Срать. Очень хочется срать. Не какать, не по-большому, а именно срать. Я встаю с дивана – за окном колбасится ночь – и на ощупь, чтобы не разбудить спящих хозяев, направляюсь туда, где по сведениям разноцветных лоскутков моей однотонной памяти должен находиться туалет. Но в туалете кто-то закрылся – о чём свидетельствует включенный там свет – и выходить не желает. Надо подождать. Это понимает моя голова, но не жопа. Она свербит моё сознание своим неестественно естественным желанием, и нет ей никакого дела до того, что я нахожусь в гостях у совершенно незнакомых мне людей, и элементарные правила приличия не позволяют мне постучать в злополучную, но такую желанную дверь. Терпи, маленький белый бегемот из гипса.
Чтобы как-нибудь отвлечь себя от мысли о естественных потребностях своего организма, я пытаюсь вспомнить, как я попал (очень точное слово. Точнее можно только матом) к этим гостеприимным людям. Но избирательная сущность памяти весом в одну тонну - «Льдинка, льдинка, скоро май» - предлагает мне меню из репертуара Ларисы Долиной, и я, досконально его изучив, ловлю себя на мысли, что она совершенно не умеет петь джаз. Хотя и старается.
- Посмотри на себя, - с укоризной в голосе сказала мне ты, - ты являешься пределом мечтаний любого ихтиандра.
- Не понял, - налил я в унисон собственному голосу.
- Ведь ты же уже на самом дне.
- Знаешь, чем хорошо дно? - спросил я, выпил, скорчил рожу и, приняв позу роденовского мыслителя, продолжил собственную мысль: - Тем, что ниже уже некуда.
- Ну и залейся, - ты поставила на стол бутылку водки – спасибо – и вышла из комнаты и из моей жизни. Больше я никогда тебя не встречал. Даже во сне.
Пришёл Мисхорский – респектабельный мен в крутых заморских ботинках и недешёвом пальто до щиколоток. Остальные вещи на нём подстать вышеозначенным. Обладатель дорогой одежды по призванию был бизнесменом тире аферистом, но, по странному стечению обстоятельств, все его аферы выходили ему боком. Если он кого и кидал, то только себя. Но, боже! С какой виртуозностью он это делал! Это не просто кидняк. Это песня! И я всякий раз удивлялся: как ему это удаётся? Но этот оптимист, со словами: «Под лежачий камень вода не течёт», выбираясь из одной кучи дерьма, умудрялся вляпаться в другую. Естественно, она была значительно больше предыдущей.
Но как собутыльник он был примером достойным подражания и с удовольствием поддержал меня в моих глубоководных вино-водочных исследованиях. Моё стало нашим. Мы пили и говорили. О том, что, благодаря наблюдениям Солнечного Генерала, я пришёл к выводу: эфирное тело не только не поспевает за своим физическим, но и обладает удивительными эластичными свойствами. И что россиянам повезло с их Путиным, а нам с нашим, как всегда, не очень. И что jazz выдохся – именно поэтому он обречён на второе дыхание. И что неплохо бы отправиться куда-нибудь за чудесами. В Минск за бульбой, в Москву за песнями, на Мальдивы за фруктами, в Монте-Карло за бабками, в Монтевидео за девчонками или, на худой конец, в Майами за растаманами.
- Ме-ли-то-поль, - прочитал Алик по слогам надпись на фронтоне здания железнодорожного вокзала, - ну и дыра.
- Да уж. Не Рио. - Мисхорский уверенной рукой опохмелённого человека наполнил стаканы, - Ну, давай.
И мы дали. Теперь я корячусь в ожидании, когда освободится туалет, не подозревая о том, что в нём никого нет. Предусмотрительные хозяева для того, чтобы я не заблудился в лабиринте незнакомой ночи, оставили там включенным свет, но дверь почему-то закрыли.
По-быстрому простирнув в ванной трусишки, остатки ночи я тщетно отстирывал своё сознание от похмельных угрызений совести посредством сна. Не получилось.
Утро после бутылочки красненького прекрасно и непредсказуемо. Мисхорский куда-то пропал, чему я, признаться, нисколько не огорчился.
На пути к вокзалу я обратил своё внимание на одну странность. Оказывается, в Мелитополе живут трезвые люди. И никто их там не удерживает насильно. И некоторые из них мне представлялись вполне вменяемыми. Воистину, чужая душа – потёмки.
Когда я уезжал из этой ошибки цивилизации вообще и градостроительства в частности, там шёл дождь. Впрочем, он, похоже, не прекращался там со времён всемирного потопа, и ошибка заключалась в том, что его не смыло совсем со всем ветхозаветным миром.
На перроне стоял маленький белый бегемот из гипса и, ожидая проходящий поезд Москва-Симферополь, мок под холодными осенними струями прощального танго Астора Пиаццоло. А рядом, на скамейке маялся помятый вчерашними возлияниями, но вполне приличный на вид мужчина.
- Парень, - обратился он ко мне, - скажи, где я?
- На ЖД вокзале.
- Это я уже понял. А город? Как называется этот город? - Алику повезло больше. Он хотя бы знал, куда занесла его нелёгкая запоя.
- Мелитополь.
- В Париже дождь.
- Не в Париже, а в Мелитополе.
- Да-да, - задумчиво отозвался тот, - вроде бы один и тот же дождь, а как сильно отличается…
Редин
