- Лелечка, радость моя, солнце мое незаходящее, сахарок ты мой сладкий, как ты? Как здоровье? Как Дусечка? – слащаво гнусила телефонная трубка.
Я в испуге перевалилась через стол и плюхнулась в кресло, оттуда не так больно падать. Проверено.
- Как Графин?
Я, все-таки, ебнулась с кресла и истошно заорала:
- МАМА????
Мы расстались с ней буквально несколько часов назад в жестких контрах. После бурной двухчасовой срачки я надеялась, что не услышу и не увижу родительницу в течение долгого срока. Например, в течение недели. Или даже двух. А если сильно повезет, то и двух с половиной.
Поэтому, ее звонок не просто выбил меня из колеи и из кресла, а поверг в жутчайший шок. Мне стало страшно.
- Да, Лелечка, это я, - грустно сказала мама. – Я хочу извиниться за свое утреннее поведение. Я не злюсь, что все выходные ты пила, спала на морковной грядке и загорала топлесс, смущая дядю Петю. И даже не злюсь, что ты целовалась с оконщиком и отломала только что установленный подоконник, что ты каталась на Вовикином велосипедике и сломала его, и что ты поехала к Максимовым в баню и утащила у Сереги щуку, которую потеряла по дороге, задрыга пьяная, и не злюсь, что с тем же Серегой, вы вечером, с пьяных шар, пошли к соседям за творогом…
Мама начала заводиться. Так я и знала, что наша совместная поездка в деревню закончится перечислением всех моих прегрешений, которые непьющая теперь маман, наверное, где-то записывает.
- Я тебя извиняю, - поспешно ответила я, боясь, что мы сейчас опять начнем сраться. – Колись, что случилось?
- Розабендра, - произнесла мама страшное слово, и я снова ебнулась с кресла. – Едет. К нам. Вечером прибудет. Поживи у нас дня два-три-и-и-и, Лелечка, любимая моя, дорогая, я тебе блины буду печь каждый день, я тебе разрешу курить на балконе, ты можешь даже пить все эти дни, я тебе сама наливать буду. Можешь делать все, что угодно, только помоги пережить Розабендру, - мама начала всхлипывать.
- Пусть Михалыч поживет, ма-а-а-ам, - принялась канючить я. – Розка его любит, а он уже девять лет живет с Жопой в шляпе и с четырьмя отпрысками, он закаленный, ему теперь ничего не страшно, у него ж нервы – как стальные канаты.
- Он срочно уехал, - как-то неудачно соврала мама.
- Врет. Или ты врешь.
- Он врет, конечно. Точнее, на момент моего звонка врал. Я Вовику позвонила потом, а он радостный орет: бабушка, мы сегодня с папой в Сочи улетаем! Ле-е-е-еля-я-я-я-я…
Розалия Манусиповна Джанкылбекова – свекровь маминой подруги детства, Томика. Томик для мамы – это как Ленка для меня. Томика я считаю своей четвертой родной теткой и подружкой. (Черт, на этом вот самом месте я подумала, что повествование чота как-то напоминает Донцову. Черт-черт-черт. Это к ее героиням приезжают подобные Розабендры. Хуле, жизнь, как она есть).
Так вот, Томик вышла замуж за Розиного сына, родила от него сына и дочь, похожих друг на друга, на бабушку Розу и мартышек. Жили они в городе, а свекровь – в деревне, откуда она наведывалась к сыну два раза в год, вот уже лет сорок. И даже после того, как Томик и ее муженек-редкая-забулдыга развелись, Розабендра все равно ездила в город два раза в год. Все равно к Томику. И после забулдыгиной смерти ездила. А потом Томик отхватила себе престарелого буржуя, и уехала разлагаться в буржуинскую страну, забрав двух мартышек сына и дочь, но, забыв Розабендру (хоть та и отчаянно напрашивалась). И старая овца начала ездить к нам. За это я немного Томика все же ненавижу, но понимаю.
Розабендра, Розка, Баба Рожа, Розалия, Розанегро, Розамунда, Роза-три-очка, Роза-пять-пудов-говна, ПаРозита – за годы посещений, имен ей было придумано немеряно, в том числе и не совсем корректных. Эта бабушка-божий-одуванчик способна заговорить до смерти любого, рассказывая свою биографию, например. Кем только не были ее предки – и потомственными офицерами, и казаками, и дворянами-революционерами, учителями и фельдшерами, партийными работниками и чекистами. А это вам не в носе ковыряться. Правда, на семейных фото родители Розы больше походят на подпольных самогоноваров и барыг, но сути это не меняет. А еще она ни разу не сплетница, любит поучать, направлять и таскаться по магазинам. И мы ее ненавидим.
