Она сначала Маришкой была. Это время совпало с пятерками в табеле, жвачками от влюбленных мальчиков, туго вплетенными в косички, и нервической опекой матери, внезапно решившей, что дочь-золотая-медалистка отлично подойдет к интерьеру в бежевых тонах. Благо, скоро развелась, одумалась, сменила обои и вернулась в природу, на подножные шашлыки с пивом, отстав от ребенка совершенно. Отставленный ребенок встрепенулся и начал мутировать. Реснички почернели и слиплись, пятерки оплыли в двойки, мальчики отвязались со своими инфантильными жвачками, а стали предлагать нормальные, вполне конкретные вещи, жить стало радостней, жить стало веселей. Впихнутая насильно в один ненапряжный ВУЗ, неисправимая оптимистка и там не опустила руки.
В общежитии жалкая кучка студенток ИНО оказалась зажата с двух сторон хорошо накаченным отделением спортфака и консерваторским крылом. Пока остальные первокурсницы прикидывали, как можно выжить в подобных условиях, Мара, полагавшая жизнь не целью, но процессом, уже вовсю жила, для начала, по-скромному – со вторым этажом консерваторского крыла.
Затем, пообвыкши, охватила и менее творческие национальности. На последних курсах из Марочки склеилась вполне благодатная муза общего пользования, ибо она была напрочь лишена эгоизма. Проще говоря, любила не столько себя в искусстве, сколько искусство в себе, чем искусство беззастенчиво пользовалось.
Временами, правда, дело портил военно-ограниченный темперамент ее отца, вышедшего в отставку и вспомнившего, вдруг, о своих родительских правах. Бывший интендант поставил целью не широту взглядов и интересов дочери, но сугубо нераспространение ее тела в узких студенческих кругах.
Не одно творческое вдохновение сгубили его внезапно-параноидальные ночные визиты на бледном коне, с кимвалом звенящим и мечом пылающим, коим он, не отделяя козлищ от плевел, равно лупил плашмя праведных и неправедных. Потом он удалялся и еще долго отдавался звон кимвальный «матьматьмать» в чутких ушах половозрелой богемы. Все, кто так не мог, горячо осуждали Мару, даже ее заклятая подруга Танька.
Из всех перспективных самцов, у Маришки задержался надолго лишь один – подающий лет пять назад большие надежды пловец Тимур, карьеру которого слегка попортили алкоголь, лень и, по его заверениям, Мара. За все это, а так же от накатившей внезапно хандры он долго и страстно бил свою пассию, добавляя к ее имени разнообразные шипящие согласные. В ответ та заблевала его вечноспортивный наряд и, хлопнув дверью, уехала в реанимацию. Там, путем нехитрых вычислений, обнаружили, что у Мары, ко всему прочему, есть еще и мозг, изрядно, правда, потрясенный этой последней семейной ссорой.
Жалели ее все, особенно подружка Танька.
Факт, что у нее в наличии есть еще один рабочий орган удивил Маару безмерно, хотя и приятно. Пораскинув этим самым мозгом, Маришка решила, что жизнь от получки до реанимации, конечно, может быть феерична, но не долга, а потому нужно как-то обустраивать себе скромную старость. Был найден преклонных сорока лет суженый, с квартирой и дачей на великой русской реке и воспаленными глазами вечного трудяги. Все эти характеристики были явными, проверки не требовали, и Мара, флиртуя, родила ему близнецов. Завидовали Маре все, особенно подружка Танька.
Скрытым дефектом оказалось пристрастие объекта к зеленому сукну. За короткое время было проиграно большинство активов. Пытаясь скрыть это досадное обстоятельство, он подхватил саркому, и тихо умер, не сказав никому ни слова.
Конюшня заперта была, и в ней кобыла умерла – все классически.
Второй раз в жизни Мара была потрясена до глубины души.
На этом месте правильные литературные героини прыгают с моста и уходят в монастырь. Мара была героиней жизненной и неправильной. Старым знакомым, к тому времени, было на Мару давно плевать. Всем, кроме закадычной Таньки, отец которой, юрист со стажем и тремя любовницами, устроил Маришку на скромное место преподавателя английского в скромном юридическом ВУЗе.
Маришка не зря была отличницей все три первых класса. За два года она защитила кандидатскую, за пять докторскую. Места в приемной комиссии вполне хватило на хлеб с маслом, квартирку на набережной и лицей для мальчиков.
- Как у нее дела-то? - просила я на днях Таньку, приехавшую в Москву попить пива.
- Да, чтоб все так жили, - как-то злобно ответила заклятая подружка.
Вот, как-то так…
