Мне одиннадцать лет. Родители взяли меня с собой в ресторан. Лето, каникулы, и родители решили, что это не повредит мне. Я счастлив, и мне совсем не хочется спать.
Я помню жареных кальмаров и картошку фри, которые ел в тот вечер, запивая их налитой в длинный узкий бокал Колой, - такой узкий, что моя переносица упиралась в его ободок. Под потолком, провисая и образовывая ниши, распростерлась рыбацкая сеть. Прямо над нами, в одной из ниш, лежит чучело акулы, а чуть поодаль, над соседним столиком - электрического ската, - и оба чучела блестят, покрытые лаком, а искусственные бусинки-глаза смотрят тускло и безжизненно.
Высокий и худой, с бледным вытянутым лицом официант возник у нашего столика, записал что-то в черный блокнот, и, вложив блокнот за пазуху, удалился, а через какое-то время две молоденькие официантки уже расставляли перед нами тарелки с едой.
В дальнем конце зала работали музыканты: клавишник, прячущийся за каскадом из трех синтезаторов, и певица, девушка лет двадцати, полная, в тесном блестящем платье, с тяжелым, усиленным динамиками, хищно и навязчиво реющим над столиками меццо-сопрано. Музыка звучала слишком громко, и, когда я говорил с отцом, нам приходилось сближать головы, чтобы услышать друг друга.
Женщина сидела за круглым столиком, у входа в ресторан. На ней были розовая футболка и черные, обтягивающие крепкие ноги шорты-лосины. Каштановые волосы собирались на макушке щетинистым хвостом, а грубоватое тупоскулое лицо алело обильно умостившей его косметикой, - и вся эта пестрота, казалось, искусственно приклеена к женщине, походившей скорее на крестьянку, чем на городскую кокотку, которую она так старательно пыталась изобразить.
Рядом с женщиной сидел ее сын - мальчик лет десяти. Он был худ и бледен, а вокруг его глаз легли густые тени: каждый вечер он приходил с матерью в ресторан и просиживал здесь ночи напролет. Чахлый на вид, он, тем не менее, так и фонтанировал энергией: вертелся на стуле, улыбался, гримасничал, донимал мать вопросами и ужимки, - он так и норовил поддеть ее, вывести из себя. И она, давно привыкшая к его выходкам, смотрела на сына с усталой строгостью, делала короткие замечания, а иногда, когда он уж совсем изводил ее, перегибалась через столик и с силой дергала его за рукав футболки. На какое-то время мальчик замирал, его лицо приобретало серьезное, насупленное выражение, но потом - снова начинал свое верчение, не в силах сдержать поток теснящей его энергии. Его мать устало и укоризненно покачивала головой, признавая этим жестом свое бессилие перед ним, и отворачивалась, устремляя какой-то выискивающий взгляд в центр зала. Подошедшая к столику официантка поставила перед мальчиком тарелку с едой и стакан Колы, и, перекинувшись несколькими словами с его матерью, с которой, судя по всему, была давно знакома, принялась журить мальчика, призывая его к порядку и послушанию. Мальчик утих, продолжая озорновато, вызывающе улыбаться, а когда официантка отошла от столика, снова принялся вертеться и гримасничать.
Несколько раз за вечер к столику подходили мужчины.
Подойдя к столику, мужчина садился на свободный, нарочно приготовленный для него стул. Женщина говорила что-то, улыбаясь, придвинув лицо к его лицу, и он кивал, и отвечал ей, и сдержанно улыбался, пряча за этой улыбкой некоторую долю стеснения и нерешительности. Пока они разговаривали, мальчик украдкой, не то с опаской, не то с почтением поглядывал на них, - он становился неожиданно спокоен, точно боясь прервать их беседу. Он потягивал из трубочки Колу и смотрел на музыкантов, и его глаза застывали в тихой задумчивости. Он не понимал смысла того, что происходит между мужчиной и его матерью, но его чувства, его безошибочная детская интуиция внушали ему к этому чему-то чувство тихого, осторожного почтения, как к чему-то важному, взрослому, имеющему особый смысл.
Мужчины подсаживались к женщине, общались с ней, и уходили, так и не сумев договориться. И она провожала их спокойным, с едва заметными искорками сожаления взглядом, и - снова принималась блуждать глазами по залу.
Я знал, что это за женщина. Но мне хотелось, чтобы отец рассказал мне о ней. И я пошел на хитрость.
