Совхоз «Урожайный», что расположен в селе Шорохово Исетского района Тюменской области, в годы борьбы советской власти с пьянством, был знаменит, помимо отсутствия урожаев, своими пьяницами и тунеядцами, по всей видимости и являвшимися главной причиной несбыточности надежд, заложенных в названии горемычного совместного хозяйства. Виной тому была то ли плохая наследственность местного населения, испорченная зэками-поселенцами, отбывавшими здесь химию (не ту, что изучают в школе, а ту, которую проходят по жизни, и жизни, надо сказать, непутевой), то ли просто нежелание работать, потому что в соседних совхозах дела шли не лучше. Другой же причиной могло быть неумное стремление местного населения гнать бражку (водки-то не было) из любых доступных подручных средств. Например, из забродившего варенья, ягод с небольшим добавлением сахара, а поскольку сахар тоже был в дефиците, то бражку делали из всяческой поебени, которую съесть было уже нельзя, а выбросить еще жалко. Разумеется, последствиями употребления такого квази-алко-пойла были опять-таки, нежелание работать, головная боль и неуемные позывы еще не окончательно испорченного человеческого организма освободиться от полученных органических токсинов, не расщепленных до конца ферментом алкодегидрогеназой, пероральным или анальным способом. Вот о последнем хочется поподробней.
Совхоз наш, а я, надо сказать, тоже был там рожден и вырос, впитав все прелести местной ауры, располагался на четырех отделениях, то есть в четырех географических точках, в каждой из которой был начальник отделения, контора отделения и, самое главное поля отделения и КРС – крупный рогатый скот, который пасся (хуй его знает, как правильно пишется) на этих полях и гадил на них, удобряя почву прямо пропорционально времени, проведенному на поле и количеству съеденной травы.
Так вот, послали как-то бригаду рабочих с первого отделения на ремонт столовой на втором отделении. Состав бригады отражал стратификацию шороховского социума – в ней были одни пьяницы и тунеядцы. Один из них, бывший химик Сенька-дрыгоножка (так его нарекли за манеру танцевать на сельской дискотеке) уже который день мучался пузом из-за выпитых у тети Клавы – доброй, но прижимистой пенсионерки, трех литров браги, настоянной на падевом меду, выданной Сеньке после окучивания двадцати соток картошки. Тетя Клава была мудрой женщиной и несмотря на все мольбы всегда умирающего от похмелья Арсения, выдала ему брагу только после того, как земля у последнего картофельного гнезда была взрыхлена и готова для активной клубинизации. Взяв натруженными руками мутную и потому загадочную банку, Сеня отпил почти половину и, довольно крякнув, отправился восвояси. Но через пять минут он скоропостижно вернулся и засел в тетьКлавином нужнике на неопределенное время.
Для справки: падевый мед – это мед, собираемый пчелами в конце медосборного сезона со всякой растительной хуйни, когда нектара уже нет, а чо-то сладкое еще остается. Самих пчел от такого меда поносит так, что потом ульи надо чистить от пчелиного говна.
С момента первого глотка живительного эликсира предприимчивой пенсионерки до дня ремонта столовой прошло уже трое суток, а его живительная сила все не ослабевала, вынуждая Арсения бегать и бегать в соседний со столовой нужник.
Его коллеги по бригаде, тоже бывшие химики, люди добрые, но остроумные, я бы даже сказал, сатирические, воспользовавшись моментом, закрыли туалет изнутри проволочкой. И началось кино и немцы: Сеня прибежит, подергает за ручку, тихо сматерится про себя и как пришибленный дворовый пес убежит обратно к себе в вагончик на лежанку, держась за вспученный живот. Повторялась эта комедия раз пять. Наконец, сердобольные мужики, вдоволь поржав, открыли-таки нужник и пошли работать.
Как пишут в нехуевых дамских романах, «А в это время…» Да, так вот в это самое время, сразу после открытия туалетной двери, в нужник зашла нач. столовой Степанида Изольдовна Грейфельд, дама настолько же строгая, насколько же весомая. Как у нас про нее говорили в совхозе: жопа – парашют. И вот с этой самой жопой она, невинная в своих честных намерениях, засела в нужнике как финны на линии Маннергейма.
Арсений в очередный раз осторожно ступая, дабы не просочились в штаны последствия браги, осадил туалет. Но дверь вновь жестоко отвергла мольбы унижающегося до легкого постукивания в фанерку человека. Посрать кроме туалета было негде… И человек это хорошо осознавал. И так явственно, так реально представил он себе картину своего человеческого падения, как набухнут штаны его, как проступит влажное пятно внизу ягодиц, как запах совершенного греха заключит его в кокон людского отчуждения и насмешек… У всего есть своя черта, и Арсений в этот самый момент, стоя у туалета, ее пересек. И с криком: «Да сколько же ты тут сидеть будешь, Сука!!!», - он высадил дверь туалета, и, ухватив обеими руками за спущенные трусы пятьдесят восьмого размера, обезумевшую от страха и такого некорректного поведения женщину, выкинул ее, сверкающую голым задом, на белый свет.
Что было потом, лучше не рассказывать… Было лишение зарплаты, было окончание ремонта столовой в победные сроки и безупречным качеством, был коллективный поход всей бригады с цветами к Степаниде Изольдовне и обратный поход нахуй… Но самое главное, у мужиков возникло понимание, что нельзя так, с человеком, с товарищем поступать, мол, пораньше открыть надо было и не было бы ничего…
