поправлялся тан-айраном, а это вещь коварная. Не найдя сортира в пределах шаговой доступности, но найдя по пути следования музей, я устремился туда однозначно и безапелляционно. Отстрелявшись там быстро, и по существу, как призывная комиссия, я вернул себе уверенность, что мир прекрасен. В фойе, именно под этим настроением я встретил Веру и признался ей в любви.
И с Любой я встретился именно на концерте. На концерте одной рок-группы, в ночном клубе. Я там оглядывал действительность ужасно пьяным образом, и милая девушка Люба сжалилась надо мной, и увезла меня к себе. То, что мы знакомы, я узнал только на утро. В благодарность выебав, и почитав Есенина, я ушёл.
- Слушай, раз ты такой культурный, ты ведь не оставишь меня одну?
- В смысле?
- «В смысле, в смысле», - передразнила меня девушка, - а там что, одна отдуваться буду? Тельман, морда фашисткая, идём в комнату, девки стынут!
