От первого удара она сложилась, как книжечка для детей.
Знаете, есть такие. Они вроде как не просто книжки, а объемные. Открываешь, а оттуда выпадает, - нет, не презерватив или сухой лист, или любовная записочка десятилетней давности, - какой-нибудь домик, или сказочный герой, а может даже сказочный ансамбль какой. Не выпадает даже, а вырастает. Объемные книги, так, кажется, это называется. Они легко раскладываются. Но и складываются так же легко. У меня в детстве была такая. Раскроешь, а посреди разворота возникает сказочный городок, с замками, башнями, и белкой, которая грызла то ли алмазы, то ли орехи. Я всегда на нее дивился. Не на белку, на книжку. Казалось бы — перед тобой целое монументальное строение, пусть и из бумаги. Как его убрать, не помяв? Но они так хитро скроены, что, стоит тебе просто напросто захлопнуть страницу, как все исчезает. Пропадает, как морок.
Оксана, конечно, не пропала как морок, врать не буду. Но сложиться — сложилась. Значит, подумал я про себя, хорошо попал. Так всегда бывает, если ударить в солнечное сплетение чуть сверху. А разница в росте мне это позволяла. Удар был отменный. Но ей, конечно, было вовсе не до того, чтобы оценить всю красоту моего совершенного удара. Оксана начала визжать, как свинья.
− Не по лицу, не по лицу, не по лицу, - верещала она.
− Только не по лицу, не по лицу, только не, - завывала она.
− ТОЛЬКО НЕ ПО ЛИЦУ, - орала она на весь дом.
А я в это время, уважив просьбу дамы, бил ее кулаком по спине, намотав на левую руку ее длинные волосы. Начинающие, - кстати, отмечу, - сильно редеть. Она иногда сетовала на то, что выпадают они потому, что Кое-Кто частенько наматывает их себе на руку — трахаясь ли, избивая ли, - на что я советовал ей заткнуться, пока не получила по морде.
Ну, она и затыкалась. Потому что знала, я с этими вещами не шучу. Но что-то зловредное в ней — психологи называют такую штуку «демон», что ли, - вечно подталкивало эту суку гавкнуть мне под руку. Наливаю ли я из чайника в чашку и промахиваюсь слегка, оступаюсь ли, забываю ли закрыть (или открыть? эти ебанные требования постоянно менялись) крышку унитаза, - эта женщина промолчать не может. И, хотя знает, чем все для нее закончится, бросает в мою сторону какое-нибудь глубокомысленное замечание. На что я, так как прекрасно вижу, к чему эта сука ведет, предлагаю ей перейти сразу прямо к делу.
− По морде или в живот, сука? - спрашиваю я, наматывая ее волосы на левую руку, и подбадривая пинком.
− Только не по лицу, - воет она, потому что прекрасно знает, НАСКОЛЬКО это может быть сильным и страшным.
− Сама выбрала, - говорю я.
И, выпрямив ее еще одним пинком, бью ей аккурат в центр туловища, пока она не успела трусливо полуотвернуться, прикрыв корпус руками. После чего она, хватая воздух ртом, складывается как книжка из моего детства — такая же яркая, бестолковая и блестящая, - думаю с горечью я. И оседает прямо на пол. С минуту пытается вздохнуть, а после удара в сплетение это ой как непросто, и, когда понимает, что не может, в панике начинает выть. Оксана, Оксана, укоризненно качаю я головой. И засучиваю рукава.
− И-и-и, - тоненько пищит она, и ползет в сторону кухни.
− Получай, сука, - говорю я, и бью ее ногой в живот.
Она переворачивается пару раз, и, даже не пытаясь плакать, - не для кого, - пытается закрыться в своей комнате. Но меня на мякине не проведешь. Или как там и на чем проводят? Я вставляю ногу в дверь, давлю на нее плечом, и вваливаюсь в комнату, упав прямо на Оксану. Это еще раз выбивает из нее духа. Еще бы. Сто килограммов с лету. А что, отличная идея. Я встаю, и еще разок падаю на нее. Перестаю, когда из нее начинает брызгать кровь. Не знаю, как там снизу, но сверху точно. Из носа потекла. После этого я ее трахаю быстренько, кончаю в нее же, хоть она и умоляет меня этого не делать, карьеристкадолбанная, и встаю.
