— Шать! Шатукай шмажки вхарь оло гмать! — закричал кто-то за окном.
Сидевший напротив Сида худой вытянул шею, чтобы лучше рассмотреть, что происходит во дворе. Под бледной, тонкой кожей заерзал бугор кадыка.
— Гавник шудыть вмажишь. Вуркавец вхар хараматить шкуранить. Шмурт навырест хотехо сканавить. — поделился он увиденным.
— Оло, олого! — присвистнул второй, и тоже посмотрел в окно. Его шея представляла полную противоположность первого — небольшой буфер между большой лысой головой и несуразным туловищем в малиновом пиджаке, сильно топорщимся на спине.
Худой втянул шею, почесал подбородок и сказал:
— Гавники отлованные. Тудыняные, а нажмиша олого жашкец. Шутанова сканава!
Второй согласно закивал:
— Жашкец. Шать оло гмать.
Худой перестал чесать подбородок и уставился на Сида. Потом на его лице расплылась улыбка, и он толкнул локтем второго, продолжающего изучать происходящие за окном.
— Щурт охурышыл!
Второй вздрогнул и нервно повернулся к Сиду:
— Охурышил?
Худой засмеялся:
— Вхарь! Ну что? Комрадит маленько? Ухрювать столько, шважки откинишь. Шать ого гмать.
Второй опять закивал:
— Да-да, молодой человек. Смешивать в таких пропорциях опасно для жизни. Шважки, можно и вправду откинуть. Сами видите.
— Да ладно, не грузи новенького. Пущай очухается. — Худой подмигнул Сиду, затем строго глянул на второго. — Традиция.
— Да-да, конечно. — Засуетился толстяк в малиновом пиджаке. — Всегда нужно соблюдать. Как же без этого.
Он быстро разлил в два стакана из стоящей перед ними столе бутылки. Сид заметил, что перед ним уже стоял стакан, наполненный до краев и накрытый ломтем бурого хлеба.
— Водка — говно! — ткнул пальцем худой на бутылку. На пузатой стекляшке красовалось белая этикетка с надписью «Столовое вино № 21. Торговый дом потомков поставщика двора его Императорского Величества П.А. Смиронова. Настоящая смирновская водка».
— Какая была. Велено было русскую, но подороже. Чтобы не так как в прошлый раз ... — начал было торопливо оправдываться толстяк.
— Не суетись под танком. — Скорчил недовольную гримасу худой. — Ладно, потом втолкую. Но сперва — традиция. Итак, два часа ждали пока охуришит.
Худой кивнул на Сида:
— За тебя. Чтобы земля, как говориться, была пухом. Шать оло гмать.
— Шать оло гмать. — повторил толстяк, и оба вздохнув, не чокаясь, выпили.
— Мммм... — заскулил, зажмурив глаза толстяк. — Хманает, хманает ...
— Эх, давненько беленькой не баловался. — Худой достал сигарету и закурил. Толстяк открыл глаза, его лицо налилось кровью. Он грузно осел на стуле. Потом шумно вздохнул, причмокнув губами. Его глаза приобрели блеск и определенную живость:
— Почем же говно? Хорошая, могу заметить, водка.
— Хорошая? Так как пьешь ты — тебе и одеколон — царский напиток. — Худой выпустил вверх колечко дыма.
— Ну-с, уважаемый, это вы чересчур...
— Ответственно заявляю, водка эта говно. Не был он никогда поставщиком двора его императорского величества, так князьям всяким поставлял свое пойло. У него вообще самая дешевая водка и была. Сколько народу от его сивухи померло — и не пересчитать. Помниться еще Менделеев, в своем отчете, когда вывел эту свою формулу о сорока градусах, писал, что у братьев этих водка — говно. Так-то.
— Хм, ну может тогда и была водка плохой. Но сейчас-то вроде совсем недурна. А мало ли что там, на этикетки пишут. Это ... как там? Ну, слово это дурацкое ... — толстый потер лоб.
— Маркетинг. — Хрипло выдавил Сид.
— О! Смотри-ка, заговорил. Это надо обмыть. — Худой быстро разлил по стаканам водку. — Между первой и второй — перерывчик небольшой. Ну что же, вздрогнули. За бессмертие души!
