Всю ночь лил дождь. Как из ведра. И как-то не по-летнему холодно. Я просыпался, молча говорил себе: кайф, и, оставив на воле только нос, засыпал снова.
С утра впервые за два последних месяца надел рубаху. А то почти всё лето, как босяк, с голым пузом. "А каково было Хемингуэю?", - сонно спрашиваешь ты. А хрен его знает? Спи. Ещё рано.
Сентябрь. Скоро осень. Примерно месяца через полтора. А если повезёт, то через месяц. А сегодня суббота. Все покинули зону Интернета ради водно-пикниковой химеры и курят. Надеюсь: не нервно.
Дворовый кот вот уже пятый день к ряду забирается с утра пораньше на довольно сомнительную конструкцию из тоненькой ветки ракиты и цветущего чёрным водопроводного шланга и, с наслаждением балансируя, сидит там по несколько битых часов. Кто избил время? За что - понятно: часы то останавливаются, то идут. А вот кто? Не грех познакомиться бы.
Изредка поглядывая через окно на кота-эквилибриста, Александра Николаевна - москвичка 65 лет от роду - развлекается тем временем тем, что, словно неутомимый лентяй - герой повести Селинджера, в перерывах между сном и морем вытаскивает из мёда полуутопленных пчёл, отмывает их от клейкой сладкой массы и выпускает на волю. В большую жизнь. Спасает. Как бестолковых детей над пропастью во ржи. Интересно, что она носит в своей голове, кроме номера 911?
Вот, скажем, у меня в башке бардак совершенный: Cerrone и Cassandra Wilson, Cesaria Evora, Richard Bona и Supermax, Belle Epoque и Trilok Gurtu, Boney-M и "По волне моей памяти", и John Scofield, Аквариум и Воскресенье, Машина Времени и Пино-Гри и Satchmo, Deep Папл, Yann Tiersen и Thin Lizzy, Катя Балыкбаева, Astor Piazzolla, Леха Калмыков и Gonsalo Rubacalba, В. С. Высоцкий, вся арабская музыка, немого классики - совсем немного и много ещё чего. Надо не забыть позвонить Диме и попросить его, чтобы привёз мне Рика Вейкмана в mp3. Но сейчас навязчивым виноградным рефреном звучит Besame Mucho: "обними меня покрепче...".
Впервые я увидел её в самолёте. Рейс: Прага-Москва. Она шла по проходу и профессионально улыбалась, предлагая пассажирам какие-то напитки и бутерброды. Я, конечно, видел хорошие женские бёдра, и - даже больше - многими из них я обладал, но такую задницу я созерцал впервые. J. Lo с её миллионом там ловить совершенно нечего. Оторвавшись от книжки Стругацких, я выбрал минуту и, когда она поравнялась с моим креслом, спросил:
- Скажите: у Вас случайно не завалялось листка бумажки и карандаша?
- Минуточку, - сказала стюардесса и удалилась.
Ровно через минуту я принял от неё листик с дорогой ручкой, вернул ей и неспешно проговорил:
- А теперь, будьте любезны, не дайте умереть в неведении, пожалуйста, напишите мне свой номер телефона и как Вас зовут.
Она улыбнулась и аккуратным ученическим почерком написала: София Краммер. 213-81-82. Одесса.
Я звонил. Звонил долго и нудно, но тщетно. С той стороны провода со мной общались лишь длинные телефонные гудки. Когда-нибудь это надоедает. И я плюнул. В конце концов, баб что ли мало?
С тех пор прошла целая жизнь, из которой мистер Джуба вынес знание: в предыдущей жизни он был порядочной сволочью.
Однажды я зашёл в небольшое московское кафе, дабы пополнить в организме иссякающие запасы кофеина. В зале никого, кроме скучающего официанта да бармена за стойкой. Бармен, в отличие от своего коллеги по общепиту, протирал бокалы. Бармены всегда протирают бокалы. Я заказал чашечку кофе и уселся рядом с окном ждать. Наверное, я задремал, потому что совершенно не заметил, как она подошла к моему столику и тихо спросила:
- У Вас не занято?