− Утрись, тварь, - бросаю я ей, и взбудораженно дыша, иду принимать ванную.
Не то, чтобы я очень хотел купаться, но из-за шума воды ее скулеж не слышен, вот и отлично.
Почему я себе все это позволял по отношению к женщине?
Ну, Оксана была моей женой.
И я всегда ее ненавидел.
ххх
Жениться я на ней вовсе не собирался.
Оксана, как и я, была сотрудником информационного агентства. Заносчивая тупая коза с привлекательной внешностью. Разыгрывала из себя Непонятую Женщину. Кажется. Аверченко про таких еще писал? Или Тэффи? Неважно. На факультете филологии, где я отучился — моя сука, выпускница профильного журфака, всегда колола мне этим глаза — у меня с этими ребятами Бронзового века всегда были нелады. Да и какая разница. Главное, Оксана. Сука была нервная, дерганная. Вечно блядь гримасничала. Называла себя стрингером. Свистела про опасности ее недолбаться тяжелой профессии... Она носила листочки с новостями из кабинета с телетайпом — да, тогда он еще был, - в кабинет редактора с таким бля видом, словно профессиональная журналистка несет под пулями сверхсенсационный репортаж про бойню в Газзе. Я, просто наборщик, только диву давался, гляда на то, как эта звезда строит из себя Опытную Профессиональную Журналистку Рискующую Собой.
Чем она рисковала в Молдавии 1994 года, - самом безопасном месте на Земле, населенном миролюбивым и туповатым, как овцы, населением - хер ее знает, мою Оксану.
Тем не менее, у нее были и достоинства.
Говорю об этом нехотя, но умолчать не могу. Как-то же я на ней женился! Так вот, о достоинствах. У Оксаны была сочная, спелая грудь третьего размера, клевая жопа, и длинные крепкие ноги. Наконец, она была смазлива. Не то, чтобы красавица, но привлекательная, да. Само собой, я запал. Мне казалось, да хрен с ними, с ее заморочками про Стрингерство — тем более, для меня это слово навечно было повязано со стрингами, трусами такими, которые в жопу залазят, - может, пройдет со временем. Но на Оксану все равно не расчитывал. Я был диковатый, туповатый — по всеобщему мнению, - наборщик. Единственное мое достоинство было в массе. Я весил, да и вешу, под сто, но я не жирный. Да, позвольте представиться, мастер спорта по водному поло.
Но для информационного агентства это никакого значения не имело. Оно кишело длинноволосыми кретинами, которые писали Репортажи, а потом бухали в своих кабинетах до посинения, и сочиняли там по ночам Стихи. Оксана таких очень любила. Один такой трахнул ее, когда она пришла в редакцию 16-летней ссыкухой, мечтавшей о Работе Журналиста, - прямо на рабочем столе. Выебал, выбеал, выебал. Она называла это красивее - «Сделал Меня Женщиной». Ну, говорю же, выебал. Ей Богу, она сама рассказала. Детка, ты хотя бы получила направление на практику, хотел спросить я ее, но молчал. Я всегда молчал. Другой такой трахнул ее в 17. Потом несколько таких трахали ее в 18 и 19 лет. В общем, кто только не трахал ее в сумрачных, лабиринтообразных коридорах Дома Прессы, где располагались тогда все информационные агентства города. Но ее это не смущало. Она выглядела хорошо, была молода — мы познакомились, когда ей было двадцать два, - и стоила из себя представителя Самой Опасной Работы На Свете. Работа и правда была опасной. Многие спивались. Во всем остальном эта работа была безопаснее труда сторожа на складе мягких игрушек. Гребанные журналисты никому на хрен не нужны. Их всегда можно купить.
Скажи я все это Оксане в лицо, боюсь, она бы меня не поняла. Так что я молчал.
