В гробу картонном мы прожили года два. По чести сказать, ничего хорошего в нем нет, в гробу этом. Во-первых, тесно. Во-вторых, не видать ни хрена, кроме рубашки соседа, что под тобой. Или соседки. А тебе в рубашку тот, кто над тобой, пялится. Или та. Календарю только повезло, его сверху присобачивают, значит, никто в задницу не смотрит. Хотя вот убейте, не понимаем, ну на кой фарт на нас календарь кладут. Это все равно, что в коробку с леденцами презерватив засунуть.
Ну да ладно, два года не двести двадцать, а наши, бывало, и поболе в гробах загибались да под стеклами в музеях истлевали. В общем, всякой дряни приходит конец, вот и мы, на этот самый конец, отмучались. Родились, значит.
— Век козырной не бывать, — ахнула эмоциональная Двойка Пик. Она лежала в самом низу и поэтому первой увидела тех, кто помог нам родиться. — Ну и ряхи.
В следующий момент нас развернули веером, и все убедились, что Двойка Пик не врала: ряхи на самом деле оказались те еще.
— Хорошие карты, пластиковые, — сказал обладатель той ряхи, что помоложе, с длинным кривым носом, прилизанными бакенбардами и щербиной там, где у нормальных людей зубы. — Сносу им не будет, Карпыч, в бутике за полторы сотни взял.
— Работы с ними много, — проворчал Карпыч, похожий на старую заслуженную лошадь. — Пластик бритвой не сработаешь, Севочка, красить придется.
— Ну так крась, прорва старая, — проявил решительность Севочка и помянул сомнительную мать.
— Денег стоить будет, — гнул свое Карпыч. — Работа непростая, деликатная. Рубликов на пятьсот работенка-то потянет. И авансец, авансец таки попрошу.
— Чтоб ты сдох, — пожелал Севочка и полез за пазуху. — На, жри, — бросил он на стол мятую купюру. — Да как следует коцай, за руку поймают — с тебя спрошу.
— «Коцай, поцай», — передразнил ответственный Туз Треф. — Ну, братья-сестры, шестеркой буду, мы в ремизе. Он же нас сейчас закрапит.
— К гадалке не ходи, — подтвердил блатной Валет Бубен. — Эх, душа забубенная, — затянул он, — да колода крапленая, там, где пайка казенная, кирзачи да бушлат…
— Заиграли мальчишечку, — подхватили старшие Пики, — не сложилась мастишечка, и поставил он лишечку на пиковый расклад.
Карпыч между тем, кряхтя, извлек из ящика стола увесистую картонную коробку, выудил из нее бритву, набор флакончиков с лаками, пузырек с ацетоном и пенсне. Нацепив его на нос, он уселся за стол и сноровисто разложил нас по мастям.
— Братцы, я чувствую себя голым, — простонал застенчивый Король Червей после того, как подвергся экзекуции. — Какой позор, меня можно прочитать по рубашке.
— А я — изнасилованной, — пробасила вульгарная Дама Бубен, — причем самым что ни на есть извращенным образом. Как будто меня чужой валет покрыл. Черный. А то и оба.
— Такую покроешь, — проворчал сварливый Валет Пик. — Тоже мне, бубена мать.
Карпыч собрал нас вместе, снова упаковал в картонный гроб-футляр и аккуратно его заклеил. Некоторое время мы лежали молча, настроение у всех было отвратным. Даже у Тузов.
— А календарю-то пофартило, братцы, — на минорной ноте подытожила эмоциональная Двойка Пик. — Он теперь один у нас некоцаный.
* * *
— А вот и Севочка. Здг’авствуйте, дог’огой, — приветствовал нашего хозяина елейный грассирующий дискант. — Все уже собг’ались, — понизив голос до шепота, сообщил дискант. — Андг’юня, Вольдемаг’ и Аг’он Аг’оныч, вас только ждут.
Севочка вытащил нас из кармана и небрежно бросил на стол.
— Аккуратнее, недоумок, — взвизгнула эмоциональная Двойка Пик, которая снова была снизу и приложилась поэтому фэйсом об тэйбл.
