Определяя степени повреждения тканей при ожоге, медики используют так называемое «правило девяток», распределяя площадь поверхности кожи числами кратными девяти. Путем несложной арифметики получается, что на одну ногу приходится 18% кожи, на туловище 36%, а на руку – 9%. Всегда кажется странным, что голове по этой простой формуле достается столько же, сколько одной руке – всего 9%. Такая жалкая доля на то пространство, где обычно все выгорает дотла, и где обычно пробегает первая искра.
Это ощущение раскаленной пыли, забивающее щели глаз и скрипящее на зубах, его ни с чем не спутаешь. Эта бурлящая кипятком воздушная взвесь заставляет все тело сжиматься, оголяя нервы и сдавливая каждый мускул. Когда мышцы лица находятся в постоянном напряжении на протяжении долгого времени, в случае если щуришься, глядя на солнце, или сдавливаешь челюсти от кипящей злости, кровь омывает мышечные волокна с большей интенсивностью. Сжатая в кулак плоть становится очень прожорливой. Голодная ткань требует все больше и больше, истощаясь за мгновения, и увеличивая приток крови в голову до тех пор, пока он не задавит отток. Именно поэтому вздуваются и пульсируют вены на лбу, а искаженные гримасами лица, приобретают красный оттенок, обычно служащий нам go-кодом.
Здесь даже в самые темные углы проникают солнечные лучи, тонкими надрезами вспарывая брюхо мраку. Эти кипящие блеском натянутые в темноте лески сочатся из щелей в наспех сколоченных ставнях. Они выхватывают повисшую в воздухе пыль, разгоняя ее медленное движение – мир вокруг оживает. Стоит белому пятну задержаться на коже, как ты получаешь ожог разогретой добела нитью накаливания. Так, наверное, чувствуют себя муравьи, которых сжигают из любопытства светом, сфокусированным увеличительным стеклом. Свет как будто следит за тобой, неморгающим пристальным взглядом из-за окна. Первый луч, рыскающий по полу, обрывает твое одиночество, превращая твою жизнь в бегство, а твое жилое пространство - в клетку. Ты уже не один – ты фигура, вписанная в светящийся многогранник, где каждая грань – ожог.
Когда смотришь на марево, поднимающееся от песка, начинаешь чувствовать вкус и консистенцию вдыхаемого воздуха. Здесь у него вкус грога: пьянящая вязкость на языке, обжигающая горечь в горле и аромат выжженной солнцем травы вместо привычных растопленных в вине пряностей. Кислород опьяняет, и после нескольких вдохов за закрытой дверью снаружи дверью в движениях появляется кисельная вялость и предательская неточность. Поворот ключа, запирающего замок, становится труднее с каждым движением. Отрыв от дома здесь ощущается кожей – выход в открытый космос кажется реальностью, когда солнце смывает с лица застывшую скорлупу комнатной прохлады.
Я провожу пальцами по шершавой поверхности стены: тонкий слой краски топорщится под давлением моей руки и расходится трещинами, на поверхность выступает влага. Прозрачные капли бегут по поверхности вниз, собирая пыль и мелкие частицы хрупкой побелки – стены покрыты разводами рыжей ржавчины, здесь все стареет значительно быстрее. Поверхность человеческого тела – это, в среднем, 2 квадратных метра кожи. Один из миллиардов лоскутов, которыми укрыта грязь под нашими ногами. Втоптанных и прибитых к поверхности, иногда нас так тяжело отделить от комьев пыли, праха и земли, размытых дождями слез, пота и крови наших страстей. Два метра моей кожи сейчас также беззащитны перед солнцем, как стена, облокотившись на которую я разглядываю белый след побелки на пальцах. На пальцах, которыми я провел по стене, остаются следы влажного пепла, который невозможно оттереть. Следы умирания, как болезнетворные бактерии, мгновенно впиваются в кожу и поражают организм вирусом сжиженного времени, запуская внутри процессы разложения. Кейт Ричардс сказал однажды, что вдохнул пепел отца, убирая со стекла очередную кокаиновую дорогу – здесь это уже не кажется эпатажным преувеличением. Здесь смерть витает в воздухе и ее можно вдохнуть, просто распахнув утром окна.
Мы сидим друг напротив друга, и солнце одинаково обжигает нас, дым от наших сигарет растворяется в неподвижном воздухе одинаково медленно, смешиваясь с воздухом, который мы вдыхаем одновременно. Головную боль мы тоже делим ровно пополам. Я все больше узнаю себя в нем, он также тщетно пытается оттереть известку от своего указательного пальца, вдавливая сырой порошок еще глубже в поры. Мы уже не говорим, потому что сил на произнесение слов не осталось – все испепелено жарой. Разогретая до кипения тишина липким горьким налетом скоблится на языке, проглоченная вместе со словами, смешавшаяся с жарой. Тишина вокруг колеблется только нашим учащенным дыханием и ритмом сердцебиения в висках, каждого нового такта которого приходится ждать все дольше. Мы просто смотрим, как наши легкие одновременно наполняются огнем, а через мгновение наши синхронизированные выдохи встречаются ровно на середине дистанции разделяющей нас.
Влажность выдыхаемого воздуха в такую жару всегда стопроцентная. Таким образом, легкие избавляются от жидкости. Естественная конвекция, необходимая для охлаждения тела. Каждый выдох это около 80 миллиграмм воды, улетучивающейся из тела. Это еще не все. Часть воды, находящейся в составе клеток тела, примерно 250–1700 грамм, выводится непосредственно на поверхность тела с потом, проходящим через кожу насквозь. Чем сильнее жара, тем активнее организм растрачивает воду лишь бы удержать температуру тела в пределах нормы. К этой работе подключается все больше желез, которых в человеческом теле насчитывается больше 5 миллионов. При температуре воздуха меньше 40 градусов, человек теряет в среднем около 300 грамм воды в час. Стоит столбику термометра перешагнуть 40-градусную отметку и расход жидкости может подскочить до двух килограммов в час. Апофеоз анорексичной истерии со страниц глянцевых журналов.