А эта звезда, когда заходила к нам в кабинет, порывисто бросала:
− Четверть полосы, срочно в номер, третий кегль, пятый шрифт!
Мы, технический персонал, только смеялись. Она и понятия не имела, о чем говорила. Но мы любили, когда она заглядывала. Платье у ней вечно просвечивало, и мы вечно спорили, кому теперь она дает. Имен технического персонала в списке не было. Все знали, что эта невероятно честолюбивая девка трахается Только с предеставителями так называемых творческих профессий. Хотя, - думал я, наблюдая за ними, - творческого в профессии журналиста очень мало. Меньше даже, чем в труда охранника склада мягких игрушек. И здорово удивился, когда эта сука осталась после работы — уж они-то работали мало, не то, что мы, - перекинуться со мной парой словечек.
− Дружище, ты сорвал куш, - смеялись ребята из цеха издательства.
− Эта сладкая киска на тебя потекла, - говорили простые суровые ребята из цеха экспедиторов.
− Ерунда, - говорил я, - эта киска и пуговицы не расстегнет, если у тебя нет тетрадочки Стихов, или ты не задумал Поэму, да еще и не состоишь в штате от заведующего отделом и выше.
− Ну так напиши стихов или задумай поэму, - смеялись они.
Я только отмахивался. Но на секс втайне рассчитывал. Все знали, что Оксана — сторонница Свободных Отношений. Эта была вторая ее фишка, после Богоизбранности ее профессии сраной.
− Свободные Отношения это основа счастья и мира, - говорила она.
− Мужчина мне нужен как партнер, как союзник, - говорила она.
− Люди не должны друг друга Связывать, - говорила она.
После чего убегала на пресс-конференцию, посвященную числу подметенных тротуаров с таким видом, будто летела в Бейрут на войну. Вот коза! Но, видимо, вся эта хрень насчет свободных отношений касалась только тех, кто был сам не лыком шит. А я, кажется, был весь из лыка.
Так что, когда она после двух свиданий, непомерно меня удививших, пригласила меня к себе, и мы у нее на диване неловко потрахались, - я все старался не задвинуть как следует, потому что член у меня, как и все остальное, крупный, - заявила, что беременна, то я не сопротивлялся.
И мы поженились. Само собой, она беременна не была. Так оказалось месяц спустя. Доктор был в шоке. Как такая продвинутая баба могла задолбать себя страхом залететь до ложной беременности, думал он, и я видел это в его глазах. Но, я, - несмотря на слухи, - знал, что она не специально. Она и правда думала, что беременна. Видели бы вы ее глаза, когда она думала, что залетела. Она была напугана до смерти, до усрачки. И куда только подевались все эти Твердые Убеждения и Вера в Свободные Отношения? Видимо, в пизду. Жаль только, что больше ничего в этой пизде не было.
− А что же это было? - спросил я.
− Задержка видимо, - стыдливо сказала она.
Я рассмеялся. Вот тварь. Свободная Женщина Двадцать Первого века. Задержки от беременности отличить не в состоянии. А как же тесты, полоски, и куча всякой другой херни, которой вы забиваете себе голову со времен начала движения суфражисток, хотел я спросить ее. Но в который раз в своей жизни промолчал. А она пошла на какой-то блядский фуршет, не взяв, по обкновению, меня. А я отправился в наборную, перепечатывать какую-то фигню, накаляканную корявым почерком одного из этих гениев непризнанных, экс-трахарей моей жены. Все они почему-то смотрели на меня с сочувствием. А я на них — с легким удивлением.
Когда весишь центнер, и это не жир, можно позволить себе поиронизировать над сочувствием.
ххх
У боссов дела шли отлично. В том числе и за счет повышения наших зарплат. Ну, которого никогда не было. Агентство, в котором мы работали, спустя несколько лет стало холдингом. Мы открыли телеканал, ради, и пару газет. Само собой, не мы, а наши хозяева. Но Оксана, которую я тогда еще не бил, всегда говорила «мы». Она всегда увлекалась, эта коза.