- Нет-нет. Прошу Вас, - проснулся я и увидел шикарные бедра, а потом с удивлением обнаружил, что зал полон, и кофе мой давно и безнадёжно остыл.
- Спасибо.
- Пожалуйста, София.
- Мы что, знакомы? - спросил меня человек, пропускающий мимо своих глаз до сотни человек ежедневно.
- Да нет.
- Но откуда...
- Просто мне показалось, что Вам должно подойти только это имя, - соврал я и, чтобы потом не кусать локти: - София, прошу Вас не бить меня ногами по печени (она и без того большая), но я без ума от Вас и Вашей красоты, - сказал я и бесстыдно окинул её взглядом. С ног до головы. Туфли на высокой шпильке. Отменный бордовый брючный костюм выгодно подчёркивал её стройную фигуру. В руке длинный мундштук с неприкуренной сигаретой. Симпатичное, почти детское личико с красивым чувственным ртом, а на голове - творческий беспорядок под сотку баков. - А посему, давайте, сразу перейдём к главному. Видите ли, я очень хочу переспать с Вами, и в конечном итоге, сколько бы мы не общались, я всё равно буду хотеть Вас как женщину. Поэтому, чтобы в тёмной комнате не тянуть чёрного кота за несуществующий хвост, вот Вам номер моего мобильного, - я протянул ей свою визитку, - если Вы позвоните, я буду знать, что Вы не против. Ну, а если нет..., на нет и суд отсутствует.
Она ничего не сказала, но визитку взяла. Я же, наплевав на недостаток кофеина в организме, попрощался и вымелся на улицу.
Странно, но она позвонила примерно часа через два. Я сидел в нашей тесной журналистской и корпел над статьей из серии "Британские учёные доказали", которую должен был положить ещё вчера на стол главреда.
- Когда?
- ...
- Да нет. Для Вас я всегда свободен.
- ...
- Отлично. Значит, через полчаса в редакции, - черт! Ну, не идиот ли? Приглашать девушку на пистон в редакцию, где покурить-то в одиночестве и то не удаётся.
Но она только справилась о названии моей газеты и, сказав: "буду через час", повесила трубку.
Я заскочил к Сан Санычу на предмет прикрытия меня от гнева праведного главреда (вред ещё тот!) пока меня не будет на месте, но Саныча самого на месте не было, и я, подумав: "все, что ни делается - к лучшему", - зашёл в туалет, отлил и отправился встречать Софию.
Она уже была в вестибюле. Каким образом ей удалось миновать вратаря-охранника - загадка за семью замками, печатями и ещё хрен знает чем.
- Могу предложить кофе, - я не знал, как лучше обращаться к женщине, которую уже почти отымел: на "Вы" или на "ты". Поэтому вообще старался избегать каких бы то ни было обращений. Но она сама пришла мне на помощь:
- Знаешь, кофе - это, конечно, хорошо, но у меня катастрофически мало времени.
И я потащил её в подвал. Обычно в это время там почти никого не бывает. Мы спустились, зашли под лестничный пролёт, и она, как ни в чём не бывало, спросила:
- Здесь?
- Да.
Госпожа Краммер сняла с себя брюки. На ней остались чёрные стринги, и никакого намека на целлюлит. А когда я протянул руки к её бедрам, сказала: "Подожди", - достала из сумочки легкую юбку, быстренько впрыгнула в неё и опустилась передо мной на колени. От напряжения я стал шарить в голове в поисках каких-нибудь слов и по карманам в поисках сигарет. Не нашёл. Но зато она нашла. И очень быстро. Только, в отличие от меня, она искала не сигареты. Она извлекла из моих джинсов маленького Редина, посмотрела на него, словно это был не член, а папа римский, и... (в этом месте автор рекомендует особам особо нетерпеливым воспользоваться нелегальными услугами порно-индустрии). "Вот свезло - так свезло". Мечты сбываются.