Через минуту нас вскрыли, пересчитали, похвалили за то, что пластиковые, и разделили на две части. Двадцать наших от двойки до шестерки отправились обратно в футляр, а остальных принялись тасовать. Мы, конечно, сразу догадались, что боевое крещение придется принимать в преферанс.
— Компания так себе, — авторитетно заявила вульгарная Дама Бубен. — Севочка из них обезьян сделает.
— Мудрено не сделать, — согласился ответственный Туз Треф. — С учетом некоторых наших особенностей.
— Мне этот Ароныч не внушает доверия, — поделилась сомнениями недоверчивая Дама Пик. — И остальные какие-то скользкие. А катранщик так вообще шельма. «Все уже собг’ались», — передразнила она. — Мазу держу, катранщик у Ароныча в доле.
Тем временем нас стасовали, дали подснять, Вольдемар раздал, и игра началась.
— Шесть пик, — открыл торговлю Севочка.
— Я — пасс, — отказался от борьбы Арон Ароныч.
— Шесть треф, — повысил Андрюня.
— Здесь.
— Бубен.
— Здесь.
— Шесть червей.
— Здесь, — кинув косяка на прикуп, с сомнением произнес Севочка.
— Играй, — сдался Андрюня, — все твое.
— Что он творит, — запричитал ответственный Туз Треф. — Ему же прикуп не подходит!
— Н-да, — согласился застенчивый Король Червей. — Наш-то, похоже, фраер. Вот стыдуха.
Севочка прикупил и сделал снос.
— Семь бубен, — заказал он.
— Кто играет семь бубен, — сказал Арон Ароныч, — тот бывает… Я — пасс.
— Отгребен, — уточнил Андрюня. — Вист. Втемную. Ходи, Севочка.
— Знать бы с чего, — неуверенно протянул тот.
— Хода нет — ходи с бубей, нет бубей, так хреном бей, — посоветовал Вольдемар.
Севочка крякнул и, почесав пятерней в затылке, вышел козырным тузом. С полминуты нами молча шлепали по столу.
— Вот проклятье, — сказал, наконец, Севочка. — Ну и расклад. Ладно, первый ремиз — золото. Без одной я.
— Без одной отец родной, — подтвердил Арон Ароныч. — Восемь в гору прокурору.
Андрюня сноровисто собрал нас со стола и принялся тасовать.
— Братцы, глядите, что он делает, — взвизгнула стервозная Дама Червей. — Он же не тасует нас, а зачесывает.
— Вот шельма, — изумленно протянул ответственный Туз Треф, которого Андрюня счесал вниз. — Пусть меня побьют шестеркой, но они тут все мазурики. Наш-то за лоха проходит.
Вскорости выяснилось, что ответственный Туз Треф прав. Компания явно собралась ради Севочки. Его заторговывали, били козырями в ренонс, сливали в него распас, а под конец навесили паровозный мизер.
— Должен буду, — угрюмо буркнул Севочка, когда избиение, наконец, закончилось, и выложил на стол содержимое бумажника. — Здесь двадцать штук, остальное с меня.
— Поверим, поверим, — вальяжно пробасил Арон Ароныч. — Приходите еще.
Севочка вышел вон, так и забыв нас на столе.
— А карты-то лох принес, похоже, крапленые, — удивился Вольдемар, разглядывая наши рубашки. — То-то, я гляжу, он все время на прикуп косил. Точно, смотрите, тузы наколоты. И короли.
— Верно, — присвистнул Андрюня. — Все фоски да лошпайки ацетоном протравлены. И подлакированы. Ну, дает, лоховской.
— Нехог’ошо, — укоризненно покачал головой катранщик. — С его стог’оны это пг’осто свинство. Пг’инести кг’апленые каг’ты в пг’иличную кваг’тиг’у. Долечку пожалуйте, господа шпилег’а.
— А карты я, пожалуй, себе возьму, — отсчитывая катранщику долю, сказал Вольдемар. — Пусть будут.
* * *
— У Вольдемара не забалуешь, — поделилась опытом бывалая Девятка Бубен. — Вот же волчара, — добавила она с восхищением. — Наглость — сестра таланта.
Вольдемар демонстрировал прекрасную технику обращения с нами. Его татуированные перстнями музыкальные пальцы так и летали над столом. За неполный час Вольдемар дважды свольтировал, трижды передернул и удачно применил накладку, подлянку и двойной щелчок.