− МЫ сделали по рейтингу конкурентов! - радостно визжала она, врываясь в операторскую, где я стал проводить больше времени, потому что мне доверили кое-что на монтаже.
− МЫ сделали то, - говорила она.
− МЫ сделали это, - говорила она.
− МА команда! - говорила она.
− МЫ добились увеличения прибыли на двадцать семь процентов! - говорила она.
− Посмотрите, как у нее горят глазки! - говорил кто-то из педерастов-акционеров.
− Вот как надо переживать за судьбу ОБЩЕГО дела, - пиздели они.
Хотя ОБЩИМИ у нас с этими говнюками были только проблемы. Прибыли и акции были НЕ общими, конечно же. Ну, работяги только посмеивались. Ну, и я с ними. Дома я просил ее умерить пыл, но она говорила, что это у меня все от замкнутости. Ну, я затыкался, и ждал, когда она выйдет из душа, чтобы потрахать ее немножко. Получить свое за день унижений и тяжелой монотонной работы.
− Что, ОПЯТЬ? - спрашивала она.
− Только не глубоко, - просила она.
− Нежнее, милый, ты же МУЖЧИНА, - говорила она.
− Ты просто ОБЯЗАН меня беречь, - говорила она.
Так, как будто мужчина это кастрированный кот, который должен массировать пизде клитор, чесать спинку, приносить кефир и повидло из магазина, платить по счетам, и скрываться в своей гребанной корзине всякий раз, когда осточертеет хозяйке. Кстати, о счетах. Оксану — за миловидную внешность — перевели в дикторы телевидения. И она стала зарабатывать чуть больше меня, хотя все равно мало. Но дело было не только в деньгах. Она с ума сошла от важности. Теперь слово ТВОРЧЕСКИЕ во всех его склонениях и падежах не слетало с ее пухлых губ, которыми, кстати, отсасывала она мне не очень охотно, так как я был «чересчур большой». Творчество, мы творческие, творческая, о творчестве, творить, наша творческая... - только и делала что трындела она.
Господи, а ведь она была всего лишь диктор. Долбанный диктор. Говорящая голова. Человек, которому приносят сообщения агентств, и который исправляет в них пару запятых — а может и не править, - и зачитывает их перед камерой.
Но она диссонанса не чувствовала.
− Мы, наркоманы и творцы эфира, - сказала она пафосно как-то на вечеринке, куда попал чудом и я.
Мне стало так стыдно, что я чуть было не дал ей по роже уже тогда.
Но сдержался. Тем более, что она зарабатывала теперь на пять-десять долларов больше, чем я. Для истерички ее типа это был отличный повод порефлексировать. Она тайком от меня звонила в службу психологической помощи узнать, как обращаться с мужчиной, «который унижен своим заработком». Блядь, подслушав, я едва с ума не сошел. Что себе выдумывает эта коза, думал я, И думал, какого черта мы не развелись за пять лет, хотя очевидно было, что она думала, что залетела и как смерти боялась рожать, не будучи в Статусе, а когда угроза отступила, я был ей явно не нужен. Зачем, думал я.
Потом понял. Ей все равно было приятно быть Замужем. Раз уж так получилось, выжмем максимум пользы из ситуации, говорил весь ее облик. Пока муж-недотепа не слишком бросается в глаза, носит чистые рубашки и не пьет, пускай существует, заявляла она всем своим поведением. Да, я был далеко не идеал — я не был ТВОРЧЕСКИМ. И кучи денег у меня не было, и честолюбие этой женщины ничем не подогревал. Зато я давал ей Статус. Сучки, которых перетрахало слишком много народу, чувствуют такое жопой, и вцепляются в мужика, который им позволит это, так же прочно, как коршун в цыпленка. Вот она и вцепилась. Дальнейшее было делом техники. Спрятать меня подальше, иметь вид Семейной Дамы, и проводить время по-прежнему.
− Мой муженек, - говорила она ласково.
− Пусть не блещет талантами, зато свой, - говорила она.