Худой залпом выпил стакан. Толстячок же наоборот пил мелкими глотками, жмурясь от удовольствия. Выпив, он крякнул, лишь потом открыл глаза. Затем засуетился — попытался поправить горб на спине, но пиджак все равно топорщился. Осознав бесплодность своих попыток, он откинулся на стуле:
— Любишь ты критиковать. Хорошо же сидим. И втроем как раз.
— Он не пьет, — заметил худой, ткнув пальнем в Сида и стоящий перед ним стакан.
— Ах да. Бестелесность имеет свои недостатки. Но, знаете ли, молодой человек, при определенном старании эта проблема решаема. Знавал я одного буддиста, который после смерти лихо рюмки опрокидывал, и с дамами был даже не прочь ...
— Одно слово — буддист. Они это могут. Пока живые, так себе, а как откинуться, словно с цепи сорвались. Бывают, что и спиваются. — ухмыльнулся худой.
— Да-да, печально. — покачал головой толстячок, вертя в руках бутылку. — Но что поделаешь. Карма.
Сид как раз почти полностью овладел телом, и мял руки под столом. Его интересовало, кто это за люди, и что он делает с ними у себя на кухне. Решившись, он глухо и неуверенно спросил:
— Мне кажется у меня некоторые проблемы... ээээ... с памятью. Может это звучит глупо, но кто вы?
Худой удивленно уставился на Сида. Толстячок перестал изучать этикетку на бутылке и посмотрел на Сида, затем на худого, потом опять на Сида. Худой хлопнул по столу ладонью, так что подпрыгнули стаканы:
— Мля! Ангелы мы. Не дошло еще?
— В смысле?
— Умер ты. Умер. Кто вчера на ночь стакан колес заглотнул? Самоубийца херов.
Сид вспомнил, и почувствовал тошноту. Он попытался опереться руками на стол, но руки просто проскользнули сквозь него, не встретив никакой преграды.
— Вот же тормоз, — покачал головой худой. — Всегда говорил, что самоубийцы — странные. Вот скажи на милость, какого ляда ты себя укокошил? Девка ушла? Работа не клеиться? К нам ты всегда успеешь. Оно конечно хорошо когда молодой, астральное теле более или менее нормальное, без проблем собирается, если конечно не нарик.
— Да-да, молодой человек, — закивал головой толстячок. — Самоубийство — тяжкий грех. Раньше до принятия нового кодекса, мы бы сразу вас в ад отправили. Но сейчас времена либеральные, сами заявку подаете.
Приступ тошноты прошел и Сид выпрямился. Он тяжело дышал:
— В ад? ...
— А куда ты хотел? — Худой противно хохотнул. — В рай? Ну, брат, ты загнул. Там и так давка. Много вас таких желающих в очереди.
— Не надо так резко. Думаю нужно ввести нашего клиента в курс дела. — Толстяк придвинулся ближе к Сиду. — Как вас по имени-отчеству?
— Сид. То есть Семен Аполлонович.
— Аполлонович, говорите? — причмокнул губами толстяк и сделал задумчивое лицо. — Знавал я людей, которые из-за своего отчества под поезда бросались. Но не в этом суть.
Толстяк скрестил руки на животе.
— Видити-ли, Семен Аполлонович, или если пользоваться вашей кликухой Сид, ситуация сейчас такова. Рай давно уже переполнен, существует даже определенная очередь, состоящая из страждущих туда попасть. Но без блата попасть почти нереально. Вот, к примеру, если бы мы внесли вас в этот список, вы аккурат бы попали в него под номером три миллиарда шестисот восемьдесят четыре миллиона пятисот двадцать три тысячи сто сорок седьмым.
— Уже двести пятнадцатым, — поправил худой.
— Ах да. Точно: три миллиарда шестисот восемьдесят четыре миллиона пятисот двадцать три тысячи двести пятнадцатым.
— Двести двадцать третьим, — опять поправил худой.