— Укрупнимся? — предложил противник, тощий немолодой субъект в очках, с козлиной эспаньолкой и трясущимися венозными руками.
— М-м, не возражаю, Антон Палыч, — вальяжно согласился Вольдемар и, насвистывая, исполнил шулерскую врезку.
— Чего он всё свистит, — пробрюзжал сварливый Валет Пик. — Не свисти в хате, денег не будет, — вызверился он на Вольдемара. — Жаль, не слышит, — пожаловался Валет Пик. — Достал уже своим свистом. И мотивчик какой-то поганый.
— Сам ты поганый, — обиделся блатной Валет Бубен. — Козырная песня, — добавил он и затянул: «Местечковый вокзальчик, опустевший перрон, я влюбился как мальчик в эту даму бубен. Только нет в жизни счастья, лишь нефарт да обман, с королем черной масти у нее был роман».
Антон Палыч подснял. Вольдемар, раздав по три карты, открыл козыря.
— Нет у царского двора катки лучшей, чем бура, — насмешливо произнес он. — Ходите, уважаемый.
Антон Палыч вышел с двух треф. Вольдемар убил старшей трефой и козырем.
— Девки, — насчитав девятнадцать очков, сказал он. — Что ж, продолжим.
Заход перешел к Антон Палычу, и после обмена безочковыми взятками тот вышел с трех пик.
— Во взятке партия, — сказал Антон Палыч, с трудом сдерживая дрожь в руках.
— Да, это ход, — протянул Вольдемар и покрутил кудлатой башкой. — Что ж, потянем. Оба-на! Не прет вам сегодня, Антон Палыч, — сочувственно сказал он, предъявив трех козырей и сгребая со стола деньги. — Дети кричали ура, папе приперла бура.
За следующий час Антон Палыч проигрался вчистую и, употребив пару нехарактерных для своего классического тезки выражений, покинул поле боя.
— Не сыграла карта ваша. С трех, сынок! Бура, папаша! — поучительно продекламировал ему в спину Вольдемар, выпроваживая за дверь. — В следующий раз отобьетесь.
* * *
Вольдемара задержали на улице среди бела дня, когда он направлялся на катран, упрятав нас во внутренний карман видавшего виды пиджака.
— А, старый знакомый, — обрадовались Вольдемару в том месте, куда его долго уговаривали проследовать, обещая разобраться и игнорируя уверения в том, что задержание наверняка ошибка. — Так, что у нас с личными вещичками? Ага, нож, ключи, курево. Ствола нет? Ого, денег-то сколько. Зачем, интересно, вышедшему за хлебом гражданину столько денег? Вы ведь за хлебом шли, не так ли? А это что такое? — радостно возопил голос после того, как извлекли на свет нас. — Никак, картишки. Приобщите, товарищ сержант, могу поспорить, что рубашечки коцаные.
— Вот теперь влипли так влипли, — прокомментировал ответственный Туз Треф. — Будем пылиться среди вещдоков, пока Валеты не станут Королями. От старости.
— Доигрался, паршивец, — в сердцах сказала эмоциональная Двойка Пик. — И сам при пиковом интересе остался, и нас под раздачу подставил.
— Ничего, братцы, — утешила бывалая Девятка Бубен. — Сдается мне, менты тоже в карты играют. Может быть, еще побарахтаемся.
Опыт взял верх над скепсисом. Тем же вечером мы перекочевали в карман служебного кителя, принадлежащего коренастому усатому лейтенанту, тому самому, что был готов биться с сержантом об заклад насчет наших рубашек.
— Агента нового завербовал, — сообщил лейтенант, вычеркивая нас из списка вещдоков. — Сейчас на конспиративную квартиру иду, информацию сдаивать буду. Глядишь, и картишки пригодятся.
Лейтенант не соврал: не прошло и часа, как он уже раскалывал нового агента на конспиративной квартире. Чтобы удобнее было колоть, лейтенант выставил початую бутылку коньяка, положил рядом с ней пачку сигарет, зажигалку, после чего плюхнул на стол и нас.
