На днях наша мама, по совместительству, как говорит папа, его жена и тещина дочка, сделала борщ с бульоном Галина Бланка Для Борща. Папа зарядил маме затрещину, только попробовав первую ложку, и ушел смотреть футбол. Мне тоже это говно хлебать не хотелось, я насупился и поглядел на Тамарку. Тамарка сморщилась, кивнула мне и выскользнула из-за стола. Вслед за ней ушел и я, бросив ложку в хлебницу. Выходя из столовой, я заметил краем глаза, что мама плачет, и понял, что не из-за папы только, еще и из-за нас, но решение было принято – маму за Галину Бланку будем гнобить.
Она сидит дома, на папиной шее, а он въебывает, как проклятый, не для того, чтобы его жена ходила по всяким своим соляриям-шмоляриям, а чтобы воспитывать Артура, меня то есть, и Тамарку, и чтобы муж, то есть папа, приходил домой, а не в столовку при ментовке. Так говорит папа, и я в той части, что касается нас с Тамаркой, с ним полностью согласен. Уж не знаю, сколько там времени мама тратит на солярии-шмолярии, но мне в свое время очень хотелось, чтобы она не срывалась куда-то по звонку своего тайного ебыря, а посидела со мной часок-полтора, как тогда, когда мне было шесть лет, и я только-только начал ходить в школу. А теперь еще и Тамарка совсем выросла, а маме хоть бы хны. Недавно она – Томка то есть – прибегает ко мне, в слезах вся, у меня кровь, говорит, течет и не останавливается. Ёптэ, думаю, приплыли, карасики. Это дед наш покойный так говорил. Как вот ей объяснить, почему и для чего у нее кровь течет? Объяснил, как смог. Маме мысленно еще один крестик поставил, придет время – напомню.
В общем, слиняли мы из столовой, а мама на кухню пошла – папа максимум один тайм без жрачки смотреть будет, потом мама одной затрещиной уже не отделается. Так что мы с Тамаркой продолжим начатое до ужина дело.
- Ути-пути, какой хорошенький! – котенок Макс смотрел на нас затравленно, дико, как и полагается кошке, связанной скотчем в бесформенный клубок. Коробку с Максом, для звукоизоляции прикрытым куском стеганной ваты, Тамарка достала из-под кровати вместе с внушительной упаковкой нитроглицерина, которую мы после смерти деда нашли в шкафу бывшей его, а теперь Томкиной комнаты. У нас с Тамаркой был адский план.
Как известно, нитроглицерин от тряски взрывается, я об этом не раз читал в книгах и в интернете. Поэтому я глазам своим не поверил, когда Тамарка впервые показала мне добычу. Нитроглицерин был в красных полупрозрачных шариках, отчего казалось, будто в блестящей упаковке заключена кровь будущих жертв взрыва. Меня моментально осенило.
Нелюбимый нами котенок Макс, породы хуй-пойми-какой-элитный, был приобретен вместо горячо ожидаемого щенка на день рождения Тамарки. Макс, может, и ни при чем, он же не знал, что мама просто забыла, собаку или кошку хочет Томка. Но он хотя бы мог понять, что ему тут не рады, и взрослеть незаметно, прикинувшись ветошью. Так нет же, он носился, как оголтелый, по всей квартире, влезал на шкаф и сигал со всей дури на журнальный столик. Мысленно соединив эту склонность к взлетам и падениям с взрывоопасностью нитроглицерина, я моментально принял решение.
- Мы его взорвем нахуй, - сказал я Тамарке, и она радостно захлопала в ладоши.
- И мама купит мне собаку? – спросила она с надеждой. Я пожал плечами. Все-таки сестра у меня немного странная. Уже месячные у нее, а она наивная, как пятилетний ребенок. Я прикидывал, как отмазываться, что котяру вдруг порвало в мясо от прыжка с двухметровой высоты – а она про собаку думает.
Мы старательно впихивали в пасть Максу шарики нитроглицерина. Предупрежденная мной о взрывоопасных свойствах пилюль, Тамарка брала шарики осторожно, проталкивая их по одному в глотку Максу. Я раскрывал котенку рот, а воображение рисовало мне, что я – Геракл, разрывающий пасть льву. Макс на льва никак не походил, и растерзанных древних греков за ним не числилось, но не мог же я смириться с мыслью, что я – банальный мучитель домашних животных. Гибрид же Геракла и бомбиста-анархиста вполне устраивал мое воображение, и я очень ответственно относился к своей задаче, пресекая попытки Макса вывернуться или хотя бы закрыть рот. Однако дело продвигалось медленно, потому что шершавым своим языком котенок постоянно норовил вытолкнуть очередную пилюлю, будто догадываясь о том, какая разрушительная сила скрыта в этих красных шариках.