— Ладно-ладно. Суть не в точных цифрах. Дело в том, что очередь велика. И можно запросто промаяться несколько сот лет, прежде чем отправиться наверх. И еще не факт, что вы сразу же попадете на небо. Сначала суд. Разбор жизни, прения, свидетельские показания. Короче волокита. Может быть, дело будет рассмотрено, а может отложено. Был вот, кстати случай. Как бишь его звали?
— Кого?
— Ну, того старикана, что церковь построил, после того как жену с дочкой убил.
— Яков какой-то.
— Да-да. Триста двадцать три раза дело рассматривали, все откладывали. Вроде и заслуги есть. Но с другой стороны грехов немало тоже числилось. Лет восемьсот решали куда отправить. А потом его астральное тело и вообще рассосалось, так что дело само по себе и закрылось, с милостью божьей.
— Ты отвлекся, — заметил худой и вновь разлил по стаканам.
— Да-да. — Толстячок крякнул опорожнив стакан и вытер рот тыльной стороной ладони. — О чем я там? Ах да, про систему. Вообщем так. Без блата шансов никаких. Другое дело ад. Всегда милости просим. Правда, четырнадцатичасовой рабочий день, выходных нет, отпуск — три дня, раз в сто лет. Но все же лучше чем ничего. Можно подать апелляцию, и глядишь в рай возьмут. Вообщем молодой человек, вы уж решайте, куда заявку подавать — в рай или ад. Если в ад, то это ко мне. Раем он заведует, — толстяк ткнул пальцем в худого, который опять закурил. — У нас правило, заявки принимаются разными сторонами. Ну что, определились?
— Прямо сейчас что ли? — замешкался Сид.
— Ну а когда? Что медлить-то? Заявку оформил, и гуляй свои сорок дней. Тело твое астральное мы собрали, ходить и летать можешь. Так что давай решай. Либо райские кущи, отдельный бокс, шведский стол, отличная травка, групповой секс и прочие радости. Либо пожизненная каторга в аду. Время на обдумывание — сорок дней, пока можешь здесь перекантоваться. Почти свобода выбора. — Хмыкнул худой.
— Ну, тогда, наверное рай, — неуверенно проговорил Сид.
— Вот тормоз. Тебе же сказали — очередь. — Худой недовольно застучал пальцами по столу. — Блат есть?
— Не знаю.
— А кто будет знать?
— Неа. Нет у него блата никого, — чмокнул губами толстячок. — По материнской линии, только прабабка в рай попала, остальные в аду жарятся. Да и ту пару раз к ответственности за мелкие кражи привлекали. Каким-то чудом не депортировали. Так что её слово мало что значит. Да и не знает она его — кому дело до свих правнуков сейчас? Не прокатит.
— Может деньги у тебя есть? — насупился худой, потушив сигарету в пепельнице.
— Ну, немного...
— Лимона три баксов сойдет. Тогда можем устроить протекцию. Главное чтобы наследников особо шустрых не было.
— Столько нет.
— Ну, тогда извиняй браток. Ад.
— А может в эту, очередь?
Худой почесал подбородок:
— Оно конечно можно. Но сам пойми, после сорока дней нужно куда-то тебя пристраивать. Так что в ад ты все равно попадешь. А там нахлебники не нужны. Быстро работать заставят. Для таких вот сомневающихся поблажек нет. Рабочий день круглосуточный, отпуска нет. За пару сотню лет на несколько миллионов в очереди, конечно, провинишься. Но стоит ли овчина выделки? Шансы что тебя возьмут в рай нулевые. А так — и отпуск, перерыв в работе. Четырнадцать часов, это тебе, не двадцать четыре. Так что ты думай.
— Можно подумать?
— Тебе же говорят, сорок дней у тебя в запасе. Так что летай, смотри. За границей был?
— Нет.
— Ну вот, слетай, посмотри. Там много сейчас русских шляется, после того как коньки откинули. Только чтобы через сорок дней здесь был, мы заскочим, оформим все. По европам за тобой бегать не собираемся.
— А здесь остаться можно?
— В смысле?
— Ну, если не в ад и не в рай.
— Помытарить захотел? — худой грозно сдвинул брови. — Вообще это незаконно. Находятся, конечно, умники, так и болтаются здесь. Но ежели словят, то сразу в ад. И триста лет каторжных работ. Без разговоров.
