Щелкнул какой-то мозговой тумблер, и Веничка Козловский открыл глаза. Но ничего не изменилось — глаза не могли выловить в пространстве ни единого лучика света. Его окружала абсолютная, кромешная темнота…
— Ой, где это я?! А-а-а-а-а!!! Помогите! Кто-нибудь! Почему здесь так темно?!
— Да не ори ты! Заебал… И аккуратнее! На ногу наступил… Если ты думаешь, что ты здесь один, то глубоко ошибаешься, — ответил раздраженный голос где-то рядом.
— Слава богу, есть кто-то… Скажите, где мы? И почему здесь так темно? А нельзя включить свет? И почему такая вонь? А почему…
— Да заткнись ты! И без тебя тошно. Привыкнешь и к темноте, и к вони. У тебя теперь есть целая вечность…
— Вечность?.. Не понимаю, что происходит… Дайте хоть вашу руку, а то только голос слышу. Где вы?
— Ты ебанулся?! За что ты хватаешься, блядь?!
— Ну ничего ж не видно, извините…
— Извините… И где вас берут таких дебилов… Ты что, и вправду понятия не имеешь, куда попал?
— Нет…
— Ахуеть. Слышь, народ! Этот интеллигентик понятия не имеет, куда попал!!!
Со всех сторон послышались многочисленные смешки и ржание, эхом уходящие в даль, из чего Вениамин сделал вывод, что находится в каком-то огромном помещении, битком набитом неимоверным количеством людей. Но темнота совершенно не давала возможности как-то определиться в пространстве. Это было очень неприятно и абсолютно дискомфортно.
— А что смешного? — сказал он громко. — Я действительно понятия не имею, где нахожусь!
— Ладно, парень, — более снисходительно сказал из темноты уже знакомый голос, — что ты помнишь последнее? Вспомнишь — сразу поймешь куда попал. Мы все здесь оказались не просто так…
Мужик снова как-то загадочно хмыкнул и замолчал, предоставив новенького самому себе.
Козловский со страшной силой напряг каждую клеточку своего мозга, пытаясь разобраться в обрывках воспоминаний, которые никак не хотели выстраиваться по временному ранжиру. Ему стоило приложить немалые усилия, прежде чем все стало становиться на свои места…
«Утро. Бутерброд с чаем. Полвосьмого, пора бежать. От дома до троллейбуса, потом пять остановок. Вниз в метро, девять станций… Еще сто метров от метро — просто повезло, что не надо больше транспортом. Успел, без пяти девять. Цифры, сводки, опять все время разные итоговые суммы… Черт! Неделю мучаюсь… Но надо, чтобы отчет был готов сегодня к обеду, иначе шеф обещался порвать на куски… Дальше ничего не могу вспомнить. Стоп! Порвал? Может, убил?! М-м-м… Не помню ничего, что было дальше… Неужели я умер? Господи, так это Чистилище!!!»
Веня похолодел, и судорожно вытер катящийся со лба ледяной пот. Как же глупо… «Но я же чувствую свое тело!» Он ощупал свое лицо, подергал нос, сильно придавил мочку уха — больно! «Ничего не понимаю… Если я умер, то где тот самый свет в конце тоннеля? Ангелы-проводники, парящие рядом? И почему так неимоверно темно? Выходит, все написанное об этом — неправда?»
И вдруг кино начало крутиться дальше — новые воспоминания стали появляться в его голове со скоростью прыщиков, вскакивающих на лице созревающего подростка.
Конечно же, он не успел подготовить отчет к обеду. И вообще, он ничего не успел, потому что запутался окончательно в уму непостижимых операциях, которые проворачивала фирма. После обеда он стоял на ковре у шефа, а его отчет валялся у его ног на полу. «Сколько можно повторять тебе, что если бы не твой дядя, хуй бы ты у меня работал! Я тебе поручил составить элементарный недельный отчет по движению финансов даже не всего предприятия, а маленького отдела — и то ты, мудак, написал здесь полнейшую хуету! Блять, я переведу тебя в сбыт курьером, потому что бухгалтер из тебя как из бамбука гондон! Какой ты Козловский? Ты самый настоящий Козел!» Это было так унизительно, так неприятно, что Веничка понял, что сейчас разрыдается как детсадовский мальчишка. Но вместо этого, совершенно неожиданно для себя и как это часто бывает у загнанных в угол интеллигентов, он вдруг заорал каким-то чужим голосом, срывающимся на фальцет: «Сам дурак! Не сметь так со мной разговаривать! И вообще, за те деньги, которые вы мне платите, я должен просто отсиживать на работе положенные восемь часов и ничего не делать! Я требую повышения зарплаты немедленно!»
Охуевший шеф начал медленно вставать из-за стола, судорожно сгребая рукой тяжелое пресс-папье из старинного настольного письменного набора…
— Эй, эй! Я вас не вижу…
— Пиздец. Да тут никто никого не видит, только по голосам и различаем друг друга, да на ощупь.
— И все-таки, вы где?
— Сколько можно задавать припезденные вопросы? Там же, где и ты! Вот он я… Чего там у тебя?
— Не может быть… Не может быть такого!
— Ага… Неужели понял? Да, да и еще раз да!
— Он меня убил пресс-папье… Ни за что! А как теперь узнать, что ему за это было? Странно, но я не помню момента смерти, и как он меня ударил…
— Мудак! Конечно, не помнишь! Он тебя и не бил. Вспоминай…
Козловский опять напряг извилины, изо всех сил стараясь развязать узелочки на нитке клубка своих воспоминаний…
Э-э-э… Так вот же оно… Разъяренное лицо шефа, выпученные глаза и его дикий вопль: «Что-о-о?!!! Да ты, Козел, совсем охуел! А не пошел бы ты в…»
— А-а-а-а-а!!!
— Ну что опять, ептель?! Чего ты снова орешь?
— Я жив, друг, я жив… Только… Только…
— Только ты в ЖОПЕ, куда тебя, сцуко, и послали! Да? Ну, наконец-то! Народ! До него дошло!
И по бесконечной Вселенской прямой кишке прокатилась волна невеселого смеха миллионов ее вечных обитателей…
