Наряжая елку, каждый год перебираю коробку с елочными игрушками. Вот новые глянцевые бусы, бархатные банты, а вот старый стеклянный домик и арлекин с железной прищепкой у основания ног. Игрушки моего детства, какими же красивыми они казались мне тогда… Тогда все было другим – пахучие елки и мандарины, большие сугробы снега зимой, и чувства настоящие, другие. Или просто мы уже другие?...
У меня было хорошее детство. Если вспомнить сейчас, получится настоящий калейдоскоп из ярких стеклышек. Меня воспитывали втроем мама, бабушка и тетя. Все трое были одинокими, если точнее, мама разведена, бабушка овдовела, а тетя была незамужней. Вот такая нестандартная семья. Это не было легко, но было очень интересно. Об одном только отношении к мужчинам, привитом мне с детства, можно написать рассказ. Мы жили вчетвером, пока мне не исполнилось пять лет, потом все разъехались. Интересно, что самые яркие детские мои воспоминания именно из этого счастливого периода.
Они очень часто забывали забрать меня из детского сада, потому что надеялись друг на друга. В итоге воспитательница забирала меня к себе домой, а потом за мной кто-нибудь приезжал. Воспитательница моя меня обожала, потому что я была очень развитым ребенком, к тому же мы были тезками. Читать я научилась в 4 года, с тех пор больше, чем книги, меня мало что волновало. Я не дружила с детьми ни в школе, ни в детском саду. Для девочки, которая перечитала сначала все детские, а затем все взрослые книги в доме, включая «Мертвые души» и прозу Пушкина, другие дети казались какими-то малоразвитыми, что-ли. В общем, ввиду того, что дети не могли поддержать разговоров на актуальные темы любви, гуманизма, счастья, веры в бога и т.д., взрослые мне были гораздо более интересны.
Бабушка.
Бабушка моя была очень молодой, потому что рано родила маму, а мама очень рано родила меня. По тем временам бабушка сделала отличную карьеру, она была председателем какого-то там комитета, объездила полмира (социалистическую его половину), привозила мне ходячие и говорящие куклы, немецких пупсиков и прочую поебень. А еще она была настоящей красавицей, как из кинофильмов, и очень строгой и гордой. Я обожала свою бабушку, а другие бабушки и женщины из нашего дома ей завидовали и недолюбливали.
Однажды я взяла у бабушки из кошелька четвертной и накупила кулек шоколадного мороженого по 28 копеек. Потом, рыдая, я смывала это мороженое в унитаз и, сквозь сопли и слезы, пыталась объяснить, что я не украла, а просто взяла. Мы же не чужие, все-таки…
Еще у бабушки было много неинтересных книг. Когда я спрашивала, зачем нужны такие книги, она отвечала, что в нагрузку дали. Это «в нагрузку» было очень непонятно для меня. Зачем человека грузить книжками глупыми? И зачем эту нагрузку брать?
А когда мне было года три, меня остановили бабушки, сидящие на лавочке возле подъезда:
- Оленька, а что это за дядя к вам вчера приходил?
- А, это бабушкин новый ебарь, - радостно выпалила я – смотрите, он мне сережки подарил.
Пиздюлей, которых я отгребла тем вечером, я не забуду никогда. С тех пор я не откровенничала больше с соседями.
Из всех мужчин, которые ухаживали за бабушкой, я больше всего любила Севу. Сева подарил мне трехколесный велик, умел ловить раков и вообще был очень добрым. Но бабушка сказала, что он алкоголик и портит ее репутацию. Когда он ночью кричал под окнами «Вера, я тебя люблю», я горько плакала. Потом он сошел с ума. Когда я выросла, разыскала его в Павловской.
Тетя.
Моя любимая, замечательная тетя работала администратором Киевской государственной филармонии, запредельно умная, начитанная, эрудированная, интеллигентная, тонко чувствующая и духовно-богатая, она все время старалась вырастить из меня «Леди». Мне запомнилось ее выражение лица, когда ей сообщили в детсаду, что я сказала на мальчика «пидарас».
Звали мою тетю Аллой и была она слегка полненькой. О детской доброте, как известно, можно слагать легенды… В общем, я, любя, называла свою тетю просто – Алжир. Она не обижалась. Она вообще вела себя со мной, как с личностью: варила для нас двоих кофе по утрам, давала почитать «Новый мир» и обсуждала со мной прочитанное, таскала за собой в филармонию, когда я болела и не ходила в детсад, а в обеденный перерыв мы шли обедать в ресторан «Днепр».
- Здравствуйте. Что будете заказывать?
- У вас есть осетрина?
- Нет.
- Алжир, пошли отсюда, тут нет ничего.
Официант в ахуе.
Осетрину Алжир привозила мне из командировок в Москву, как и лимоны, хороший кофе и бананы, дозревавшие у меня под кроватью.
Время дефицитов. Мы помним это время только хорошим, потому что были детьми. Это ведь не нам нужно было изворачиваться, чтобы что-то «достать». У меня под кроватью спели бананы и я была самым счастливым ребенком на свете. А еще это было замечательное время потому, что ты ребенок, ты уже достаточно много знаешь, но еще не понимаешь какой говенный этот мир на самом деле.
