К верховой езде я пристрастился еще в «Руси». Там свой конный выезд был. Конюшни, казаки, все как положено.
Кстати, из-за этой верховой езды я руку сломал.
У нас работала группа психологов из Питера. Там девушка была. Ну и поехал я эту девушку охмурять с помощью верховой езды. Ей запрягли Ашамаса, а я сел на Малышку.
Малышка - пятилетняя буланая кобыла, страшно ревнивая и своенравная. Она раньше тоже в спорте была, поэтому соперничества ни как спортсмен, ни как женщина не воспринимала. Девушка, не зная всего этого, а кроме того впервые сев в седло, задала Ашамасу шенкелей. Ну, ты представляешь: кабардинец, да еще 4-х кратный чемпион СССР. Его одним словом в карьер можно увести, а она его со всего маху шпорами. А в ней самой-то было килограмм 50–55. Ашамас обезумел, то ли от счастья, что на скачках, то ли от боли, ну и рванул. А я тем временем с девушкой заигрывал, на Малышке сидя. Малышке это совершенно не нравилось, когда с другими женщинами воркуют, а не с ней. Но мне все же удавалось ее сдерживать. Да тут еще, на грех, Ашамас вперед полетел. Малышка тоже рванула, но у меня-то вес все-таки не жокейский. Она поняла, что ей Ашамаса со мной не догнать, а выглядеть на вторых ролях перед сопливой девчонкой на Ашамасе ей, конечно, совершенно не хотелось.
Наша Малышка славилась также тем, что всегда удивительно грациозно сбрасывала непонравившихся ей седоков. В общем, она меня так же грациозно. Все бы хорошо, но ноги мои в стременах были. Метров десять она меня все-таки волокла. Но предварительно я левым запястьем слегка земли коснулся. В итоге там какая-то мышца от кости оторвалась. Гипсовали потом. Болела рука сильно, и не до этой девчонки, конечно, было. Вот так. Облом и в прямом и в переносном смысле.
За год до меня Малышка выбросила из седла одного грузина. Приехал такой, пижонистый, в белом плаще, в широкополой белой шляпе, белых перчатках. Шарф белоснежный, до колен. Ну не джигит, а прямо хрен знает что. Запрягли ему Малышку, хотели объяснить, как управлять. Что ты! Даже слушать не стал. Я, говорит, джигит! Но Малышка-то этого совсем не любила. А у нас осень на дворе стояла. Ну, сама понимаешь, лужи большие, грязь. Малышка очень грациозно подбежала к самой большой, слегка наклонилась, и в бок отскочила сразу. Стоит, голову опустила, вроде пожухлую траву щиплет, а сама косится своим сиреневым глазом. Ну а грузин этот аккурат посередине лужи сидит, в белом плаще, белой шляпе и перчатках. Ругался потом. Даже на грузинском.
•
Несмотря на то, что руку я сломал левую, ощущение приятным не стало, т.к. в «Руси» жил один, и особенно ухаживать тогда за мной было некому. Питался я, конечно, в ресторане, а вот стирать и гладить все приходилось себе самому. При наличии целого набора различных стиральных порошков даже «жмыхание» в тазике одной рукой давало какой-то видимый результат, но вот рубашки одной правой гладить оказалось весьма проблематичным. Но горевать я особо долго не стал, а спустился в холл и начал выслеживать свою жертву.
Вижу, девушка идет симпатичная. Я, значит, в гипсе, подваливаю к ней и говорю: «Девушка, Вы мне нужны как женщина» и предлагаю подняться ко мне в номер. Она сканирует меня по вертикали и с недоверием спрашивает, что с рукой. Я отвечаю, что с лошади упал и увлекаю ее сначала в лифт, а затем в свой номер. А в номере у меня уже все приготовлено: утюг, гладильная доска, сорочек куча. Ну и прошу я ее, значит, все это погладить. Она хмыкает вслух, как бы сама с собою рассуждая: «Мол, всякое бывало, но такой прелюдии не разу не испытывала». А я ей, тем временем, мартини со льдом и соком рядом с утюгом ставлю. Она берет в руки утюг и начинает рубашку гладить, слегка так, филейной частью вращая. А я ей рубашки подкладываю, новые и новые.
Перегладила она мне все, ну а я ей спасибо говорю, ты меня, как женщина, здорово выручила. Девица, совершенно распаленная вращением своих бедер и ожиданием продолжения глажки собственной задницы, смотрит на меня и спрашивает: «Ну, а дальше что?» Я, говорю ей, тебя как женщину просил помочь мне, ты и помогла! Спасибо тебе за это. Она засмеялась и, говорит: «Такого облома у меня никогда не было». Вот и все. Больше мы с ней никогда не виделись.
•
Однако должен я тебе сказать, что гипсовая эпопея на этом не кончилась. Недели через две (когда я еще в гипсе ходил), поздно вечером раздался в моем номере телефонный звонок. Звонил Саша Петров - директор крупного регионального завода. Был он, как мне показалось, чем-то сильно расстроен. Сказал, что он сейчас в Москве и приедет в «Русь» часа через полтора.
Александр в наших кругах, был известен тем, что в свое время женился на очень ревнивой бабе. Так с тех пор она ему постоянно кровь пила. Понятно, что не без оснований и повода с его стороны, но чтобы так интенсивно! А это, как будто, его прямо стимулировало и подогревало. Ну как виагра какая-нибудь! А так как он постоянно ездил или летал в командировки в Москву в период становления отечественной проституции, фронт амурной деятельности его был широк и интенсивен. По совести говоря, я думал, что он опять с девками ко мне приедет, а посему дал команду охране, чтобы его сразу же определили в сауну, а меня ночью не беспокоили.