- А давай ей не откроем, мам?
Мы уже ополовинили бутылку Арарата Отборного, вприкуску с блинами. Нам тревожно и хмель нас не берет. Мама покосилась на кухонное окно.
- Не вариант. Помнишь, как-то нас дома не было, так она клюкой своей долбила в окно и разбила его? А ей же плевать, деревянная тут рама или стеклопакет. Расхуячит ведь.
Маме действительно была в раздрызганных чувствах, раз начала ругаться матом.
- А ты не пробовала ее вообще не пускать, - начала было я, но осеклась, потому что Розабендра хуже урагана Катрина. – А, может, мы еще успеем квартиру продать, и вы переедете в другой город, не оставив координат? – я отхлебнула коньяка, пожевала блин, и неожиданно на меня накатила дикая злоба. – Да какого, собственно, хуя, мы все так боимся какой-то карги, которая нам даже не родня? Не пущать, ебуткина кинобудка! Пусть гостит в другом месте! На кладбище у забулдыги своего!
И хрясь так по столу остатками блина. Хрясь получился неубедительным, и каким-то чавкающим. Мой смелый папа, прядая ушами как орловский рысак, выглянул из-за угла.
- Приняли уже, дамы? Храбрые, смотрю, стали. Не пущать Розабендру, ишь, чего удумали, - и он тоненько захихикал. – А я срочно в командировку выезжаю. Прямо сейчас.
И он серогорбой мышью, волоча за собой допровскую корзинку со сменными носками, выскользнул из квартиры. Сплоченные семейные ряды редели, и я жутко захотела с братом в Сочи, с папой в командировку, к забулдыге на кладбище, ну хоть куда-нибудь.
Зазвонил телефон. Ленка.
- Ты не дома, что ли? Приехала, никто не открывает, слышно только, как Дрищок брешет, и Дуся ему что-то шипит. Чего она мне дверь не открывает?
- Розабендра.
- О-ху-еть! – Ленка аж подвзвизгнула. – Хуясе! Еманарот! Во вам счастья полные трусы привалило! Дверь-то открывай!
- Да я с мамой, - всхлипнула я. – Бункер же на твоем огороде не успела докопать.
- Так! У нас Торчихреновку на карантин закрыли. Атипичная пневмония, птичий и свиной грипп, трихомонадная палочка, сучье вымя… Чо там еще бывает?
- Волчанка, - подсказала я, выудив из памяти знакомый диагноз из Хауса.
- Да! Волчья такая волчанка, прям ваще. Михалыч с вами? Она ж его любит.
- Да-да, и он девять лет живет с Жопой в шляпе, и иммунитет у него на долбоебов, только он в Сочи свалил…
И тут я совсем впала в уныние, двумя ногами сразу.
- Ленка, ты мне нужна. Вместе с машиной. Розку же по магазинам надо таскать, не на трамвае же. Я же ее не впихну в транспорт.
И мы начали торговаться.
- Мамина диффенбахия-то тебе зачем? У тебя все домашние растения дохнут! – я орала так, что аж вспотела.
Ленка уже выторговала у меня ключи от моей квартиры, которая будет свободна пару дней в неделю в течение квартала, и черную бейсболку в пайетках. Этого ей показалось мало, и она возжелала картонного культуриста, которого мы по-пьяни спиздили в одной аптеке, и который стоит возле моей постели, и которого я иногда выношу на балкон покурить со мной, чтобы не скучно было; и мамину двухметровую диффенбахию. Ее похоть к картонному Арнольдику я понять могла. А к диффенбахии – нет.
- Хочу диффенбахию! – Ленка беспардонно пользовалась нашим плачевным положением.
И тут затрезвонил домофон.
Маман резко сбледнула с лица, я прижала уши, и если бы в моей заднице был лом, я бы с легкостью перекусила его очком. Мы уставились на домофон.
- Да пусть Ленка забирает эту сраную диффенбахию, - зашипела мама, и подкралась к домофону. – Кто там? – пискнула она в трубку.
- Бу-бу-бу!- ответила трубка. – Бу-бу-бу-бу!!
