Что, тебе противно, да? У тебя аж скулы сводит от отвращения ко мне. Как будто я какой-то урод, ужасный мутант из американских комиксов. Правда, так и хочется раздавить меня каблуком, чтобы из меня брызнул белёсый, желтоватый гной? Как давишь жука, да? Когда его панцирь лопается и раскрывается. Такое ощущение, будто он внутри целиком состоит из одного только гноя. И это всё брызгает на пол и вокруг. И после того, как ты раздавишь жука, тебя не покидает мысль, что его внутренности – на твоей подошве. Не знаю, как у тебя, а у меня постоянно был загон: мне хотелось помыть обувь, а ещё лучше – вообще выбросить её, сжечь, купить новую пару. Да, действительно, мерзко. Отвратно! Но я не урод. Я не жук. Я... я – человек.
Знаешь, есть такая болезнь. Или это не болезнь? Может быть, это просто какое-то отклонение от нормы. Хрен его знает. Короче, я такой же урод, как любой гипертоник или близорукий ботан. Просто что-то в моём организме не так работает. Знаешь, гемофаги... вот гемофаги – это клопы, комары, вся эта мелкая дрянь, которая кусает. Они же не просто кусают. Они протыкают кожу и пьют кровь. Вампиры. Но я не сказал бы, что я вампир. То есть, я не какой-то граф Дракула. Вообще, мне и собственная кровь вполне неплохо шла всегда. Когда у меня начинался приступ... Можно это назвать приступом? Наверное, можно. Так вот, когда у меня этот приступ начинался, я обычно просто надрезал ножом руку и сосал из неё. Просто нужно было, чтобы немножко крови прошло через пищевод в желудок. Вот и всё. А то, что она моя собственная – это уже не имело никакого значения.
Нет, людей я никогда не калечил. Сразу хочу сказать, что никогда не занимался всей этой киношной ерундой. Не убивал людей, не расчленял их, не пил из них кровь. Но вот эта вот гемофагия – она была ярко выраженной всегда. Мне постоянно нужна была кровь. Похоже, у меня была нехватка чего-то.
Спасибо родственникам. Ты знаешь, это всегда, всегда так. Ты никогда не просишь их о помощи, а они, как Чип и Дейл, приходят и говорят: дорогой, сейчас мы будем тебя выручать. Отвезли меня в какую-то клинику. В Прагу. Такое готичное здание. Там такой доктор Франкенштейн, поковырялся у меня в голове. Отпаивал меня какими-то растворами, кормил меня таблетками. Месяц. А потом он сказал: ты здоров, тебе больше не нужно, я поправил все процессы в твоём организме, которые были дефектными. Теперь у тебя всё как у людей. Никаких проблем с метаболизмом. Совершенно нормальный обмен веществ. Можешь быть спокоен и счастлив. Питайся овощами и злаками. Потребляй много белка, углеводов и жиров. Всё у тебя будет замечательно. Так сказал доктор, и я приехал обратно.
Но наверное, нельзя просто взять и вмешаться в эти естественные природные процессы, пусть они даже заведомо дефектные, изменить их. Выправить изъяны. Наверное, всё-таки, всё равно какие-то последствия такого вмешательства проявятся. Может быть, это действительно... генное нарушение. В общем, получилось так, что вся кровь мне перестала быть нужна. То есть, как это сказать... Если раньше мне нужна была кровь, то теперь я нуждался только в одном её компоненте. Лейкоциты – вот, что мне было нужно.
Знаешь, как выглядит сукровица? Прозрачная такая жидкость. К примеру, если ободрал коленку, наложил на неё повязку, потом снимаешь повязку – а твоя рана, с ободранными, румяными краями, и даже где ещё не образовался тромб, вот это мясо, ошмётки кожи, и там на ране что-то такое блестит, прозрачное, не кровь. Влага. Вот это вот оно и есть. Лейкоциты. Прибежали бороться с болезнью, с заражением, с инфекцией, с инородными частицами.