Ах ты коза. Ладно. Я часто приглядывался к ней. Оксана выглядела счастливой. У нее было кольцо и она могла звиздеть про Семейные Ценности. Верила она в них так же истово, как в Свободную Любовь парой лет раньше, и проповедовала она их так же истово.
И, разумеется, так же легко их предавала.
ххх
Сомнений в том, что она мне изменяет, у меня не было с самой свадьбы. Не то, чтобы она была слаба на передок, с этим-то все было как раз наоборот. Несмотря на большое количество партнеров, она толком не была раздолбанна. Еще бы. Секс ведь никогда не был для нее просто способом получить удовольствие. Она зализывала его шершавым языком раны своего честолюбия. Звезда этакая. Поэтому она вечно недовольно сопела — не только подо мной, я разузнал, - пока ее трахали, и все стремилась поскоре закончить. Чтобы потрындеть уже про Наркоманов Эфира (с любовниками), ну, или про Уютное Семейное Гнездышко (со мной). Как-то раз, правда, она сменила пластинку.
− Ты такой ленивый, - сказала она.
− Мне куда больше нравилось бы, если бы стал что-то Делать, - сказала она.
− О чем ты, - спросил я, и перевернул ее на спину одним движением кисти, она всегда была легкой для меня.
− Ну, ты мог бы что-нибудь писать, - сказала она, стоически снося мои заигрывания с ее сиськами, видимо, я лапал их недостаточно Творчески и Одухотворенно.
− Или, например, рисовать картины, - сказала она.
− Я набираю тексты и монтирую репортажи, - сказал я.
− Это все так... серенько, - сказала она.
− Вот есть у меня знакомый, Лоринков, - сказала она.
− Гроза старшего курса! - сказала она. - Все мы, все Творческие Девочнки, были в него влюблены!
− Так он и газетчик блестящий, и сюжеты делает, и даже, говорят, книжки талантливые пишет, - перечислила она.
− Он явно Творческий! - сказала она, нервно моргая.
− Явно Гений! - сказал она.
− Так выйди за него замуж, - сказал я, развигая ей ноги коленом.
− Не могу, - сказала она с легким сожалением.
По тону я сразу понял, что она с ним трахалась, просто он, как и все остальные 1000 тысяч ее партнеров, использовал ее лишь для перепихона. И ты правильно сделал, парень, подумал я.
− Почему не можешь? - спросил я.
− Он давно уже женат, - сказала она.
− На какой-то обычной, простой девушке — сказзала она с яростью.
И чего он только в ней нашел? - сказала она досадливо.
− Книг не пишет, в газете не работает... у нее даже своего блога нет в жж, где бы она могла написать, как критически относится к свежему тексту Коэльо или причудам дизайна от Карвальон, вся она... не Творческая, какая-то вся... не яркая! - сказала она.
Я преисполнился расположения к этому Лоринкову и его Нетворческой жене.
− Может, она не трахает ему мозги постоянными разговорами про наркоманов эфира? - предположил я.
− Не груби мне, - сказала она.
− Ладно, - сказал я.
И продолжил ее трахать. Да-да. Вы не ошиблись. Мы разговаривали о всякой вот такой ерунде, трахаясь. Вот такого низкого накала страсти были у нас с Оксаной в постели. Конечно, ровно до того момента, когда я не избил ее в первый раз. А после этого не трахнул как следует, не принимая во внимание ее жалкое нытье про «слишком большой» или «я сухая». Кстати, она и правда была постоянно сухая. Не возбуждал я ее, что ли? В любом случае, кровищи было столько, что она вполне могла зачерпнуть у себя под носом и смазать там, внизу. Что я ей и предложил, когда предложил своей женушке встать раком. Это был наш первый раз. Первый раз я ее побил, имею в виду. Ну, и, если уж честно, первый раз я ее и вытрахал, как следует. Два в одном. Бинго.
− Становись раком, сука! - скомандовал я, и она хныкая, встала, окропив комнату кровью.
− А сахааа, - промычала она.
