Слабый свет маломощной сороковатной лампочки, висящей на голом проводе прямо под потолком и заключённой в плафон из крупноячеистой железной сетки, не мог, при всём желании, разогнать мрак затаившийся в углах комнаты. Зато с этим прекрасно справлялись два прожектора, точнее, профессиональноых юпитера, заливающие каким-то мертвящим светом всё помещение. Именно они и заставили Лугаша сразу же зажмуриться, едва он, наконец, попытался приоткрыть глаза.
Наконец, очень осторожно, боясь потревожить отвыкшие от столь яркого освещения глаза, он приподнял веки. Ощущение было таким, будто он превратился в чудовище из книжки какого-то старинного русского писателя, не способное самостоятельно открыть глаза и прибегающее для этого к посторонней помощи. В конце концов, Лугаш справился с непослушными веками, но ни радости, ни облегчения от этого не испытал.
Голова разламывалась от нестерпимой боли: казалось, что кто-то очень настойчивый упрямо пытается вбить ему раскалённые гвозди прямо в затылок и уши одновременно, при этом нанося бритвенные удары прямо по глазам. Тошнотворный ком поднялся откуда-то из района печени и Лугаша вывернуло наизнанку остатками вчерашнего ужина.
Как ни странно, это помогло. Мозг немного прояснился и даже головная боль отступила на второй план, предоставив место боли в затёкших суставах. Очень осторожно (головная боль хоть и отступила, но не ушла окончательно, периодически напоминая о себе пульсацией в висках) Лугаш попытался осмотреть себя. Увиденное ему совершенно не понравилось.
Его худощавое, но мускулистое тело было совершенно обнажено и жёстко зафиксированно широкими кожаными ремнями, пристёгивающими его к монолитному, на ощупь деревянному креслу. Запястья, локти, щиколотки и колени были прочно прикрученны к подлокотникам и спинкам. Ещё один ремень пристёгивал шею к спинке кресла, позволяя дышать, но не более. Да и само кресло, соприкасаясь с ягодицами и спиной, создавало впечатление чего-то липкого, грязного, мерзкого. Лугаш отнюдь не был чистюлей – жизнь которую ему довелось вести в последнее время быстро отучает от подобных предрассудков, но даже его передёргивало от омерзения. Оставалось только надеятся на то, что герпес он не подхватит, но в подобных обстоятельствах герпес – это не та вещь, о которой думают в первую очередь.
Направленные на него юпитеры были поставленны с таким расчётом, чтобы освещать, а не слепить. Поэтому, слегка справившись с головокружением, Лугаш попытался осмотреться, насколько это позволял затянутый под подбородком ремень. Ну что ж, ничего пасторального и жизнерадостного он в любом случае не ожидал, так что обстановка комнаты не стала для него таким уж сюрпризом.
Он находился под землёй. Не то, что б это было как-то специально обозначенно, просто годы жизни в подвалах, коллекторах и заброшенных ветках сабвея развили в Лугаше обострённое чувство направления. То есть сейчас, он определённо знал, что находится гораздо ниже уровня на котором протекает жизнь большинства людей, но не очень глубоко. Это явно был не сабвей и не шахта, скорее – какой-нибудь подвал. Отсутствие окон косвенно это подтверждало, хотя конкретно ни о чём не говорило. Вряд-ли кому-нибудь придёт в голову делать панорамные окна в комнате с такой обстановкой.
А обстановка была, можно сказать, спартанской, но от того не менее жуткой. Собственно, всей обстановки и было, что кресло с прикрученным к нему Лугашем, пара осветительных юпитеров, старая, но впоне профессиональная видеокамера Бета-кам на треноге и несколько металлических столов вдоль стен. Именно эти-то столы и не понравились Лугашу больше всего. Точнее, не столы, а то, что было на них разложенно. А лежало на столах много разного, но всё, преимущественно, острое, блестящее, или наоборот – тускло-ржавое, но от этого не менее острое. Исключение составляли может быть только несколько зловещего вида молотков. Они, да, были тупыми, но и на вид страшно тяжёлыми и никак не предназначенными для всяких плотницких работ, т.е. дружелюбия не излучали и они.