- Па, помнишь, ты говорил мне, что детей не берут в рестораны? И что вы взяли меня в виде исключения?
- Помню. Сюда, да еще ночью, действительно не берут детей.
- А вот та женщина… Видишь: она пришла сюда со своим сыном и - ничего.
Отец посмотрел на женщину и ее сына, потом - перевел взгляд на меня.
- Ты знаешь, что это за женщина? - сказал он сухо, с угрюмой усмешкой.
- Ну, обычная женщина…
- Нет, это не обычная женщина. Это… Ладно, я потом тебе все объясню… Эта женщина и ее ребенок - не самый подходящий пример. Понял?
- Понял, - сказал я, глядя в глаза отцу с наивностью и недоумением.
Отец так и не сказал мне, что это была за женщина. Он не любил говорить со мной о таких вещах. Но мне это и не нужно было: я понял все и так. Весь вечер я наблюдал за женщиной, - наблюдал осторожно, так, чтобы родители не заметили этого. И я видел в ней что-то особенное, какую-то тайну, и эта тайна завладела мной.
Около половины первого к ней подсел мужчина - четвертый за вечер. Короткая, походившая на деловую беседа закончилась тем, что оба встали и направились к выходу. Мужчина шел впереди. Он шел не оборачиваясь, и покинул ресторан первым. Женщина вышла вслед за ним. Мальчик следил за ней, пока она не скрылась за дверью. Потом - потупился. Он ковырял вилкой в тарелке с едой, опускал голову на сложенные руки, ерзал на стуле и болтал ногами. Несколько раз к нему подходила официантка, которую, судя по всему, женщина попросила присмотреть за сыном. Официантка склонялась над мальчиком и спрашивала у него что-то. Он отрицательно мотал головой. Через какое-то время он заснул. Его голова лежала на сложенных руках, большие глаза были сомкнуты, а костлявые плечи слабо вздымались. Оглушительная музыка, наполнившая зал, не могла ему помешать - он давно уже привык к ней.
Мы ушли из ресторана в начале третьего. И больше я никогда не видел ни женщины, ни ее сына.
Я люблю шлюх. Я любил Марину, потом - Нелю. Так складывалась жизнь. И я не жалею об этом.
Недавно, в одном из киевских борделей, я встретил девушку, чьи глаза были похожи на глаза Марины, как две капли воды. Девушку звали Алисой. Я взял ее номер и позвонил ей: пригласил в кино. Мы посмотрели какой-то фильм, а потом пошли в ресторан. Алиса сказала, что платить будет она: мы же друзья; я - платил за билеты, она - за ужин, - это справедливо. Я не возражал. Я чувствовал к Алисе дружеское расположение, но - не более того.
- Ты часто посещаешь бордели? - спросила она.
- Бываю иногда, - сказал я.
- Почему?
- Мне нравятся плохие девочки, - улыбнулся я. - К тому же, я привык к такой жизни. Люблю свободу.
- Я тоже, - сказала она.
- Тебе нравится то, чем ты занимаешься?
- Это работа… - сказала она.
Она спросила, понравилось ли мне, как она сосет. Я сказал, что да, но, если честно, есть девчонки, которые делают это лучше. Я не хотел ее обидеть, просто сказал то, что думал.
- Ну, у меня было не очень хорошее настроение, - поморщившись, сказала она.
- Это не важно. Мне все равно понравилось.
- А девушка у тебя есть?
- Нет. Была, но - расстались.
- Почему?
- Она сказала, что я отношусь к ней, как к шлюхе, - Алиса изумленно вскинула брови. Я продолжал: - Она сказала, что я не умею обращаться с женщинами. Я циничный, и мне нужен только секс, и я использую ее, - так она говорила. И это правда. Единственное, что мне нужно от женщины, - это секс. Я не люблю прелюдий и лишних разговоров. Не люблю тратить время на уламывания, а потом - получать неизвестно что, да еще и с кучей головняка в придачу. У меня было все это, и я устал от этого. Оно того не стоит. Можно заплатить деньги такой девушке, как ты, и получить все то, что тебе нужно. Возможно - это период такой, и, со временем, я изменю свои взгляды. Но пока - меня все устраивает. Я получаю удовольствие от жизни, от женщин и от свободы, и - одно другому не мешает, как говориться… Меня все устраивает. Я не хочу ничего менять.
Мы встретились через неделю. Я подарил Алисе букет роз, и она сказала, что это ни к чему: она не любит цветы.