Мы скормили Максу почти две упаковки, десяти же, как я надеялся, должно было быть достаточно для эффектного взрыва. Однако через полчаса после несостоявшегося ужина пришлось прерваться.
Папа громовым голосом позвал меня, и я сразу понял, что медлить нельзя. Взглядом приказав Тамарке спрятать котенка, я поспешно вскочил и пошел в гостиную.
Однако бить меня папа не собирался, да и кричал он, как оказалось, не из гостиной, а из столовой. На руках у него лежала мама, глаза ее были закрыты, лицо было белым, а руки болтались, как тряпочные, когда папа, рыча и ругаясь, встряхивал ее, как большую куклу. От картины этой я сначала оцепенел, а потом все похожие сцены, которые я видел в фильмах, обрушились на меня тонной кипятка. Я понял, что происходит. Мама покончила жизнь самоубийством.
- Звони в скорую! – орал отец, тряся маму и ругаясь по-своему. – Наташа! – орал он, и бил маму по щекам.
Я кинулся в родительскую спальню, где на подзарядке должна была стоять трубка телефона. Однако зарядный стакан был пуст. Я кинулся под кровать, сунулся в тумбочку, в полутьме обшарил руками туалетный столик – трубки нигде не было.
- У меня в куртке сотовый! – взревел папа, глядя на меня мутными страшными глазами. Из своей комнаты выскочила Тамарка.
В гардеробной меня охватило секундное оцепенение. В папину куртку нельзя лезть, нельзя лезть в папины вещи! Я моргнул, сглотнул подкативший к горлу ком и дрожащими руками начал шарить по карманам куртки.
Толстый бумажник полетел на паркет гардеробной, за ним носовой платок, сигареты, металлическая зажигалка… опа! – пистолет… я выбрасывал вещи на пол с остервенением, выворачивая карманы наизнанку, отчего куртка вскоре покрылась полудесятком высунутых белых языков. Мобильник я нашел в последнюю очередь, в тугом кармашке на внутренней стороне, чуть выше того места, где у человека сердце. С трудом сообразив, как снять с клавиш блокировку, я стал набирать «03».
Трубка пикала и молчала, ни гудка, ни автоответчика, ничего. «Слабый сигнал?» - растерянно подумал я, и взглянул на экран. На экране светилось - «Звоните 112».
Тамарка, сидя у дверей столовой, тихонько подвывала, по щекам ее текли слезы.
«Здравствуйте! Для соединения с пожарной службой, или службой спасения, нажмите клавишу 1...»
…...............................................................
.................................
Маму увезли в больницу. Врач, высокий худой дядька в синем халате, перед уходом помыл руки в ванной, заметил на пороге — Тамарка, наверное, обронила, - блистер с остатками шариков нитроглицерина. Поднял.
− Ну, это уж совсем по-детски. Чтобы от нитроглицерина сердце остановилось, его упаковками жрать надо. А это, - врач хмыкнул, - кошачья доза.
Папа уехал на скорой вместе с мамой, договорившись с врачом и оставив меня за мужчину в доме. Я запер за ним дверь и прошел в комнату сестры. Тамарка всхлипывала, свернувшись клубком на кровати.
Я опустился на пол. Макс, обмотанный скотчем, застыл с высунутым языком, зрачки расплылись круглыми кляксами и оттого выглядели совсем по-человечески. Тут и без слов было ясно — Макс мертв, идея со взрывом провалилась.
Я сунул коробку с дохлым котенком в шкаф, лег на кровать и обнял сестру.
− Мама выживет? - спросила Томка, шмыгая носом.
− Выживет, - ответил я шепотом.
− Ты спи сегодня со мной, Артур, ладно?
− Ладно.
− Давай покурим?
Молча согласившись, я встал и полез в шкаф за сигаретами. Мешала коробка с Максом, я отодвинул ее, достал сигареты, зажигалку. Неожиданно подкатил ком к горлу, и я погладил мохнатую голову Макса — впервые с тех пор, как он появился в доме. Стиснув зубы, чтобы не заплакать, я поспешно закурил.
- У папы есть пистолет, - сообщил я, когда мы с Тамаркой выкурили по сигарете.
- Папа бандит? - спросила она.
Я пожал плечами.
− А мы, значит, бандитские дети, - с горечью заключила Тамарка.
− Мы просто дети, - ответил я шепотом. - Спи давай. Завтра в школу.