- Баба Роза! – вторил домофону Розабендрин бас за окном. – Открывайте! Я знаю, что вы дома!
Тут же за окном появилась палка с резиновой нахлобучкой и оттарабанила по решетке «Пионерскую Зорьку». Или похоронный марш.
- Гы-гы-гы! – раздался в моем телефоне Ленкин ржач. – Розамунда прибыла! Муо-ха-ха-ха! Чо там с диффенбахией? И папоротником.
- Забирай! И папоротник забирай, но приезжай прямо сейчас! – я была на все согласна. – Хоть коня и полцарства в придачу, только приезжай!
- Выезжаю, - обрадовалась Ленка и бросила трубку.
- Папортник не отдам! – очнулась мама, отпирая двери.
- Тогда будешь кататься с ПаРозитой в маршрутке, - аргумент был железобетонным.
- Здравствуй-здравствуй, Лю-ю-юбочка! – басила баба Рожа в прихожей. – Как ты поправилась! А волос-то совсем на башке нет, ведь говорила же я тебе, зачем ты красишь волосы – полысеешь. Теперь-то ты мне веришь? Ну, дай я тебя отлобызаю в лобок, любимочка моя.
Розабендрино приветствие никогда не менялось. Мама что-то пропищала в ответ, и, судя по смачным причмокиваниям, подставила лобок. Затем старинный китайский буфет красного дерева тоненько задребезжал стеклами, из коридора вышли необъятные сиськи в кофточке говняного цвета, следом туго обтянутое кофточкой брюхо, потом, собственно, сама Розабендра, и уже после того, как тулово с ногами-столбами вписалось в поворот, втиснулась жопа-комод. Весила старуха порядка полутора центнеров. Божий одуванчик, блядь.
- Фух-х-х-х, - жопа-комод жидко растеклась по двум табуретам. – Ну, Лелечка, здравствуй. Поцелуй бабу Розу скорей, блядво ты малолетнее. Ха-ха-ха! – заколыхалось тело бородатой шутке.
- Я зубы сегодня забыла почистить, - буркнула я.
- Я тоже. Аха-ха-ха! - веселилась старая пизда, захватила пальцами-сардельками мою лапку, мощно рванула меня на свои сиськи-подушки, вдавила меня в них, и так же отчмокала в лобок, любовно похлапывая меня по спине, как будто ковер выбивала. – Знаю-знаю, дорогая, все знаю, ты уж так не переживай…
Я уперлась в сиськи руками, и уставилась в заплывшие глазки бабушки-ни-разу-не-сплетницы.
- Откуда вы можете знать, что у меня предпоследняя стадия сифилиса? Я сама только час назад узнала.
Розабендра хрюкнула, и запечатлела на лобке контрольный чмок.
- А папаша где ваш непутевый?
- Как? Вы ничего не знаете? – я, наконец-то, выбралась из старухиных жиров. – Он же нас бросил. Завел молодушку, мою ровесницу, обрюхатил ее, и свалил к ней. Два месяца уж как.
Розины телеса пошли волнами, что означало высшую степень охуевания, она мгновенно вспотела от любопытства, выхватила из декольте носовой платок размером с наволочку, и промокнула крупные бисеринки пота, выступивших на седых усах. Глазки ее заметались, от меня к маме и обратно, сканируя нас на вранье. Я нагнала на мозг морщин и тоску в глаза, а мама нарисовала брови хмурые.
Сканер у Розабендры работал плохо всегда. Наебывать ее одно удовольствие, правда, утешения это приносило мало. Ущерба было все равно больше, чем радости.
Справившись со своими телесами, Розанегро ловко хапнула маман за подол юбки, притянула к себе, и повторно утопила бедолагу в своих жирах, даря утешение брошенной даме.
- Вот ведь мерзавец! – начала злопыхать она. – Я всегда вам говорила, что он кобелина! Ведь сколько раз замечала, какие масляные глазки у него делаются, когда рядом какая-нибудь юбка появляется. Срамник какой! Седина в бороду, бес в ребро! Под сраку лет поскакал по молодухам, козел душной! С кем хоть спутался-то?
Мама шумно дышала в Розабендриных сиськах.
- С Ленкой, - вздохнула я, и пустила скупую слезу, предвкушая подружкин приезд.
Мама заколыхалась в такт с телесами бабки, и начала тихонько подвывать, удачно нагнетая обстановку.
