О том, что абсолютно все в его теле обладает своим собственным, неповторимым вкусом, Владик узнал в три года, когда город выкосила жесточайшая инфлюэнца. В течение месяца превратившись из пухлощекого резвого херувима в бледно-лиловую тень, в качестве напоминания о перенесенных страданиях Владик обзавелся гайморитом, вывесив под носом две желто-зеленых сопли, знаменующих полную капитуляцию детского организма перед интервенцией стафилококка. За два года возле Владеньки сменилась дюжина гувернанток, одна за другой не выдерживавших могучего напора этой Ниагары из зеленой слизи. Ребенок постепенно приобрел вид меланхолический и даже слегка придурковатый: со слезящимися глазами навыкате, постоянно приоткрытым ртом и непременными полновесными соплями-колбасками под носом. Сопли уютно лежали на верхней губе мальчика, иногда свисая ему прямо в рот, и Владик постоянно трогал их кончиком языка. Их гладкая, чуть солоноватая, скользкая поверхность неизменно приводила Владеньку в состояние, близкое к экстатическому. У этих восхитительных, волшебных соплей было всего лишь два, однако при этом весьма существенных недостатка — они гадко пахли, и еще их не переносила маменька…
Когда она видела, как ее обожаемый ангел с отрешенным лицом и заведенными под лоб глазами перекатывает сопли по губе (туда-сюда, туда-сюда), ей тут же делалось дурно. Маменька бледнела, хваталась одной рукой за лоб, а второй — за флакон с нюхательной солью. Окончательно добила маменьку душераздирающая пантомима: Владик, впав в экстаз, страшно скосив глаза к кончику носа и отчаянно гримасничая, наблюдал за тем, как подсохшие корочкой на губе сопли растрескивались и осыпались легкими хлопьями прямо ему на манишку. Остатки он, чуть слышно урча от удовольствия, сковырнул ногтями и растер в пальцах. Именно с того дня война с соплями началась нешуточная, атаки велись со всех флангов. Распухший Владенькин нос промывался солевыми растворами, а на переносице, казалось, навеки поселились мешочки с нагретым песком. Окончательная виктория наступила в тот день, когда многострадальные детские ноздри закапали соком из клубня цикламена. Результат был наглядным и сокрушительным: Владенька до вечера исходил слезами, и так страшно чихал, что сопли шрапнелью разлетались по всей детской, намертво приклеиваясь к мебели и обоям. Их потом еще долго соскребала, обнаруживая при уборке в самых неожиданных местах, горничная Любаша. Наутро Владик впервые за два года смог сделать глубокий, свободный вдох носом…
…В одночасье лишенный возможности дальнейшего самопознания, Владик вскоре затосковал. Язык все так же проворно скользил по губе, но, не находя там привычных дорожек из соплей, уныло прятался во рту, который у Владеньки так и остался на всю жизнь приоткрытым. Интуитивно и при этом совершенно самостоятельно, без помощи взрослых, придя к справедливой истине о том, что каждый человек — сам кузнец своего счастья, Владик начал его, счастье, ковать. Вернее, выковыривать. Сначала тайком, в укромных местах, а вскорости перестав стесняться вовсе, Владенька ковырял в носу, а после поедал добытые козявки. Палец он засовывал глубоко, во всю длину, замирал на несколько мгновений в неподвижности, а затем начинал неторопливые, нежные, почти сладострастные движения внутри ноздри. Вверх-вниз, вверх-вниз, и еще несколько раз по кругу. Извлеченный палец Владик пристально разглядывал со всех сторон, обнюхивал трепетными ноздрями, а затем, блаженно зажмурившись, бережно погружал в рот. Маменька, изо дня в день наблюдая, с каким вожделением ее возлюбленное дитя поедает сопли, вскорости слегла в нервной горячке. Прометавшись с неделю в бреду, она скончалась апоплексическим ударом…