− Что блядь? - спросил я.
− Я сухая, - сказала она более внятно разбитыми губами.
− Отлично, тварь, - сказал я, - так бери кровищу с носа, и мочи себя там внизу.
После чего вдул, и трахал до упора, невзирая на протесты, и, вероятно, ей было больно. Но мне было плевать. В тот день я получил весомые доказательства измены. Она приперлась домой, благоухая, - якобы она была на невероятно трудном задании, - и пошла в ванную. Но мобильный телефон забыла, хотя обычно строго следила за тем, чтобы он, бедняжечка, купался вместе с ней. На качество секса ей всегда было плевать, значит, понял я по ее счасиливому виду, ее трахнула какая-то шишка из администрации. Ну, или какой-то представитель Творческой Интеллигенции, который непременно получит Нобелевскую Премию.
Я взял ее телефон и просмотрел два сообщения. Входящее и исходящее. Входящее — от какого-то хмыря, который ее, судя по времени отправки текста, трахал сегодня, - гласило:
«М-м-м, моя сладкая девочка, твоя киска такая тесная, твои ляжки такие упругие, твои груди так подрагивают, когда я трахаю тебя, моя сладкая апельсиново-пшенично-молочная фея, когда мы сможем повторить этот невероятный экзистенциальный опыт с налетом легкого садо-мазо? Будем осторожны, чтобы этот ваш супруг-орк не застиг нас— а то я его боюсь, хи-хи. Твой сатир. Постскриптум. Сделай это еще раз — заглоти мой рог под самый корень, глядя мне в глаза, и я сорву для тебя все звезды мира»
Черт. Я почувствовал, как у меня встал. Эти ребята — ну, журналисты всякие, - они и правда иногда умеют Сказать. Черт-черт, черт. Ладно. Я глянул исходящее сообщение. Оно, как и вся Оксана, было пропитано пафосом и ложью.
«Мой друг, не слишком ли вы поспешны в своем жадном стремлении иметь лишь секс, секс, и ничего кроме секса? Да мне было хорошо с вами, но ведь именно Душа это ворота в тело, я настаиваю — Душа, а не то, о чем вы постоянно говорите, так что давайте в следующий раз встретимся в менее интимной обстановке, например, сходим в Театр, обсудим что-нибудь связанное с Творчеством. Мне интересно было бы узнать как вы пишете Ваши книги... Всегда Ваша юная фея».
Юная фея двадцати семи лет. Еб твою мать. Бедный парень, подумал я. Он решит, что плохо ее трахнул и она пошла в отказ. А ей просто не нужен секс. И живые люди ей не нужны. Ей нужны дрова в костер ее жадного честолюбия. Того, когда ты даже партнера для простого перепихона выбираешь не из приязни, а по степени его Твоческой или Социальной Значимости.
Я надолго застыл, и оцепенение прошло, лишь когда прекратился шум в ванной. Значит, вода набралась. Я зашел в ванную, - несмотря на ее протестующий возглас, она считала это личным пространством, - и глянул на себя в зеркало. Тридцатилетний крупный мужчина в хорошей форме. Обычный. Не яркий. Не-блядь-Творческий. После чего развернулся и ударил ее кулаком по лицу. Вода окрасилась кровью сразу же. Я вытащил ее из ванной, вбросил в комнату, и еще поколотил. А потом поставил раком, и вытрахал, как следует, не оглядываясь на то, что у нее там тесно и узко.
Это был наш первый раз.
После этого она мне, кажется, не изменяла. Но значения это не имело. Я стал избивать ее регулярно и постоянно. За большие провинности и малые. Я бил ее и так и этак. После первого она умоляла меня не бить ее по лицу, и чаще всего так я и делал. Но если я был раздражен чересчур уж, то бил и по лицу, и она тогда врала что-то про падения с лошади - конный спорт был ее любимой забавой, - а то и отлеживалась дома на больничном. И знаете, что.
Люди, которые говорят, что рукоприкладством ничего не добьешься, и что это не способ решения проблем, ни хрена не понимают в жизни. Все решилось.