— Вот это сиськи, — сказала вульгарная Дама Бубен, едва завидев нового агента. — И задница. Хороших барабанов себе вербует наша служба и опасна, и трудна.
— Сыграем, Дарья Петровна? — предложил между тем страж порядка.
— Ой, да я не умею, — закокетничала Дарья Петровна. — А во что?
— В дурачка, — уверенно сказал лейтенант и разлил по рюмкам коньяк. — Ну-с, давайте, что ли, с личным знакомством, — провозгласил он полный изысканности тост.
— А на что играть будем? — осведомилась, освоив коньяк, Дарья Петровна. — В карты на интерес ведь играют, товарищ лейтенант.
— Можно просто Вася, — ободрил агента сыщик. — И вообще, давай на ты, что ли. А на что играть, сейчас решим. Так, я, значит, на службе, на деньги, получается, нельзя. На поцелуи вроде несолидно. Давай, Даша, на раздевания.
— Ой, ну вы скажете, — зарделась Даша, — так сразу и на раздевания. А если муж придет? Ну, что вы смотрите, сдавайте.
— Корвы чезари, — волнуясь, объявил лейтенант, открывая козырем Восьмерку Червей, и, хотя еще не проиграл, снял кобуру с пистолетом и галстук. — Для ускорения процесса, — объяснил он агенту.
— Стыдно-то как, — прошептал застенчивый Король Червей. — Позор-то какой, ведь это настоящий адюльтер, и мы в нем соучаствуем.
Игра на раздевание заняла ровно десять минут, после чего сбор оперативной информации перенесли из гостиной в спальню, оставив нас лежать в беспорядке на столе.
— Докатились, — скорбно сказал ответственный Туз Треф. — Хорошо еще, не доиграли, а то не всякий выдержит смотреть на то, что там, под портупеями.
Напитавшись секретной информацией до предела, лейтенант Вася покинул конспиративную квартиру. При этом он проявил присущие людям его профессии бдительность и оперативность, так как меньше чем через полчаса после его исчезновения нас уже тупо разглядывал внушительного вида лохматый индивид с носом цвета червовой масти.
— Это чо? — проявил любознательность индивид, пытаясь сфокусировать глаза на стервозной Даме Червей.
— Не видишь, что ли, перед тобою Дама, осел, — саркастически ответила та. — Да-ма, — по складам произнесла она, — настоящая, а не твоя сожительница-шалашовка.
— Ой, Федюнчик, это же Маринка заходила, — засуетилась вокруг красноносого оперативный агент Даша. — Ну, ты же Маринку знаешь, шалавая такая с пятого подъезда. Она мне гадала. Прикинь, Федь, вышло, что мы с тобой поедем летом в Крым.
* * *
В симферопольском поезде мы пошли по рукам. Нас одалживали и забывали возвращать. Нами упражнялись в кинга, во все виды дураков, а особо одаренные — в пьяницу и веришь-не-веришь. В пятом купе мы потеряли младших: шестнадцать наших от двойки до пятерки полетели за ненадобностью в окно на полном ходу.
— Жалко Двойку Пик, — всплакнул ответственный Туз Треф. По рубашке у него растекся яичный желток. — Она была такая непосредственная.
— Один хрен пропадать, — сказал блатной Валет Бубен с выпачканной томатным соусом рубашкой и подбитым сигаретным пеплом левым глазом. — Мы и так, считай, зажились. Не были бы пластиковыми, уже давно спеклись бы. Ах, почему, почему, почему, — без былой удали затянул он, — спекся валет бубновый, а потому, потому, потому, что был расклад хреновый.
— Так мы ничего достойного и не совершили, — печально сказала бывалая Девятка Бубен с загнутым углом и жирным пятном от шпрот. — А нашими собратьями выигрывали состояния. Из-за нас стрелялись, дрались на шпагах, вешались.
— Вот так проходит мирская слава, — проворчал сварливый Валет Пик со следами от жевательной резинки. — Был я Пик, а ныне — пшик, — резюмировал он.
Застенчивый Король Червей промолчал. Ему не повезло больше остальных. Выполненное фломастером, на нем теперь значилось неприличное слово из трех букв, проиллюстрированное к тому же гипертрофированными мужскими гениталиями.