Ни штукатурки, ни обоев на стенах комнаты не было. А была простая кирпичная, даже на вид старая кладка, да и пол был землянным. Кое-где покрытым подозрительного вида бурыми пятнами. В спёртом же воздухе, наряду с почти выветрившимися запахами освежителя и хлорки, неуловимо витали старые ароматы пота, экскрементов и крови - запахи, которые Лугаш научился определять безошибочно.
«Влип, - понял Лугаш, - Окончательно и бесповоротно. Всё-таки ОНИ до меня добрались».
Несмотря на моложавость и прекрасную физическую форму, Лугаш был далеко не юн. Но догадаться об этом можно было лишь пристально вглядевшись в его глаза – глаза не молокососа, а зрелого мужчины, много повидавшего на своём веку. Но внешность тридцатилетнего молодого человека при общей субтильности телосложения помогали пускать пыль в глаза многим. Многим, но только не ИМ.
Родился же Лугаш довольно давно в одной из глухих деревенек на юге Восточной Европы. После такого же, как у всех его сверстников детства, последовала учёба в Университете, сопровождаемая смешными сейчас мечтами о спокойной жизни сельского доктора. Война всё перевернула. Лугаш, как патриот, ушёл добровольцем в армию, участвовал в массе кровавых схваток, выжил, заслужил множество всяких наград и был представлен высшему командованию. Командованию молодой геройский доброволец понравился, после чего политическая карьера Лугаша неуклонно попёрла вверх. Через пару лет он уже занимал один из самых высших постов в своей стране и будущее сулило только самые радужные перспективы. Но тут появились ОНИ.
Один кошмарный весенний день перевернул всю жизнь Лугаша. Заговорщики свергнули правительство и тут же провели массовые репрессии. За одни сутки практически все друзья Лугаша, его соратники, его семья да и все, кто хоть как-то подозревался в сочувствии к прежнему режиму были уничтоженны. Хладнокровно, методично, с потрясающей жестокостью. Самому Лугашу удалось спастись только чудом: услышав приближение врагов, он полусонный скользнул в потайной подземный ход, предусмотрительно устроенный в его спальне. ОНИ обнаружили ход и кинулись в погоню. Но их было всего четверо, опьянённых кровью приверженцев нового режима. Наверное, их скелеты до сих пор служат неплохим дополнением к мрачным сводам того подземелья, благодаря которому Лугаш смог вырваться из лап палачей.
Но ОНИ не были дураками. Отряд не вернулся, труп Лугаша не был найден. ОНИ кинулись в погоню. Лугаш пустился в бегство.
Деньги были. Они и помогли на первое время запутать следы, но ОНИ тоже не были дураками. Прекрасно понимая, что живой и богатый Лугаш постоянная угроза для НИХ, ОНИ не скупились в средствах и не гнушались никакими методами, чтобы добраться до него. Лугаш, меняя страны, паспорта и внешность, исколесил всю Европу и Азию, но ОНИ везде, рано или поздно выходили на его след. Несколько раз дело доходило до открытых стычек, но Лугашу везло. А ОНИ набирались опыта, и уже никто, ни Лугаш, ни ОНИ не сомневался, что очень скоро эта гонка закончится.
После последней жуткой бойни в Китае, когда Лугашу чудом удалось избежать смерти и спрятаться в трюме корабля направляющегося за океан, ОНИ надолго потеряли его след. Лугаш же не стал надолго задерживаться в туповато-прекраснодушном Сан-Франциско, а очень быстро перебрался на Восточное побережье, в город Жёлтого Дьявола, где затеряться было значительно легче.
Уже несколько лет он жил здесь, уподобившись многотысячной армии местных бродяг, переняв от них их манеру общаться, усвоив маленькие секреты и хитрости, помогающие ему выжить в червивых недрах Большого Яблока. Такая жизнь не могла нравиться, но это была «жизнь», а оставлять этот свет, пока не все долги возвращенны, Лугашу не хотелось.