Мы сидели в суши-баре. Официантка поставила на стол дощечки с ролами. Подхватив ролы палочками, мы обмакивали их в соевом соусе.
Когда официантка подходила к нам, Алиса улыбалась и благодарила ее, и официантка отвечала ей мягкой и учтивой улыбкой.
- Приятная девушка! - сказала Алиса.
- Тебе нравится?
- Да. А тебе?
- Не очень, - сказал я. - Вид у нее какой-то усталый… Ты бисексуалка?
- Да, - сказала Алиса. - До восемнадцати лет думала, что лесбиянка. А потом - встретила мужчину, который мне понравился, переспала с ним, и поняла, что могу и с теми и с теми.
Ее глаза - большие, жгучие, неясные, - меняли, казалось, свой цвет, становясь то темно-карими, то с изумрудным отливом. Пышная грудь величаво покоилась на краю столика. Губы кривились, когда Алиса говорила или смеялась, а зубы, прямые и чистые, - смыкались неровно, по бульдожьи, что придавало лицу какое-то жесткое, цинично-равнодушное выражение. Иссиня черные волосы обрамляли круглое лицо; на щеках - слой пудры, сгущенной до коричневого оттенка.
Обнаженным ее тело выглядело лучше, - оно было почти безупречным, и его не портил даже короткий белый шрам после перитонита.
- Моя мама была ветреной женщиной, - рассказывала Алиса. - Забеременев, она хотела сделать аборт, но бабушка отговорила ее, - сказала, что это грех, и что она готова помочь маме в воспитании ребенка. Бабушка, - она совсем другая, набожная, боязливая. Она меня и воспитала.
Маме было семнадцать лет, отцу - восемнадцать, когда они поженились. Отец ушел в Афган, и, вернувшись оттуда, был уже другим человеком. У него начались приступы бешенства, во время которых он набрасывался на мать, избивал ее. Избивал так, что ее «скорая» забирала. Потом его поместили в психбольницу. Он до сих пор там, в Харькове. Не видела его лет десять…
Я редко видела маму. Все время была с бабушкой. Когда мне было семь лет, мама вышла замуж во второй раз. Она забрала меня, и мы жили втроем: я, мама и отчим. Я была некрасивым ребенком: рыжая, костлявая, со скобами на зубах. Тихая, забитая девочка. Однажды, когда я мылась в душе, в ванную зашел отчим и, отодвинув занавесь, начал мастурбировать, глядя на меня. Он не трогал меня, ничего не говорил, просто - стоял и мастурбировал. Я рассказала об этом маме, и она поговорила с ним. Больше такого не повторялось. Он, в общем, был неплохим, не обижал меня… Но в тот момент, стоя в душе, я поняла, что такое мужчина.
Потом мама умерла и я вернулась к бабушке.
Когда мне было двадцать, я приехала в Киев. Устроилась администратором в ресторан. Директор ресторана, красивый грузин, стал ухаживать за мной и, в конце концов, закадрил меня. Я переехала к нему жить. Он не хотел, чтобы я работала, и взял на мое место другого администратора, а я стала домохозяйкой. Жила с ним больше года. Мы часто ссорились, и, после одной из ссор, он привел домой какую-то блондинку и трахнул ее в нашей спальне, на нашей постели, у меня на глазах. Собрав вещи, я ушла на вокзал.
Переночевав на вокзале, нашла в газете объявление, что-то вроде: хороший заработок для красивых девушек. Пришла на собеседование, все мне рассказали. Согласилась. Первый клиент, как сейчас помню, - китаец. В шоке была! Пока трахались, всю камасутру, наверное, перепробовали: и так меня ставил, и эдак, - не думала, что секс может быть таким разнообразным!
Проработала там месяц. Во время одного из «субботников» (милицейские облавы) приняли меня. Мусор, который меня допрашивал, позвонил известной на то время сутенерше - Тане В. (держала девочек на Броварском проспекте, была женой киевского бандита В.): есть, мол, для тебя девчонка, хочешь - приезжай, забирай. Таня приехала, выложила за меня 500 гривен (на то время, семь лет назад, - приличные деньги), и сказала: держать тебя не буду, как только деньги отработаешь - иди на все четыре стороны. Деньги я отработала в тот же день. Но не ушла. Осталась. Там, на трассе, я проработала два года.
