- У Вас вся спина белая! - это стало первым, что услышал Никита Иванович Глазунов, когда зашел к себе на работу.
- Это точно, - он мрачно взглянул на шутника и похлопал по карманам своего белого халата в поисках пачки сигарет, - обычно я синий халат ношу, а вот сегодня... Годовщина свадьбы, как-никак, при параде быть захотелось.
- С первым апреля! - захохотал было коллега-прозектор Саня Самохвалов, одиноко раскачивающийся на скрипучем стуле, но тут же замолчал и махнул рукой. - Эх, Иваныч, скучный ты тип!
- Я не скучный, - солидно возразил Глазунов, разминая в пальцах "Яву", - а вовсе даже веселый. Дочка иногда обижается: говорит, что чувство юмора у меня зашкаливает. Подумаешь, всего-то один раз приписал пару строк ей в дневник под замечанием учительницы "Ваша дочь шумела на уроке пения".
- Что приписал-то? - заинтересовался Самохвалов.
- "А вы к нам в морг заходите, тут у всех слух абсолютный, и все тихие", - Никита Иванович щелкнул зажигалкой и пошел в курилку, провожаемый одобрительным хохотком коллеги.
- Ты спроси, чего там шумно так? - крикнул ему вдогонку Самохвалов. - Даже поп недавно проходил. У них там корпоратив, что ли? Сижу тут как пришитый, с утра звонка жду, а они там веселятся...
- Какой поп? - изумился Глазунов.
- Обычкновенный поп, в рясе. Да ты сам послушай, отсюда слышно. Во дают, прямо не морг, а КаВэЭн, блин, только Маслякова не хватает!
На втором этаже, в коридоре судмедэкспертизы, где работал Глазунов, сегодня царило непривычное для этих мест оживление. Никита Иванович, иронически называвший свою работу "юдолью скорби с восьми до шести", еще раз удивленно хмыкнул. Туда-сюда носились какие-то люди с выпученными глазами, хлопали двери, священник в черной рясе и с наперсным крестом размахивал кадилом, зажатым в дрожащей руке.
- Да что тут такое сегодня? - наконец не выдержал Глазунов, когда кто-то больно наступил ему на ногу. - Взбесились, что ли, со своим первым апреля?
- Зомби! - благим матом заревела прямо в ухо патологоанатому грудастая девица в обтягивающем халате. - Мертвецы оживают! Вон там, в малом секционном зале!
- Тьфу ты, - Никита Иванович аж сплюнул с досады, узнав в девице практикантку из медакадемии, - какие еще зомби?
- Зо-о-омби! - рыдала девица, широко разинув накрашенный рот.
- А, вы же все новенькие... Ладно, понял. Пойду, сам разберусь. Хрена лысого от вас добьешься...
Глазунов развернулся на каблуках и строевым шагом направился к малому секционному залу. Когда до двери оставалось метра три, она широко распахнулась, и прямо под ноги Никите Ивановичу выкатилась оторванная голова. Присмотревшись, Глазунов узнал всеми нелюбимого сторожа Кузьменко. Уши у головы были торопливо обгрызены.
- Непорядок, однако. Этот-то что здесь делал? - подумал вслух патологоанатом. - А ведь он мне сразу не понравился. Говорил я ему тыщу раз: завязывай, Слава, по ночам жмуриков за стол усаживать и карты им раздавать. Мало того, что они в преферанс играют неважно, так еще и злопамятные.
Решительным пинком он распахнул двери зала и шагнул внутрь, окунаясь в привычный букет запахов, способных в один миг свалить с ног непривычного человека.
Покойники вели себя крайне беспокойно.
- Изыди! - прикрикнул Никита Иванович на какого-то мелкого зомби, попытавшегося вцепиться ему в штанину, и подкрепил божье слово крепким апперкотом. Зомби послушно повалился на пол и изошел, зато десяток других подслеповато уставились на Глазунова, нестройно заревели и на подгибающихся ногах потащились в его сторону, помахивая изъятыми друг у друга внутренностями.
- Началось в деревне утро... - Глазунов закончил присказку витеватым матерком и ткнул пальцем в крайний слева беспокойный труп. - Благословясь, приступим! Ты зачем анатомический атлас изжевал, а? Ты в курсе, что это страшный дефицит? Ты, что ли, за него заплатишь, голытьба?
Зомби, на котором из одежды действительно оставался только прилипший к животу лист из разодранного в клочья атласа, обиженно заурчал и защелкал зубами.
- С первым апреля! - скорчив страшную рожу, передразнил его патологоанатом, и обрушил на синеватый череп "огнетушитель химический воздушно-пенный", второпях прихваченный со стены. Жмурик крякнул и развалился по швам. Остальные принялись еще беспорядочнее подвывать и махать руками.
- Давай-давай. Подходи по одному, а если лень, то все сразу! - подбадривал их Глазунов, раздавая удары красным баллоном огнетушителя. - В этот день... смеха... и, понимаешь... шуток... н-на!... спешу вас, понимаешь... поздравить... н-на!
Последним на Никиту Ивановича резво прыгнул безголовый сторож Кузьменко. Уворачиваясь от шарящих по воздуху клешнястых пальцев, Глазунов озадачился, прикидывая, куда же его бить. И едва не проворонил момент, когда мертвец успел ухватить его за пуговицу халата и выдрать ее с мясом.
- Ах ты, пьянь гидролизная! - озверел Глазунов, ловкой подсечкой свалил пакостливого сторожа на пол и начал охаживать его ногами по ребрам. - Халат денег стоит!
Через несколько минут в малом секционном зале стояла гробовая тишина. Скрипнула дверь, и на пороге, опасливо озираясь, возник бледный священник. Кадило он теперь держал как кистень, на отлете.
- А, батюшка, - приветливо помахал ему рукой Никита Иванович, обмывая огнетушитель из шланга. - Заходите уже, тут у нас на земле мир и во человецех, как видите, благоволение.
- Ч-что... это было? - выдавил священник, крепко вцепившись в дверную ручку.
- А Вы, батюшка, молодцом, - одобрительно сказал Глазунов, и повесил шланг на крючок, - другой бы уже бежал без оглядки. У нас тут каждое первое апреля такой вот балаган случается. Так уж повелось. Побузят упокойнички, съедят пару-тройку практикантов, да и расползутся. Причем, расползутся в буквальном смысле - по частям. Можно было двери на клюшку закрыть и вообще не тревожиться. Но что-то тишины мне в последнее время хочется, батюшка. Тишины и покоя. У нас недавно вторая дочка родилась, вот она по ночам концерты закатывает, хоть девка и спокойная. А на работу приходишь - и тут все орут, бегают... Никакого отдохновения, ни тебе чайку попить, ни на диванчике покимарить часика два. Вот я и рассердился.
Глазунов помолчал. Еще раз окинув поле боя зорким взглядом, он заметил вяло шевелящуюся кисть руки, поморщился и пробормотав "Непорядок", - осторожно поднял ее с пола и плюхнул в чан с формалином. Потом, что-то вспомнив, вдруг тревожно покачал головой и сокрушенно спросил:
- Батюшка, а по-вашему-то, по-церковному, гнев - это же вроде как большой грех? Вы уж простите меня тогда, если что. Наверное, надо было мне их по-доброму сначала попросить.
- Фигню какую-то городишь... Бог простит, - совсем запросто, ошеломленно отозвался священник, и уже смелее зашел в зал, повыше подобрав рясу и обходя лужи.
http://leit.livejournal.com/562119.html