Так было до недавнего времени. Но внезапно, Лугаш даже не мог вспомнить когда именно это произошло, он устал. Он устал прятаться, устал скрываться, устал чувствовать себя загнанной крысой. Всё чаще и чаще в голову ему приходили мысли о том, что если бы ОНИ настигли его прямо сейчас, он не стал бы сопротивляться, ведь небытиё не может быть хуже такой жизни. Небытиё – это ничто, а реальность – это пропитые морды соседей по ночлежке, наглые крысы в сабвее и вечный голод. Лугаш хотел умереть.
Поэтому, когда дверь в дальнем углу подвала открылась, пропуская вовнутрь три жутковатого вида фигуры, Лугаш приготовился достойно встретить грядущее ничто...
===
Очкарик Вил был недоволен. Нет, он не был в бешенстве, что случалось с ним почти постоянно, он был просто недоволен. С другой стороны, кто ж знал, что этот подобранный в подвале заброшенного дома в Ист Гарлеме, вполне здоровый на вид бомж, окажется немым. И ещё обладающим таким высоким болевым порогом. Ну это-то, как раз, хорошо. Когда Снейк начал сдирать кожу с его рук, а Бомба одновременно сверлить электродрелью его мошонку, бомж не издал не звука. Даже не мычал! Нет, конечно дёргался в кресле, прокусил губу, но молча.
Вообще, многое с этим бомжом было непонятно. Нет, конечно ребята вкатали в него столько наркоты, что ещё бы чуть-чуть – он и сам бы ласты склеил, но не до такой же степени. Вил был не первый год в бизнесе и прекрасно знал, что когда твои кишки наматываются на мясницкий крюк, ни один даже самый крутой герой не может удержаться от крика. А этот удержался. Бился, как рыба в сети, но не проронил ни звука. Три долбанных часа! Ни один фильм Очкарика Вила не длился столько. Даже с той двужильной проституткой, обряженной в монахиню. Но та кричала. И ругалась. Замолчала только тогда, когда Бомба разможжил ей голову кузнечным молотом. Сколько ж тогда фильм принёс? Много, это точно. Джап Такинава (какой он к чёрту «джап»! – все в бизнесе знают, что фамилия его Хонг и родом он из Сайгона) вообще хотел все копии купить, но Вил не согласился. И не прогадал.
Не прогадать бы и с этим. А звукоряд?... Можно и из другого какого-нибудь старого фильма наложить. Разберёмся, главное материал отснят, заказчики ждут, т.е. бабки будут.
-Жалко, что немой попался, - обратился он к моющему руки под старинным медным краном Снейку. – Со звуком бы интересней получилось, согласись?
Снейк покачал головой. В отличие от дебила Бомбы, он был далеко не дурак, и даже – смешно, но факт – не был садистом. Он просто делал свою работу. За которую платили. И радости или удовлетворения от этой работы не получал. Просто делал, как когда-то в Африке или Азии, когда приходилось выжигать целые деревни. Вил подозревал, что в жизни Снейка было что-то, заставившее того ценить жизнь любого другого человека не дороже зачерствелой горбушки, но в душу к нему не лез.
-Он не немой, - скзал Снейк, вытирая руки.
У Вила отпала челюсть.
-Что ты сказал?
-А то и сказал, - Снейк пожал плечами. – Когда я ему глаз выдавливал, он мне сказал что-то типа: «Вы не ОНИ...» или как-то так. Не помню. Но не немой он, это точно.
В голове Вила всё немного повернулось.
-Так, ты сам-то понимаешь, что сказал? – Вил начал заводится, - Да когда вы яйца ему лобзиком отпиливали он орать был должен так, что... Да что я тебе рассказываю.
-А ты и не рассказывай, я не за рассказы, а за бабки работаю. – Снейк никогда не утрачивал хладнокровия, - А начнёшь орать на меня, так я тебе тоже яйца лобзиком отпилю, я - не Бомба, веришь нет?
Вил сплюнул и направился было отсчитывать обещанные исполнителям бабки, когда странный хлюпающий звук за спиной заставил его насторожиться.