Трасса - такая школа жизни, после которой тебя уже ничем не удивишь. Не многие девчонки выдерживают. Почти у всех крышу срывает. Нормальных там практически нет - все с какими-то отклонениями… Я? Нормальная ли я? Нет. У меня проблемы с психикой. Если бы я была нормальной, думаешь, я бы могла семь лет (хоть и с перерывами) этим заниматься? Я склонна к суициду, как и многие в этой профессии. И это - далеко не всё… Поверь, у меня нарушена психика.
Когда работаешь на трассе, привыкаешь ко всему. У меня специфическая внешность, и меня часто выбирают мужчины с извращенными, садистскими наклонностями, - настолько часто, что я уже привыкла к этому. Что только со мной не делали! И к батареям приковывали, и били, и ремнями стегали, и бутылками меня сношали…. Вначале - стремно было, потом - стала относиться к этому спокойно, как к работе. Такого за эти два года насмотрелась, что лучше и не вспоминать!
Если честно, мужчины измельчали. Если тогда, в конце 90-х, предпочитали, как правило, классический секс, то сейчас - чуть ли не каждый хочет каких-то извращений, игр, доминации, чтобы ему фаллоимитатором в зад потыкали (причем - мужчина традиционной ориентации), массаж простаты сделали, помочились на него… Короче говоря, редко кто нормально трахается. А о том, что получить удовольствие от секса, - так об этом я вообще молчу! Для меня это - работа. Я - зарабатываю деньги. Трахаясь с клиентом, я ничего не чувствую. Ну, было пара раз: с мужчинами, которые намного старше. Помню, одного… Было ему лет восемьдесят - серьезно! - и я испытала с ним оргазм. Почему? Сумел найти подход! Как? Не знаю… Опыт! Мы общались, разговаривали, а потом, когда легли в постель, я поняла, что хочу его и что мне хорошо с ним. Я испытала оргазм, - и это, пожалуй, был единственный раз, когда я испытала оргазм с клиентом. Да, он сумел найти подход…. А так - работа. Ни больше, ни меньше.
Какое-то время работала на себя. Снимала квартиру вместе с подругой. Не все время работала, с перерывами.
Познакомилась с парнем, влюбилась, начали встречаться. Парень - бывший наркоман. (Ты, кстати, похож на него: тоже высокий, и нос у тебя большой, орлиный, и сломанный, - как у него…) Вначале все было нормально, - в отношениях, в сексе. У меня в жизни вообще секса по любви мало было. А тут - такие чувства! Встречались, жила я у него….А потом, со временем, говно все наружу и полезло: стал ревновать, орать на меня, руку прикладывать, - крышу у него рвало так, что держись! Сам сутками с друзьями пропадает, трахает каких-то шалав (потом приходит, стонет: «у меня рези, подцепил что-то»; и - несколько месяцев не спим вместе - лечится), а я, только на пару часов отлучусь, не сказав куда, сразу: «ты - блядь, проститутка бывшая, такая-сякая!» Бил меня. Избивал просто. И потом, уже когда расстались, - подкарауливал возле парадного, набрасывался, за волосы хватал… Совсем из-за своей ревности свихнулся.
Еще с одним встречалась, - из жалости. Был моим клиентом. Некрасивый такой, - очень некрасивый, - и девушки своей у него никогда не было, к проституткам только и ходил… Хороший парень. Спокойный. Любил меня очень. Хотел, чтобы я работу бросила, говорил, что хочет жениться, что может обеспечить меня. Жила с ним какое-то время. Потом не выдержала, вернулась к своей сутенерше, говорю: хочу работать! Он переживал, конечно. Но что я могла поделать? Я его не любила. К тому же, знаешь, бывших проституток не бывает. Точно тебе говорю. Эта работа затягивает. Многие девчонки бросают ее, встречаются с парнями, выходят замуж, но - только какие-то проблемы (денег нет, с парнем поссорилась, с мужем развелась) - возвращаются. Никуда больше работать не пойдут, только сюда. По себе знаю. А если уж совсем на чистоту… Знаешь, каждая вторая женщина - проститутка. Только одна продается за бутылку пива, вторая - за шубу, третья - за машину… А лично я - продавалась за все.