…К моменту совершеннолетия Владик сделался абсолютным, законченным мизантропом, в буквальном смысле слова погруженным в себя. Он сторонился даже домочадцев, доверяя лишь Любаше. К тому времени Владик научился распознавать малейшие оттенки и нюансы в терпко-соленой вкусовой гамме выделений из носа и теперь нестерпимо страдал. Его мозг жаждал новых ощущений, а в носу их уже не осталось. Он попытался было обкусывать и жевать заусенцы и ногти, однако быстро оставил это занятие. Отмершая кожа и ногти не имели никакого вкуса, а потому не могли подарить Владику радость новизны. Неизведанные ощущения ему совершенно неожиданно подарила горничная Любаша, казалось бы, такая привычная и знакомая. Зайдя в комнату в тот момент, когда Любаша мыла пол, стоя на коленках и отклячив круглую тугую задницу, Владик ощутил укол в сердце и томление в брюках. Бесшумно ступая на цыпочках, он подкрался к горничной и схватил ее обеими руками за ягодицы. Любаша ткнулась носом в мокрые доски пола, вытаращила глаза и замерла с тряпкой, не издавая ни звука. Замер и Владик, не в силах оторвать рук от задницы горничной и ощущая неотвратимое приближение чего-то вовсе уж запредельного. Когда его живот и пах вспорола медленная сладкая молния, Владик сомлел и кулем свалился на свежевымытый пол. Очнулся он оттого, что мокрые брюки неприятно холодили кожу, и остро пахло чем-то незнакомым. Удостоверившись, что резкий пряный запах исходил от его собственной промежности, Владик сбросил брюки, поднес к лицу и, закрыв глаза, глубоко вдохнул. А затем лизнул мокрое пятно. Язык и небо обожгло шквалом новых вкусовых ощущений, Владик покачнулся и даже слегка застонал от наслаждения. В течение нескольких месяцев он увлеченно экспериментировал: достигнув небывалого по интенсивности оргазма путем простого возложения рук на Любашин зад, он грубой бранью выгонял горничную из комнаты, а затем изучал и анализировал вкус собственной спермы, стараясь понять его зависимость от съеденной накануне пищи. К счастью для Любаши, все чаще со слезами на глазах размышлявшей о необходимости покинуть привычную службу и полюбившийся дом, Владику вновь захотелось новизны, и он оставил задницу горничной в покое. Он даже запретил ей убираться в своей комнате, чему несчастная баба была несказанно рада. Вскоре он и сам перестал мыться, зарос буйным волосом и проводил дни в постоянном лихорадочном почесывании. Он скреб кожу на разных частях немытого смрадного тела, вторгался во все отверстия, а затем щепочкой выковыривал из-под ногтей грязно-серые комочки, растирал в пальцах, долго внюхивался, а после слизывал, стараясь кончиком языка втереть эту массу в небо, чтобы в полной мере насладиться вкусом. Особенно Владику полюбились крохотные кристаллики соли, которые он в жаркие дни аккуратно сковыривал кончиками длинных ногтей с рыжеватых, жарко-влажных пучков волос подмышками. Он не знал ничего другого в этом мире, чей запах и вкус так восхитительно гармонировали бы между собой. Кроме того, кристаллики так забавно хрустели на зубах, совсем как монпансье из большой круглой коробки, которыми маменька одаривала его в детстве…
…Вскоре Владик перестал есть, чтобы чужеродный вкус и запах грубой стряпни не оскверняли его рта, в который с этого дня могло попасть лишь то, что рождал его собственный организм. Дверь его комнаты навсегда закрылась для посторонних. Там его и нашли прозрачным весенним утром, на Пасху, когда Любаша принесла к его двери освященные яйца и куличи. Стуча все настойчивее и не получив ответа, Любаша позвала дворника, безжалостно и споро изрубившего дверь топором. Треск дерева слился со звоном пасхальных колоколов, дворник с Любашей ввалились в комнату. На полу лежал мертвый Владенька, скрюченный и жалкий, словно высохший зародыш. Сходство еще больше усиливалось из-за пальца, который мертвец держал во рту.
mamalukabubu
