- «Товарищ комиссар, там басмача поймали одного, - робко остановившись в дверях, ломающимся от смущения голосом, доложил юный красноармеец Безухов.
- Ну, так расстреляйте…
- Да странный он какой-то. То ли больной, то ли прикидывается…
- Ну, ведите сюда, - недовольно приказал комиссар Евсеев, немного все же заинтересовавшись.
- Есть!
- Хотя постой.
- Да?
- Кто сегодня вечером у меня будет сосать хуй?
- Сегодня вроде бы очередь медсестры Гульчатай, - покраснев, ответил юноша.
- Да? Хммм… Ну, ступай…
- Есть!
- Эй! Постой, постой.
- Слушаю, товарищ комиссар!
- Передашь этой дуре – пусть до вечера усы свои ебучие повыщипывает.
- Есть!
- Да стой ты, еб твою! Я тебя отпускал?
- Никак нет.
- Вот и стой на хуй!
- Есть!
- На жопе шерсть… Как там пленные басмачи себя ведут?
- Храбрятся. Говорят – хорошо последний смеется.
- Расстрелять до вечера обязательно. Гашиш конфисковать и мне доставить.
- Есть!
- Стоишь?
- Так точно – стою.
- Вот и стой на хуй! Кррууу…гом! Вспышка слева! Лечь. Встааать. Лечь. Встааать. Встать! А! Подловил, гы-гы!
- Так точно, товарищ комиссар, подловили.
- Разговорчики блядь!
- Есть!
- Есть хочешь?
- Так точно!
- А ты что больше любишь – тушенку, или яичницу?
- Яичницу.
- Долбаеб…
- Так точно!
- Безухов!
- Я!
- Головка от хуя. Ты баб ебал когда-нибудь?
- Так… Никак нет, товарищ комиссар.
- А мужиков?
- ???
- Шучу, шучу. Хочешь, сегодня медсестру в два смычка выебем?
- Так точно!
- Охуел?! Два наряда вне очереди!
- Ееесть…
- Десять нарядов вне очереди! И десять суток ареста, сука!
- Больше пяти по уставу нельзя, товарищ комиссар!
- Чтооооооо?!!! Пятьсот суток ареста, сука блядь!
- Есть!
- Обиделся, Безухов?
- Никак нет… (плаксиво)
- Тогда еще сортиры почистишь сегодня.
- Так точно…
- Ну, веди своего басмача…
- Есть…
В дверях появляется важный басмач в дорогом халате. Басмач вдруг видит, что одна из его жен, активно двигая головой, сосет хуй комиссару. Он начинает громко орать и прыгать в сторону комиссара, но его держат за руки два мощных красноармейца.
- Вы чего дергаетесь, товарищ? – строго спросил комиссар, - женщина это Вам не вещь. Кому хочет, тому и сосет.
- Э, красный шайтан, зарэжу. Я не зарэжу – мой сын придет зарэжэт!
- Зарэжэт, зарэжэт, - успокаивающим тоном сказал комиссар, ставя жену басмача раком и подымая ей сзади платье, - не, для ебли, пожалуй, не годится – там все мхом поросло… Позовите Безухова. Да чтоб немедленно явился.
Прибегает Безухов, весь вымазанный в говне.
- Будешь эту тетку ебать, Безухов?
Красноармеец мнется, не зная, что ответить.
- Ну?
- Так точно!
- Приступай!
- Есть!
Женщина начала стонать и охать.
- Зарэжу, шайтаны! Всех парублу, - беснуется басмач.
- Чего-то заебался я уже, - сказал комиссар, зевая, - объявляю сегодня короткий день. Всем спать…»
- Не пойдет, - закончив читать, почему-то с облегчением сказал Селиванов.
- Это отчего же? Насколько я заметил, Вы не дочитали, - раздраженно прохрипел Конников, держась за больное горло рукой.
Комната с мебелью из красного дерева странным образом подчеркивала задумчивое молчание Селиванова, придавая ему особую значимость. Бронзовый бюстик Достоевского на столе поймал лбом последний жидко-багряный луч заходящего солнца. Обстановка гнетуще действовала на Конникова, ему захотелось домой, в постель, под теплое одеяло из верблюжьей шерсти.
- Вяло. Образы героев никакие. Скучно, - подытожил Селиванов, с укором глядя на бюстик Достоевского.
Конников молча выслушал, слегка вздрагивая от каждого слова. Ворот крахмальной рубашки грубо сдавливал шею, лакированные туфли показались налитыми свинцом.
- Я мог бы подправить кое-что, переделать, - предложил он неуверенно.
Селиванов с удивлением посмотрел на собеседника, будто только что обнаружил в пустой комнате кого-то еще. Конников стыдливо опустил глаза и покраснел. Селиванову этого показалось недостаточно, и он продолжал смотреть в переносицу Конникова, на которой был белесый след от долгого ношения очков.
- Простите, - сказал тихо Конников, не поднимая взгляда.
- Бывает, - понимающе заметил Селиванов, закуривая сигару.
- Так я пойду? – с надеждой спросил Конников, слегка привстав.
- Конечно, дорогой. Не смею задерживать.
Конников, радуясь, кинулся к массивной двери.
- Альберт Азарович, - услышал он, едва взявшись за ручку двери.
- Да? – опустошенно отозвался Конников, чувствуя, что сейчас ему сделается дурно.
- Вы же знаете, что должны сделать? – безучастно спросил Селиванов.
Конников кивнул и выбежал из кабинета. По лицу седеющего Селиванова скатилась скупая слеза.
- Ужас какой, Венедикт! Все авторы твоего журнала больные люди! – возмущалась ночью жена Селиванова, сидя перед трюмо в ночной рубашке.
- Успокойся, Сашенька, что случилось? – меланхолично спросил бойкий обычно супруг.
- Ну, Конников – у тебя ведь работал?
- Ну да. Почему в прошедшем времени?
- Некролог сегодня читала. Так вот, твой Конников, взяв трехсотметровый разбег, головой врезался в здание НКВД, при вскрытии в нем еще яд какой-то обнаружили. Да, и вены вскрыты у него были.
- КГ, но А не М, - буркнул себе в усы Селиванов.
- Что ты сказал?
- Да так – считалочка детская, ложись спать уже…
- Больные они все. Помнишь Сафарова, того, что забил себя насмерть по голове томиком Белинского? А Разумовского? Вышел из твоего кабинета через окно. А…
- Спать. Спать. Спать, - пухлая рука легла на выключатель, и московская ночь мгновенно ворвалась в спальню редактора.
(с) Giggs