Розабендра взвизгнула, всплеснула руками, выпучила глаза, и я впервые в жизни смогла рассмотреть их цвет.
- Ленка? ЛЕНКА?! – бас сорвался на фальцет.
Ленку она ненавидела больше, чем капиталистов. Ненависть была взаимной, разрушительной, бессмысленной и беспощадной.
В босоногом детстве, мы с Ленкой проводили теплые летние ночи в палисаднике Розабендры, навешав на окна «стукачей» - гайки, с привязанными к ним нитками, и, как заправские звонари, дергая за нитки, пытались подобрать на слух «Подмосковные вечера». Роза металась от окна к окну и трубила, как олень в период гона. Прибитые к крыльцу калоши, обмазанные солидолом дверные ручки, стыренные колодезные ведра, медведки в огороде – мы забавлялись, как умели. За что периодически получали нагоняи от моей бабушки, которая, впрочем, нагоняла нас не сильно, ибо Розабендру тоже не сильно жаловала.
По стечению обстоятельств, пару раз Розабендра посещала и Ленкино хозяйство, и была неприятно удивлена негостеприимностью Ленкиных домочадцев, которые не предложили даже чая, продержав гостью за воротами, мужественно держа оборону.
- Ленка! Вот же курва! – начала распаляться незваная гостья. – Да как она посмела? А папаша-то ваш! И они…! Да разве..? – Розабендра начала задыхаться, душимая праведным гневом.
Судя по мамочкиным конвульсиям, она тоже начала задыхаться в межсисье Розы. Я вытянула мамашу из Розабендры, и она, всхлипывая, умчалась в спальню.
Старуха схватила бутылку Отборного, и пригубила остатки из горла. Для восстановления пошатнувшейся нервной системы. Крякнув, занюхала коньяк пропитанной потом наволочкой, подчеркнув тем самым фруктово-цветочную нотку напитка и древесное послевкусие, звучно в нее высморкалась, и потребовала пожрать.
Несомненным достоинством в Розабендрином воспитании можно было считать правило: «Когда я ем, я глух и нем». Пищу она поглощала всегда молча, тщательно пережевывая, что очень помогало советскому обществу. Я навалила перед ней всякого жорева, пожелала приятного аппетита, и пошла приводить в чувство маменьку.
- Я просила тебя помочь, - зашипела она, как только я зашла в спальню. – А ты что сделала? Сейчас Ленка приедет и начнется шапито!
- Шапито началось бы в любом случае. Хоть повеселимся. Да и что она Ленке сделает? Я больше за папу переживаю, ему теперь лучше в деревню не соваться.
Мама фыркнула. В дверь позвонили, Ленка не заставила долго себя ждать.
Ленка ввалилась в квартиру на костылях и заорала, похоже копируя Розабендрин бас:
- Ну, где моя любимая Рабиндранат Тагоровна? Горю желанием облобызать ее старческий и сморщенный лобок! И в ответ подставить свой, молодой и гладкий!
Ленка еще не знала, что беременна от моего папаши, и потому была весела и стеблива.
- Ты чего это на костылях? – удивилась я.
- Да в аптеку заехала, алкашу купила, а то ходит еле как. Решила вот Розабенду разочаровать слегка, типа, автомобиль отменяется.
- Она уже и так разочаровалась в тебе, шопестец, - гыгыкнула я.
- Ах, ты су-у-у-ка-а-а-а!!! – Розабендра нарушила правило молчания во время приема пищи, и, роняя изо рта етьбу, изящная, как бегемот, сорвалась с табуреток, довольно резво метнулась к нам, и хлобыстнула Ленке по сусалам сопливой наволочкой. – Ты, блядища, как посмела сюда заявиться!? Курва бесстыжая! – и наволочка снова влепилась в удивленную Ленкину морду.
Я залипла, ибо не ожидала от Розы такой прыти. Пока я пыталась вернуть отвисшую челюсть на место, Ленка вышла из ступора, выхватила из старческих рук носовую утирку, отшвырнула ее в сторону, и слегка задвинула Розабендре костылем под дых, рассчитывая силы, так как старость Ленка уважала.
- Ты чо? Сбрендила, крыса? – завопила Ленка, прижав Розабендру костылем к стене. – Говна поела? Ща как уебу по харе костылем!