Я было собрался уже кончить, как сверху на лестнице послышались шаги. А ещё через пару секунд:
- Ну, мужик, ты даёшь! - это были работяги с четвертого этажа - там шёл внеплановый ремонт - и, похоже, в это время у них намечался легкий обеденный перерыв. С колбасой, водкой и кока-колой.
- Даёт не мужик, а баба. - Сказала София, как ни в чём не бывало, повернулась ко мне и спросила: - ну, что, куда теперь?
"В туалет", - подумал я, - "Куда ж ещё?".
- Пойдем в мужской. Женский мне не знаком совершенно. Да и мужики - они более солидарны, - шепнул я.
- Как скажешь. В туалет, так в туалет, - громко сказала она скорее работягам, нежели мне, - я ж тебя люблю и готова трахаться с тобой где угодно, - и пошла вслед за мной "вверх по лестнице, ведущей вверх".
В туалете, как назло, никого не было. А мне так хотелось похвастать перед коллегами своей партнёршей по танго. Или как их там величают? Я с некоторым сожалением закрыл дверь на щеколду, достал свою ялду и торжественно вручил ей, словно переходящее красное знамя. Она поиграла ею немного, а потом, повернувшись ко мне спиной, уперлась руками в подоконник и стала медленно прогибаться. Я не устоял, бухнулся на колени, задрал шёлк её юбки, оттянул трусики и прильнул к ней. Она застонала и стала в ритме вальса насаживаться на мой язык. Раз-два-три, раз-два-три. Три-два-раз. Я работал языком, как отбойным молотком, не забывая о своём маленьком друге. Впрочем, в данной ситуации память была лишней. Меня и без того пёрло, как растаявшую медузу на солнцепеке.
Через пару минут по телу Софии пробежала дрожь. Она громко, но коротко вскрикнула, сказала: "...кое-что о синяках, этике с эстетикой, латиноамериканской музыке и текстуальном джазе", - и затихла.
Я встал и вошёл в неё. Мой маленький друг испустил боевой клич индейцев сиу и затих.
Её Театр - это дом одного не актёра, но зрителя. Я бесцельно глазел в окно - "кажется, дождь начинается", - предаваясь воспоминаниям о своих столичных сексуальных утехах, и совершенно не заметил, как она вошла. София по фамилии не Краммер, а Никакая. Прицелилась. Поставила на стол бутылку виски. Испачкала неприлично губной помадой моего пса плюшевого. Попыталась затащить меня в постель, но в итоге укладывал её я. Утром попросила стакан холодненькой водички. Поинтересовалась у меня голосом Саши Волынского: "А каково было Хемингуэю?". Под шум дождя театрально пожаловалась на то, что ничего не помнит, повернулась на другой бок и заснула снова.
Не помнит. Завидую! Но, учитывая своё теперешнее состояние, с печальной дрожью в руках, у всех привокзальных кафе, раскрашенных в осень, расплёскивая пирожки с соломой и роняя на ноги прохожим монолит легчайшего, но невкусного кофе, вынужден констатировать: сколько бы я не выпил, всё равно буду помнить. Может быть, не всё, но так, чтобы вообще ничего не - теперь не получается.
Я подошёл к проигрывателю. Нарисовал на его пыльной поверхности смайлик и включил далёкую, как детство, песню:
"обними меня покрепче
и жарко целуй меня" потому что мне холодно
а лето уже кончилось но не тут не здесь
здесь штормом осень ругается
и каждое утро с котов начинается
сбей с меня золотую спесь
ведь раньше это как-то получалось
когда всё это кончится я не знаю
но знаю хочу чтобы не кончалось
давно уж минула эпоха Брежнева
а девочке всё ещё пятнадцать по-прежнему
и она идёт по прежнему старому деревянному причалу
сандалии
держит в руке за тесёмки лето тряпичное выгоревшее
другой тщетно укрывается от солнца и ветра морского
и что-то сквозь шум волн тихонько напевает. Сама. Себе.
- Как зовут её?
- Не помню. Кажется, Консуэлла Веласкес.