До кризиса получала 3 000 долларов в месяц, и это не считая трат на жилье и питание. А лет пять назад такие деньги зарабатывала, что подумать страшно! Была любимой девушкой К. (известный политик). Серьезно! Постоянно у него на даче висели: пили, как проклятые. Никакого секса - он не по этим делам. А вот выпить, посидеть, поговорить, - это да. Душевный дядечка. Я его любимой девушкой была: выносливая, могла пить с ним целую ночь. Пили так, что девчонок в «скорую» выносили, а я - ничего, держалась. Большие деньги платили. И куда я их дела? И что у меня есть? Ноутбук, домашний кинотеатр, несколько платьев дорогих… Все к бабушке отвезла. А остальные деньги куда ушли? Косметика, шмотки, жратва дорогая, бухло, наркота, на которой одно время сидела, - все туда спустила… Скопить так ничего и не удалось.
- Почему ты оставила мне свой номер? - спросил я.
- Ты мне понравился.
- Чем?
- Есть у тебя одна черта… - Алиса усмехнулась. - Умеешь говорить о всякой фигне так, будто речь идет о чем-то важном… А ты меня почему выбрал?
- Грудь у тебя классная, - сказал я. - Мне нравятся женщины с большой грудью.
- Через два месяца я уезжаю, - сказал Алиса. - На заработки. Вернусь где-то через полгода. Хочу заработать на квартиру и бросить это все.
- Правда, хочешь бросить?
- Да. Очень, - сказала она с чувством. Похоже, она искренне хотела изменить свою жизнь, но, я видел: ей это не под силу: такие, как она, рождаются и умирают шлюхами. - Два месяца, которые остались до отъезда, могу подарить тебе, - многозначительно добавила Алиса.
Я ничего не ответил. Только спросил:
- Когда ты бросишь это, чем собираешься заняться?
- Найду нормальную работу. Или, - сказала она совершенно серьезно, - уйду в монастырь.
Было уже темно. Мы поднялись вверх по улице. Под ногами хлюпало вязкое месиво из воды и снега. Дом, в котором жила Алиса, находился в самой гуще дворов, и мы шли к нему минут двадцать, огибая сумрачные здания, взбираясь по бетонным ступеням.
- Ты снимаешь квартиру? - спросил я.
- Комнату. Вместе с подругой. Ты ее видел: она открыла тебе дверь, когда ты пришел в салон. Живем с хозяйкой…
- Твоя подруга, это та беленькая, худощавая?
- Да, - Алиса утвердительно кивнула. - Кстати, она отговаривала меня от встречи с тобой. Говорила, ты - какой-то стремный.
- Да? - улыбнулся я. - А ты все равно решила встретиться?
- Как видишь, - сказала Алиса.
Ее дыхание прерывалось, - давал о себе знать длительный подъем. Мы остановились у парадного.
Мобильный Алисы не умолкал. Несколько раз она сбрасывала вызовы, но потом, болезненно морщась, все-таки ответила:
- Да… Да… Сейчас ехать? Хорошо. Да, я приеду. Готова работать хоть до самого утра, - сказала она, и в ее голосе чувствовалось какое-то бессилие, какая-то тяжесть, почти отчаяние. Она готова была «работать до утра», лишь бы избавиться от мыслей, навеянных нашим разговором.
- Сутенер?
- Да. Достала уже. Придется ехать…. Зайду только домой…
- Она тебя напрягает?
- Морально давит… Физическую силу, конечно, не применяет, - сейчас такого уже нет, - а вот на мозги капать - это да. Звонит постоянно: «давай работать, клиенты ждут…». Достала!
Я привлек Алису к себе и поцеловал в губы. Неловкий, мучительный поцелуй. Ее губы были жесткими и неподатливыми. Как и мои. Мы целовались точно подростки на первом свидании.
- Ты совсем не умеешь целоваться, - сказала она, грустно улыбаясь.
«Ты тоже», - хотел ответить я, но сказал только:
- Я разучился.
Ее взгляд был влажен. Грудь тяжело вздымалась.
- Может быть, мы больше никогда не встретимся… - тихо сказала она.
- Может быть, - пожал плечами я.
- Вызовешь такси?
- Нет. Хочу пройтись немного.
Мы попрощались. Я спустился к метро.
Похоже, я нашел то, что искал. Свободу. Она пришла ко мне вместе с легкостью, - вместе с безразличием, - вместе с ощущением дна. Свобода равна Одиночеству. Оно блуждает во мне. В нем блуждаю я.
Я чувствую бесконечную Легкость. И безграничное Отчаяние.
Спустя какое-то время Алиса прислала мне смску:
- Прости меня.
- За что?
- Просто так.
- И ты меня прости.
- Уже.
- Вот и хорошо. Целую!
- И я тебя.
Улисс