Еще я выучила на память поэму «Цыганы» Пушкина и Алжир разыгрывала ее со мной по ролям. Я, конечно же, – Земфира в сложенном ватном одеяле вместо юбки, она – Алеко.
А однажды, когда мне было четыре года, я потерялась на Крещатике. Алка шла с сотрудницей по трубе, я плелась за ними, глазея по сторонам. Завидев издали лоток с мороженым, конечно, начала ныть. Мне выдали 25 копеек, подождали чуток, увидели, что мне дают мороженое и пошли дальше. А у тетки не было 3 копейки сдачи. Ну, я стою, значит, и тупо талдычу: «три копейки мне на воду, три копейки мне на воду…». Пока дождалась свои 3 копейки, Алки уже и след простыл. Осмотревшись, подумала я, что добираться домой как-то надо. Не найдя милиционера, решила подойти к девочкам лет 16-ти: так, мол, и так, потерялась, фамилия, адрес и все такое,.. довезите домой, пожалуйста.
Оббегав безрезультатно весь Крещатик и заявив в милицию, приехала моя тетя домой, села на лавку возле подъезда и горько заплакала. Из окна первого этажа выглянула соседка.
- Аллочка, у тебя случилось что-нибудь?
- Олька потерялась, боюсь даже домой идти.
- Да что ты говоришь! Она час назад была тут, забрала какие-то открытки из почтового ящика и ушла гулять за дом.
У тети был приступ.
Ей вообще не везло со мной.
Еще раз ей стало плохо с сердцем, когда мама с бабушкой украли меня 3-летнюю из больницы, привезли домой на такси, поставили под дверь, позвонили, а сами спрятались. Открывает Аллочка дверь, а там я. В темноте. В одной пижаме. Поздний вечер. Зима.
Еще раз я пришла с качелей с разбитой головой, вся в крови, которая стекала по лицу и длинным волосам. Хичкок отдыхает. Помню, что люди на улице меня пугались. Она потеряла сознание, когда открыла дверь.
Реально не везло.
Мама.
Странно, но про маму вообще из того времени мало что помнится. Только отрывочные фразы типа « …у всех дети, как дети… ты же девочка…» и т.д. Еще мама никогда не готовила, мы ходили есть в кафе или, когда были деньги, в ресторан «Горище» через дорогу. Мне там очень нравилось: каменные лестницы, цепи, полумрак, как в старом замке.
Однажды я дралась во дворе с мальчиком. Чем он меня обидел, я уже, конечно, не вспомню, но обижать себя я никому не давала. Дрались жестко. Вокруг нас образовалось кольцо из других детей, каждый за кого-то «болел». Вдруг подбежала мама этого мальчика и начала орать, будто не в себе: «Еще раз тронешь моего сына, - убью,… тварь,… ноги повыдергиваю… Так своей потаскухе матери и скажи». Все вокруг онемели. Время остановилось. Мне показалось, что в этот момент вся моя кровь, вся, что у меня есть, оказалась в моей голове. В висках стучало. Так я впервые почувствовала ярость.
Через пару дней я насрала им под коврик.
Маме я ничего не сказала.
Папа.
Первый класс. Первое сентября. Первый урок – урок мира.
- Здравствуйте, дети! Давайте знакомиться. Меня зовут Лариса Андреевна. Давайте каждый из вас, по очереди, назовет свое имя и фамилию, скажет кем он хочет стать, а еще как зовут родителей и где они работают.
В голове пронеслось: «пиздец». Твердо зная, что обманывать плохо (этому учат все на свете книжки), следующие 10 минут я морально готовилась. Когда меня спросили, кем я хочу стать, я почему-то пизданула «строителем». Про это я, видимо, не успела подумать. Слегка недоумевая, учительница спросила:
- А кем работает твоя мама?
- Никем. Мама не работает.
Я бы, конечно, объяснила им, что моя мама – гламурная тусовщица, если бы мне тогда были известны такие слова. Но увы…
- А папа?
И тут я почти заорала на нее:
- А папы у меня нет!
Все вокруг снова замерло. Лариса Андреевна в ахуе, как и присутствовавшие родители. Занавес.
А вообще-то, у меня было хорошее детство. Есть еще много других стеклышек разных цветов: море, крики чаек, этот неповторимый кайф, когда горячий песок струится сквозь пальцы и в руках остаются только теплые черешневые косточки; любимые, зачитанные до дыр книжки – Стефан Цвейг и Франсуаза Саган; ежик, найденный в лесу и заботливо принесенный домой. Он укусил меня за палец, когда я хотела погладить его животик. Еще дохлый воробушек, которого я пыталась отогреть неделю (потом мама отняла и выбросила); мой ночник с расплавляющимся воском, похожим на разные забавные фигурки; верблюжье одеяло, распоротое, чтобы посмотреть, какая шерсть у верблюда; задохнувшиеся рыбки, щедро закормленные мной; соседская собачка Чики, которая прыгала всем на ногу и дрочила (до сих пор ненавижу пекинесов всеми фибрами души).
А когда-то на меня упала елка, наряженная уже, с игрушками. А из одежды на мне были только майка с трусами. Вот так лежала на животе, елка у меня на спине и орала не своим голосом.
Это было 31 декабря, как сейчас. Вспоминаю почему-то каждый год :)
Автор: Синеглазка (алкоголическая подорва)