Когда ты начинаешь беспощадно лупить жену даже за неправильно приготовленный ужин, в доме воцаряются мир и покой.
ххх
Спустя год она меня боялась.
Научилась гримировать синяки. Садиться спокойно и не морщась, как будто ее задница и правда не в кровоподтеках. Дышать легко, несмотря на то, что ребро поломано. Запуганная и затюрканная, бедняжка не могла о разводе даже и помыслить. Меня это смешило. Неужели идиотка думает, что я ее не отпущу? Я бы дал ей развод в любой момент. Но она, курица безмозглая, навоображала себе, что я жестоко с ней расправлюсь, - наверное, точно не знаю, иначе чего она все это терпела, - и о разводе даже и не заикалась. К моему удивлению.
Вообще, она изменилась. Про Творчество и Эфир я от нее и слова больше не слышал. Бедная девчонка даже дыхнуть боялась. Я находил это правильным. Бил ее за малейшую провинность — на мой взглояд провинность — и трахал всякий раз, как и когда захочу. Она иногда жаловалась, уже не претензиями, конечно, а ласково так, нежно. Но мне было все равно.
Я окончательно плюнул на брак, как на союз равных. Это, знаете, работает, когда в браке действительно двое равных.
А у меня в браке был я, и безмозглая кукла, помешавшаяся на эгоизме и честолюбии. Трахаться мирно мы перестали. Я всегда ее шлепал, бил, и унижал. Иногда я ловил себя на мысли, что мне нравится слегка придушить ее, и, пока она испуганно бьется, навалиться сверху. Пора кончать с этим, думал я, иначе задушу эту идиотку на хрен. Но когда женщина покорна тебе во всем, она становится слишком удобной. Можно сказать даже, что я привязался к Оксане. К Новой Оксане, конечно же. В конце концов, женщина и есть раба при своем мужчине. И когда Оксана стала ей, то брак показался мне неплохой штукой. Так что я даже пожалел, когда все закончилось. А закончилось все, как это обычно и бывает, случайно.
Она стояла на кухне в одних только гольфах и переднике - я так попросил, - и готовила жрать. Я приоткрыл казан. Ребрышки. Как я люблю. Тут-то Оксана и совершила ошибку. Женщины ведь не любят, когда заглядываешь под крыщку, если блюдо только готовится. Она не сумела скрыть раздражения и фыркнула или прошипела что-то. Не имело значения, потому что я вновь вспомнил ту хрень, которой она меня потчевала лет пять, - и это была вовсе не еда, - и крутанул ее левой рукой. И втопил кулак правой, - как педаль машины ногой, - в живот. Так втопил, что она минут пять вдохнуть не могла. Пяти минут не было никогда. Поздравляю с рекордом, детка, подумал я, сидя над ней на табуретке. А она, вдохнув очень осторожно, буквально пробуя воздух на кончике языка, - ну прям как долбанный турист, который пробует горячую печеную картошку, - засучила испуганно ногами. Можно было ее пожалеть. Но у меня правило. Если уж начал, делай.
Я пнул ее слегка, для пробы и все глядел, как эта коза голая ворочается подо мной, и как блестит ее настоящая пизда в разрезе. И ненависть застила мне глаза. Она что-то заверещала, всхлипывая. Я вслушался.
− Не по лицу, не по лицу, не по лицу, - верещала она.
− Только не по лицу, не по лицу, только не, - завываала она.
− ТОЛЬКО НЕ ПО ЛИЦУ, - орала она на весь дом.
Я, удовлетворяя ее просьбы, стал бить ее по ногам и по корпусу. Она извивалась, а я входил в раж. А потом мой ручной хомячок впервые взбунтовался.
− У меня завтра ЭФИР! - крикнула она с ненавистью.
− Не смей трогать мое ЛИЦО! - заорала она, и разрыдалась.