Мне нужны были лейкоциты, я не мог без них жить, но – что тут поделать. Я стал наносить себе увечья. Подходил, например, к дереву. Знаешь, такая рифлёная поверхность, кора такая, бугры вот эти вот, неровности, всё шершавое, очень рельефный такой протектор. Я делал скользящий удар кулаком – не в упор в дерево, а как бы вскользь. Именно, чтобы ободрать, ободрать руку. Содрать с неё кожу. Ну сначала она немного кровоточила, это понятно, а потом начиналось заживление. И появлялось это самое. Я слизывал её с костяшек. Не помогало. Мог бы сходить к какому-нибудь доктору, мог бы снова слетать в Прагу и сказать: что за фигня, вы меня хреново вылечили! Но если подумать, то я никогда и не просил, чтобы меня кто-то лечил. Так что я самостоятельно, опытным путём определил, что мне нужно.
Есть такие постельные клещи. Маленькие такие букашки, которых не видно невооружённым глазом. Они есть у каждого в постели. Они питаются эпидермисом. Кожей нашей. Омертвевшей, отшелушенной кожей, которая осыпается с нас прямо им в ротики. Мы ложимся в постель, кожная шелуха остаётся на белье, на простынях, прибегают маленькие постельные клещики и начинают это кушать. То есть, они едят мёртвую плоть. Потому что, по сути, там ороговевшие клетки. Неживые. Но им насрать, потому что их интересуют материалы. Им не нужна биологически активная органика. То же самое было и со мной. Мне нужны были лейкоциты, но не живые – мёртвые.
Ты знаешь, как выглядит мёртвая кровь? Я думаю, знаешь. Она густая, мутная, желтоватая. Неприятно пахнет. В общем, я стал питаться гноем. Конечно, самый кайф – это больница. В больнице много больных, много гноя. Знаешь, куда девается весь гной? Его выбрасывают. Во дворе любой больницы есть контейнеры. Да, в контейнерах я находил много, много гноя. Это объеденье. Это как крем на пирожном. Я слизывал его с бинтов, высасывал из этих пакетиков для утилизации. Круче всего, конечно, когда гноя много. Вот была как-то эпидемия. Люди стали резко и повально заболевать некротическим фасцилитом. Вот это был пир. Ты представляешь, заболевание-то редкое. Оно известно медицине где-то со времён Первой Мировой – примерно тогда замечены первые случаи. Очень опасное заболевание, разъедающее плоть. Как раз то, что мне надо. Вызывается бактериями стрептококка группы А, они размножаются под кожей и образуют смесь токсинов, которые вызывают гангрену в мягких тканях. Лечить никак ещё не умеем. Единственный способ – хирургия.
Вид человека, у которого из множества глубоких ран льётся мутная кроваво-оранжевая жидкость, горячая жидкость, раны до пятнадцати сантиметров глубиной, горячий, горячий гной, кусочки тканей отваливаются от живого человека, и всё его тело сочится гноем... м-м-м... Эх, если бы у меня была возможность дорваться хоть до одного такого человека. Какая-нибудь африканочка, заболевшая фасцилитом, умирающая на койке, истекающая гноем, но в сознании – обязательно в сознании. Я бы подошёл к ней. Нагнулся. Поцеловал. В какую-нибудь из язв. Облизал бы её всю. Высасывал бы её гной из разломов в коже. Я бы не оставил в ней ни капли... Но, к сожалению, меня никто и никогда не впустил бы в палату к такому больному. Так что приходилось копаться в больничных мусорках. Неуловимый сератониндзя.
Может быть, что-то бы изменилось, если бы...
Ты хоть понимаешь, насколько... насколько сложно себя идентифицировать среди всего этого социума человеку, который питается гноем? Любой тебе скажет – это отвратительная, ужасная психическая аномалия. Не может такого быть, чтобы человеку нравился вкус гноя!
А мне нравится.