Розабендрин мат перекрыл Ленкин, и началась потасовка. Мама икала в сторонке, а я безуспешно пыталась вырвать костыль из рук дерущихся. Сил не хватало, так как все они поглощались моим лошадиным ржачем, что дезориентировало Ленку, которая начала подозревать, что дело тут нечисто. Оттянув Ленку, я потащила ее в комнату, приговаривая:
- Тебе нельзя волноваться, папа не простит нам, если с тобой что-нибудь случится…
- Лелька! – взвизгнула мама. – Заткнись! – и потащила орущую Розу в другую комнату.
Утихомирить Ленку оказалось легче, чем Розабендру. Разобравшись, в чем дело, Ленка смекнула, что нельзя позволить маме рассказать правду. Мы ворвались в комнату, выпихнули мамашу вон, я навалилась на дверь, а Ленка, слегка выпятив пузо, уперла руки в бока и велела Розабендре заткнуться. Выглядела она довольно убедительно, и баба Рожа замолкла.
- Значит так, Розалия Манусиповна, поговорим спокойно.
Я слегка струхнула, да и Розабендра, видимо тоже, потому что Ленка впервые назвала старуху полным и правильным именем.
- Я со всякими шалавами в переговоры не вступаю, - все же решила попинаться бабка.
- Я тоже кикимор не всегда понимаю, - парировала Ленка. – Однако сейчас вам придется вступить туда, куда я вам велю, - и Ленка еще больше выпятила пузо. – В виду того, что мой будущий супруг решил выгнать к ебеням собачьим свое тухлое семейство, - она небрежно кивнула в мою сторону (тут я совсем охуела, а мамаша за дверью притихла совсем). – Хозяйкой данного сарая являюсь я. С этого дня Лелька со своей маменькой являются бомжами, и на семейном совете было решено переселить их к вам. Больше им все равно податься некуда, а вы их любите и пригреете. Лелька свою квартиру продала за долги, знаете же, какая она транжира, так что вы приехали очень удачно. Сегодня же я вас всех и свезу в ваше Новоебуново.
Я уже не контролировала лицевые мышцы, и челюсть моя свободно висела. Ленка бредила так неоткровенно, что я начала переживать за успех операции. Но, Розабендра, на которую за полчаса свалилось столько новостей, уже не могла адекватно воспринимать реальность, и хавала все, что ей предлагалось.
- А каждое лето, я и мой будущий супруг с будущим дитятей, будем приезжать к вам в гости. На три летних месяца. И поедать ваши запасы. И вы, старая вы лошадь, - Ленка начала заводиться и повышать голос, - будете нас терпеть! Как бедная Лелька и Любовь Ивановна терпели вас все это время! Будете кормить нас, поить, слушать наш бред, таскать по магазинам, и слова не скажете! Ясно? Если не согласны, то можете валить на все четыре стороны! Если согласны, то загружайте свою жирную тушу в машину, и я всех отвезу к вам! Но! Если вы хоть слово в дороге пизданете, я вас на трассе вывалю, как ненужный картофельный мешок, и перееду четыре раза!!!
Розабендра поднялась, гордо расправила мясистые плечи, и молча двинулась к дверям. Я услужливо распахнула их для нее. Она продефилировала к своему ридикюлю, подхватила его и, повернувшись к маме, выдала:
- Вижу, мне здесь не рады. Поеду я домой. А Мишке передайте, что он с этой сучкой ебливой еще хапнет горя. И вы вместе с ним.
Под наше гробовое молчание Розабендра покинула квартиру, полная горечи и великих замыслов. Кажется, теперь навсегда.
- И только-то? – не веря собственным глазам и ушам, удивилась мама.
Я тоже пребывала в ахуе. Несколько раз я в открытую говорила Розабендре, что ей не рады в нашем доме, но она меня не слышала.
- Наверное, я была очень убедительна, - неуверенно предположила Ленка. – Да не суть. Главное, в этом году мы ее точно больше не увидим.
Мы весело распивали коньяк, когда позвонила Жопа в шляпе – вторая супруга братишки, и слегка истеря, доложила, что Михалыч, забрав с собой двух детей, а двух оставив с ней, свалил в Сочи. На мамин вопрос, почему Жопа не поехала с ним, она ответила, что она не хотела в Сочи, а хотела бы на Мальдивы.
- Или на Сейшелы, - жаловалась она. – А попала в жопу! Вы знаете, что Розабендра у нас?
Мама хрюкнула, и отключила телефон. И мобильный. На три дня.
©Пенка