Не по лицу, так не по лицу. Я спокойно дождался, пока она перестанет всхлипывать, и приподнимется, а потом, глубоко вдохнув, ударил ее ногой в грудь. Изо всех сил. Она всхрипнула и сложилась, прям как складная книжечка. После семи минут мне показалось, что она идет на очередной рекорд. Но результат, в случае гибели спортсмена, не засчитывается. Так что максимум, которым она обходилась без воздуха, остался пятиминутным.
Я ударил ее так сильно, что она умерла.
Это я понял, когда вышел из ванной, и увидел, что она лежит, как я ее и оставил. Не дышала. Тело, - там, где оно соприкасалось с полом, - потемнело. Я смонтировал достаточно материалов о городских убийствах, чтобы понять — это наступает окоченение. В первую очередь там, где ткани с чем-то соприкасаются. Я сел на кухне и собрался с мыслями. Оксана была мертвой. Что же. Значит, настала пора мне оживать.
Я собрался не только с мыслями, но и в дорогу. Постарался вспомнить расписание электричек на Украину, чтобы не звонить и не выдавать направление. Взял все деньги, собрал рюкзак, и присел на дорожку. Потом мне показалось, что Оксана пошевелилась. Я присмотрелся внимательнее. Оксана и правду пошевелилась. Я перевернул ее на спину и она тихонько застонала. Почти убитая жена глядела на меня с ненавистью.
Я сел ей на грудь и сказал:
− Какая-то ты сейчас вся ... не яркая.
ххх
В электричке было жарко и шумно.
От гула мне спать захотелось еще до отправки. Я был совершенно спокоен, потому что ключей от нашей с Оксаной квартиры ни у кого больше не было. Когда тело начнет пахнуть, пройдет недели две. Через две недели я буду очень далеко — из Одессы можно уплыть паромом в Турцию, а можно — в Камбоджу нелегалом, а можно и просто остаться там, и жить в деревеньке под городом, без имени и фамилии. У меня масса времени на то, чтобы решить. Летом бы обошлось двумя днями, но ведь сейчас только март. Мне не было жаль Оксану. Просто она сама во всем виновата, подумал я. Во всем. Потом попытался вспомнить, выключил ли я газ и свет? Потом подумал, что это не имеет значения. И наоборот, надо было оставить газ включенным. Едва было не встал, чтобы выйти из поезда и вернуться, чтобы поджечь квартиру. Потом понял, что на при поджоге пожарные и полиция будут у нас дома уже через час-другой. И все мои две недели времени в запасе пропадают.
− Ладно, - сказал я себе, - сделано как сделано, и лучше не переделаешь.
И решил сидеть и не дергаться. Так что я сел и перестал дергаться.
Жирные крестьянки напротив меня хитро мне улыбнулись.
− Что? - сказал я.
Вместо ответа они молча показали мне несколько пластмасовых бутылок с вином.
− Я не пью, - соврал я им.
− Сынок, скажи на таможне, что пять бутылок твои, - сказали они.
− Одна бутылка будет за это твоя, - сказали они.
− Запросто, - сказал я.
Путь предстоял долгий, мне нужны будут силы, а в домашнем вине много витаминов. Я прислонил голову к стеклу и стал думать. Беглец-убийца. Вот как все обернулось. Значит, не зря Оксана говорила, что мне следует желать большего, чем серое существование техника информационного холдинга. Эта жизнь явно утеряна. Безвозвратно. И что за жизнь мне суждена взамен? Я не знал. Оставалось догадываться. В догадках я и уснул, и проснулся только на таможне и на границе. Молдавских таможенников, смуглых, вороватых и мелких, как мартышки в зоопарке, сменили крупные, тупые и медленные, - как гориллы на воле - украинские пограничники. Оксана во сне делала мне отличный минет. На лице и на теле у нее не было больше синяков. Она улыбалась и очень громко сопела. Вагон шумел. От толчка в плечо я проснулся, и понял, что это я сопел. Крестьянка протягивала мне заработанное вино. Я молча взял бутыль и снова уснул. Холмы сменились равниной.
Это значило, что поезд въезжал на Украину.
КОНЕЦ
Черный Аббат