Усталая пожилая проводница смела нас со столика и раскрыла жерло большого полиэтиленового пакета, в который выбрасывала мусор.
— Сука ты старая, — сказал одноглазый блатной Валет Бубен.
— Это кто же меня сукой назвал? — охнула проводница.
Мы опешили. Людям не положено слышать нас, в нас пристало только играть.
— Я назвал, — первым пришел в себя Валет Бубен. — Ты же нас в мусор хотела выбросить.
— Мать святая богородица, — схватилась за сердце проводница. — Свят, свят, прости и сохрани.
— Ты, мать, подвязывай молиться, — развил успех Валет Бубен. — Лучше под нижнюю полку залезь да пошуруй там. Меня когда по пьяни на пол уронили, я туда косяка кинул. Кольцо там лежит, в самом углу, с брульянтом.
Потом проводница долго очищала нас от прилипшей яичной скорлупы, замывала жирные пятна и соскребала запекшийся пепел.
— Дожила, — причитала она, отсвечивая бриллиантом с надетого на безымянный палец кольца, — нашла себе благодетелей на старости лет. Всю жизнь карты ненавидела. Сынок мой всё в вас проиграл, в проклятые. Вон, — достала она из сумки фотографию. — Жизнь на вас, считай, положил, обормот.
— Да это же Севочка. Нет, не может быть, ахнула недоверчивая Дама Пик. — Смотрите, братцы, ведь и вправду Севочка.
— Он, — подтвердила бывалая Девятка Бубен. — Теперь понятно, почему мать нас слышит. Бывало такое, когда наши полный круг совершали и возвращались к первому хозяину. Об этом гадалки знают цыганские, они специально колоды по миру пускали. И если возвращалась колода, через десяток рук пройдя, то все гадания сбывались. И удача приходила в кибитку, обживалась и баловала семью цыганскую.
— Одно дело гадалки, — привычно забурчал сварливый Валет Пик, — а другое, не при матери-старушке будь сказано, Севочка. Который из тех, что напрасно старушка ждет сына домой, у сына башка не на месте, он секой увлекся, очком да бурой и всё пропалил, кроме чести.
— А что Севочка, что Севочка-то, — заступился ответственный Туз Треф. — Между прочим, далеко не худший вариант. Во всяком случае, не какой-нибудь там Вольдемар.
— Вполне приличный молодой человек, — подтвердила стервозная Дама Червей. — Пока только слегка нефартовый.
* * *
— Отчистишь, отлакируешь, подлатаешь, чтоб как новые были, — инструктировал Севочка Карпыча. — Деньги плачу любые.
— У тебя, похоже, от попаданий крыша совсем поехала, — покачал головой Карпыч. — Кому нужно это старье? Новые неси, я их тебе козырным крапом закоцаю.
— Сюда слушай, — возмутился Севочка. — Сказал: эти делай. Да на совесть делай, а то от твоей работы одни попадания.
— Ну, как скажешь, — согласился Карпыч. — Может, тебе их заточить заодно? В секу заточенными самое то.
— Сека губит человека! — назидательно выпятив указательный палец, произнес Севочка, и у Карпыча от такого заявления мигом отвисла челюсть. — Так что никакой больше секи. И точить не надо, что сказал, делай. А я пойду пока, завтра вернусь.
— Зубы вставить не забудь, — напомнил ответственный Туз Треф. — Противно смотреть.
— И бачки дурацкие чтоб сбрил, — велела вульгарная Дама Бубен. — С такими бачками на тебя ни одна дама не посмотрит.
Севочка вздохнул. За последнее время он дважды угадал в спортлото, выиграл в лотерею мотоцикл и уделал в гусарский преферанс Арон Ароныча.
— Вставлю зубы, вставлю, — пробурчал Севочка. — И баки сбрею, так и быть.
— У тебя с башкой точно всё в порядке? — осведомился Карпыч. — Что ты мне тут про зубы втираешь? Класть я хотел на твои зубы.
— Все-таки старик очень сильно напоминает лошадь, — сказал застенчивый Король Червей.
— Тебе велят передать, что ты похож на лошадь, — сообщил Севочка и, оставив Карпыча крутить пальцем у виска, отчалил на прием к стоматологу.
© М. Гелприн