Я знаю, что как только мой организм растратит более 3% процентов всего объема содержащийся в нем жидкости, температура тела начнет непрерывно расти. Замедление пульса и учащение дыхания подтверждает мою гипотезу. Изменение температуры тела на 1-2 градуса, приводит к переутомлению и нарушениям в работе сердечно-сосудистой системы. Повышение на 5 градусов – несовместимо с жизнью. Значит, ждать осталось не долго. Угасающий ритм сердцебиения подтверждает и это предположение.
Мы сидим друг напротив друга, прислонившись спинами к стенам. Я смотрю в его глаза и ставлю еще одну галочку напротив своих преимуществ. У него светлые глаза, голубовато-серые, типичный европеец случайно попавший сюда. В период акклиматизации, такие как он, светлоглазые неженки чаще перевозбуждаются, страдают от бессонницы, раздражительности, повышения артериального давления. Сейчас этот фактор в мою пользу. Просто из-за того, что его глаза так легко пропускают солнечный свет, его кровь бежит по телу под большим давлением, совершает больше кругов и разогревается быстрее, проходя близко к кожным покровам и по разогретым мышцам, все еще пытающимся двигаться. Ты ведь никогда не думал, что цвет глаз будет стоить тебе жизни? Я смотрю на его превратившиеся в точки зрачки и улыбаюсь. 10-15 килограмм нашей разницы в весе, тоже играют против него – значит, больше испаряющая поверхность тела, значит меньше времени до перегрева. Я смотрю на его рубашку: она абсолютно сухая, несмотря на то, что несколько минут назад была промокшей до нитки. Я улыбаюсь. Топлю в песке только начатую сигарету – еще одна галочка, его дымящаяся сигарета с каждым вдохом еще немного поднимает артериальное давление и заставит его кровь еще раз пробежать целый круг этого раскаленного ада.
Кровь двигается по телу все медленнее, она густеет, так как вся влага, растворенная в ней, уже испарилась или разошлась по изголодавшимся мышцам. Кровь теряет большое количество плазмы, становясь все более вязкой – такой симптом характерен для ожогового шока. Значит, скоро жидкость начнет поступать из живых клеток тела. Высушенная оболочка клеток начнет трескаться по швам, и содержащаяся в них вода начнет поступать в межклеточное пространство через пробоины в стенках, заполняя полости тела. Этот процесс уже будет не остановить. Времени остается катастрофически мало.
В моей ситуации было бы глупо делать первый шаг. Любое движение в таких условиях это 15-кратное увеличение выделения тепла всеми включенными мускулами. При такой активности в нашей ситуации жизнь продлится несколько секунд, пока ты не свалишься замертво и проиграешь. Не знаю как его, а моя война уже началась и я не собираюсь так ошибаться, я рассчитал все по минутам и не могу оступиться в мелочах. С другой стороны в определенный момент сил окажется недостаточно даже для последнего рывка – терять время понапрасну тоже непозволительно. То, что он медлит, начинает меня беспокоить, а лишнее волнение мне ни к чему, пульс не должен учащаться. Неужели только я думаю о таком исходе, неужели жара пощадила его мораль, спалив дотла мою – это тоже ненужный элемент сомнения, мешающий сохранению спокойствия. Я должен быть в форме настолько, насколько это возможно.
Я закрываю глаза, когда вижу, как его рука поднимается чтобы бросить дымящийся окурок. Я уже знаю, что больше мне видеть ничего не придется. Он наваливается на меня всем своим весом, я гадаю, куда он ударит. Нарушенный обезвоживанием баланс ионов натрия и калия в нервных клетках, заставляет большие потенциалы тока скапливаться на их окончаниях. Электричество пробегает по нейронным сетям в 6 раз быстрее, чем обычно. Весь путь от удара его кулака, через болевые рецепторы под кожей, через спинной мозг в продолговатый, а оттуда в кору нервный импульс пробегает со скоростью 30 метров в секунду. Это предел. Быстрее не бывает. Все цепи мгновенно разряжаются болью и сжимают мои челюсти на его шее под 10-кратным давлением. Время реакции: 3 миллисекунды. Ровно столько проходит от его удара в мое ребро до того, как его кровь орошает мое небо. Изысканное вино. Целое состояние за бутылку. Ни один сомелье не опишет вам вкус жизни, букет ее продолжения. Боль все еще пронзает меня, но его кровь уже бежит по моему горлу, наполняя меня шансами на выживание. Вкус такой сладкий, я давлюсь этой приторной багровой патокой, задыхаясь от жажды.
Я сижу один напротив его тела, облокотившись на истрескавшуюся от солнца стену. На моих губах запеклась его кровь, и, облизывая высушенный рот, я чувствую ее тошнотворную сладость. Я дотяну до вечера и, возможно, меня успеют найти и спасти за ночь, пока снова не поднимется солнце. Я думаю о солнечных ожогах и вспоминаю о «правиле девяток». А ведь говоря о выживании, девятью процентами, приходящимися на голову в этом правиле, вполне можно пренебречь.
Всем тем из Экета, Калабара, Абуджи и Порта-Харкурта, о ком я помню.
Берегите себя…