Хрен-с!!! Я уже спал, когда Саша ввалился ко мне в номер один, но весь расхристанный и как горем убитый. Ни слова не говоря, с порога, он начал на себе рубашку расстегивать. Саша, говорю я ему, окстись, мы же не театралы какие-нибудь! Меня это ну ни как не интересует! А у него, значит, слезы на глазах! Ну, думаю, что-то здесь не так, но брюки на всякий случай надел. А он все кого-то недобрым именем вспоминает. Бабу какую-то. Не томи, говорю я ему, скажи, что приключилось! Или выпей сначала, для храбрости.
Сквозь нервный лязг зубов о край стакана я услышал, что мой поздний гость сразу же по-приезду в Белокаменную поехал к себе в министерство, а завершив дела, позвонил домой своей боком подсунутой половинке и сказал, что почти все дела в Москве закончил и в ночь выезжает домой. Сделав дело, Саша решил, как обычно, гульнуть смело. И гульнул.
Не знаю, на какое место он натягивал презерватив, но его шея явно оказалась без защиты. Как раз над сонной артерией сиял громадный, багрового цвета, свежий засос, со следами прокуса по его периметру. При наличии ревнивой жены это была действительно патовая ситуация.
«Помоги!» - молил директор крупного завода, - «Во век не забуду!» Мне, говорит, через 12 часов перед ЖЕНОЙ стоять!
Легко сказать - помоги! А что тут сделаешь? Можно, говорю я ему, электрофорезом гематому по всей шее размазать, но вот куда эти зубки деть, ума не приложу!
Мороковали мы с ним, мороковали, до такой степени, что аж моя сломанная рука заныла, и тут меня осенило! Давай, говорю, я Петрову, тебя тоже загипсуем по самые уши. А жене скажешь, что водитель, собака такой, тормознул резко, ну ты башкой так мотнул, что точно в лобовое стекло бы врезался, если бы не ремни безопасности. А потом очнулся - гипс. А врачи в больнице сказали, что ты в рубашке родился, но трещину в позвонке все же заработал. Саше эта легенда понравилась, но, на всякий случай, он спросил: а получится ли? На что я определенно заверил друга: «Фирма все-таки! Обижаешь!»
Предрассветный телефонный звонок разбудил нашего травматолога Владимира Филипповича, который тихо посапывал дома на своей скрипучей кровати под боком у жены. Насколько можно корректно, пытаясь при этом, не давиться от смеха, я попросил его приехать тотчас на работу, для оказания квалифицированной помощи больному. Директорская «Волга», к тому времени, уже подруливала к его подъезду. Доктора мы дожидались в кабинете главного врача.
Через некоторое время, которое мы коротали с рюмками в руках, в дверь постучали, и к нашему всеобщему удовольствию, в кабинет мягко просочился наш Владимир Филиппович.
В.Ф. Алексеев был высок, худ, сед и бел одновременно. Бел оттого, что на работе всегда ходил в белой рубашке, белых брюках и белых штиблетах. Ансамбль завершал накрахмаленный, застегнутый на множество белых пуговиц, белый халат и такого же цвета шапочка на завязочках. За свои 52 года и долгие годы труда в системе УправДелами ЦК КПСС он привык ко всему: и к ночным вызовам на службу - в первую очередь, и к барственным, слегка «под шафе», пациентам - в последующую. Кроме всего прочего, Владимир Филиппович давно твердо себе уяснил, что начальник всегда прав, особенно если начальник - это твой главный врач. Не обращая внимания на початую бутылку коньяка, он любезно нам поклонился и доложил, что прибыл по первому звонку. Я предложил ему присесть, пригубить с нами по капле Hennessey и, продолжая давиться от смеха, попросил наложить корсетную гипсовую повязку по самые уши господину, который сидел рядом со мной.
Мягко подавшись вперед в подобострастной улыбке, доктор спросил: «А Вы, Александр Дмитриевич, находите показания для этого?»
«Да», - говорю я, - «Нахожу абсолютные показания для этого. У него жена ревнивая!» Тут Петров, потупив свои слегка осоловевшие от хорошего коньяка очи, двумя пальцами, по-театральному, отвел в сторону край воротника, обнажив перед доктором свою бычью шею.
Пеленали и штукатурили мы нашего пациента как Тутанхамона перед погребением. От пупка и до самых ушей. И даже мастоидеусы закрыли. Все сделали так, что даже с помощью монтировки нельзя было бы к нему за воротник заглянуть. Вдвоем старались. Друг все-таки. И солидарность мужская. И честь фирмы обязывала. А также наличие абсолютных показаний к этому.
В Саратове спектакль удался на славу. Петровская супружница чуть было не выцарапала глаза бедолаге-водителю. Меня одолевала звонками, типа «что с Сашей приключилось», на что мне, в свою очередь, пришлось играть иной спектакль, строя из себя абсолютно несведущего человека.
Через пару недель наш «болящий» робко намекнул своей благоверной жене, что пора ехать в Москву снимать гипс, на что получил абсолютное табу еще на три с половиной недели.
В последствие, в «русевской» сауне, обняв двух завернутых в простыни девок, Александр рассказывал, что мыться в гипсе было нельзя, галстук поверх бронированной шеи выглядел нелепо, да и дни стояли такие жаркие, что не только корсет, кожу с себя хотелось снять и в воду залезть. Но свои 40 дней в гипсе Петров тогда испил сполна. Вот такая «бронированная» верность получилась.
©Александр Шириков