Полный самых дурных предчувствий он обернулся и тыт же пожалел об этом. Очкарик Вил справедливо считал себя человеком без нервов,или, по крайне мере, человеком не падающим в обморок при виде чего-то необъяснимого. Так оно и было до очень недавнего времени. Но увидев, что истерзанный и распотрошённый труп прикрученного к креслу бомжа мелко вздрагивает и шеаелится, как шевелится, к примеру, муравейник так же не сходя с места он на некоторое время потерял самообладанее. В себя его привёл только оглушающий подзатыльник Снейка, прооравшего:
-Снимай, придурок ты долбанный, - Снейк был не в себе, - снимай! Вот это, блин, кино!
На автомате Вил вцепился в камеру, ловя видоискателем дёргающийся труп. Да и труп ли? Обгажённые мышцы и переломанные девственно-белые кости уже скрылись под новой, почти такой же бледной кожей. Жуткие рубленные раны на груди и животе затянулись в непостижимой скоростью, а раздробленное обухом мясницкого топора лицо как будто подёрнулось лёгкой рябью и вновь приняло свой прежний вид.
-Да что ж это такое, - только и успел подумать Очкарик Вил, когда недавний труп с лёгкостью порвав сдерживающие его до времени ремни, поднялся в кресла.
Первой жертвой стал дебил Бомба. Как всегда, после завершения работы он с присущей большунству людей с заторможенным развитием, старательностью пытался зачистить кровавые пятна вокруг кресла. Присыпая их песком. На какое-то шевеление позади себя он просто не среагировал, ибо по его дебильному разумению шевелиться там ничего не могло. Абсолютно лишённый даже намёков на фантазию, Бомба твёрдо знал, что трупы не шевелятся. Поэтому он не успел ни удивится, ни испугаться, когда рука с неестественно удлиннившимися ногтями, точнее, когтями, одним мощным ударом оторвала ему голову и отбросила её в угол.
Другое дело Снейк. Этот в жизни насмотрелся всякого. Он твёрдо знал, что мёртвые никогда не восстают. А если и восстают, то значит они ещё не совсем мёртвые и такими их только предстоит сделать. Поэтому, поудобнее перехватив мясницкий топор, он нанёс им коварный и практически не блокируемый удар в висок своей недавней жертве. Точнее, попытался нанести. Потому что его рука попала в железный захват кулака недавнего трупа, мкновенно превратившись в кожаный мешочек полный обломков костей и смятых мышц. Ещё не осознавший этого, Снейк кинулся на какой-то размытый силуэт противника, но получил мощнейший и очень быстрый удар в грудь, после которого почти сразу умер. Последним, что он видел, было его собственное сердце, сжимаемое в какой-то не по-человечески бледной когтистой руке.
Мочевой пузырь Очкарика Вила не выдержал, как не выдержал и его мозг. Поэтому, когда недавний главный герой его потенциально самого денежного кинофильма приблизился к нему и почти лаского притронулся неестественно удлиннившимися клыками к его шее, Очкарик только тихонько заскулил и выпустил из уголка рта тонкую струйку слюны...
... Уже почти наступило утро, когда Лугаш в наброшенном на плечи чёрном плаще Очкарика Вила (любил покойник готический антураж, ну да и чёрт с ним) перешагнул порог старенького двухэтажного особнячка где-то в Ист-Вилледж. Перешагнул наружу.
Как по заказу на улице не было ни одной живой души, исключая двух любвеобильных кошек на крышке мусорного бака. Кошки, как обычно, зашипели на Лугаша и выгнули спины. Лугаш, так же по традиции, зашипел на кошек, но спину выгибать не стал – тяжеловато это было, всё-таки наелся на ближайшие пару недель. Но стоило подумать и о будущем, всё-таки приближался рассвет. Вспомнив, что примерно в четырёх блоках отсюда находится ближайшая станция сабвея, Лугаш рысцой припустил к ней, но потом, резонно прикинув, что вокруг всё-равно никого нет, а ноги ломать, в таком случае, нет никакой необходимости, расправил за спиной чёрные перепончатые крылья и взмыл в воздух...
...Седобородый и седоусый мужчина в чёрном костюме, делающим его подозрительно похожим на ортодоксального еврея, которым он не являлся, мрачно кивнув, проследил за полётом Лугаша. После этого, погладив пристроенный в потайном кармане за подкладкой пиджака осиновый кол, выудил из кармана мобильный телефон.