— Да ладно тебе, что ты его пугаешь-то? Вон из его подъезда, на лавке как раз сидит один жмурик. А между прочим уже года два как должен в аду жариться. А ничего, и никто не чешется. — Толстячок вновь сложил руки на животе и благодушно посмотрел на Сида.
— Ну, это вообще-то верно. Захочешь помытарить — пробуй. Но учти — мы за тебя отвечать не собираемся. Так что давай сразу по честному: мытарь где-нибудь в другом месте, не на нашем участке.
— А как же этот? Ну, который там, на улице... — удивился Сид.
— А нас два года назад здесь еще не было. А за чужие промахи мы отвечать не собираемся, — ухмыльнулся худой, — Или ты думаешь нам больше всех надо?
— Ладно, раз все вопросы утрясли, то давай на посошок, — толстый взял бутылку и разлил остатки водки.
— Ну, давай. И то верно, работы еще невпроворот. Алканавта этого еще неизвестно сколько собирать. Там и так астральное тело на честном слове держалось.
— Ээээ... — Сид напрягся, понимая, что эти двое собрались уходить.
— Ну что еще? — недовольно буркнул худой, уже держа в руках стакан.
— Конечно, звучит глупо. Раз есть ангелы, то, значит, есть и бог. Просто я не верил ... При жизни. — Сид замялся.
— Дожили. Сначала он в рай просился, а потом интересуется есть ли бог, — худой аж присвистнул.
— Да, да, извините, глупый вопрос.
— Не стоит, — толстяк улыбнулся. — Времена сейчас такие, нравы. Потрясение такое тоже. Не каждый день умираете. Я бы с вами поговорил на теологические темы, да времени нет. Работа, знаете ли. Рутина совсем одолела. Давайте-ка как раз через сорок дней и поговорим на эту тему. Посидим, выпьем. Повод как раз есть — годовщина суда на Богом.
Заметив, удивления в глаза Сида, толстячок быстро затараторил:
— Обычное человеческое заблуждение. Как известно, бог создал людей по своему образу и подобию. Соответственно и бог, всего лишь один из людей. И так же смертен. Так что после смерти он естественно был сослан в ад. Сам понимаешь, такие грехи перед человечеством — дать возможность мыслить и при этом наделить целым букетом недостатков. Ему там еще не одну вечность жариться. Не повезло, конечно — заложник собственных правил игры. Но надо было думать, прежде чем затевать все это.
— Ладно, хватит языком чесать. Еще успеете. — Худой залпом опрокинул стакан. — Брр! Пора прощаться. Алика еще соскребать. То же удумал — спирт технический через марлю пропустить. Типа очистил. Придурок. У него астральное тело, думаю, вообще расползлось по щелям. Может и недобор будет. Помнешь как с тем, что под машину на той недели угодил. Два квартала пришлось прочесать, как раз, сколько его под грузовиком волокло. Да и то без руки и ноги в итоге получился. Хорошо хоть голова нашлась.
— Вот вечно ты. Как что вспомнишь, — толстяк поморщился. — Как думаешь, этого-то нашли уже? Знают, что он умер?
— Да нет еще. Вчера вечером только откинулся. Они могут и до завтра не заметить.
— Фу! Значит там вонищи будет. Слушай, пора потребовать прибавку. В такой антисанитории работаем. Ну ладно, и вправду пора. Итак, засиделись.
Толстячок суетливо встал из-за стола. Оказалось, что под малиновым пиджаком было старое, поношенное трико с пузырями на коленях. У худого так вообще не было брюк, волосатые ноги оканчивались копытцами. Сзади бесполезно болтался куцый хвостик. Толстяк между тем деловито распахнул окно и стянул пиджак. Два пегих крыла сразу заполнили комнату.
— Держись крепче. И пиджак не урони, совсем новый еще.
— Не учи ученого, — огрызнулся худой черт и обхватил ангела, через плечо бросив Сиду. — Покеда, жмурик! Через сорок дней свидимся. Давай ангел хренов, полетели! Шавкида шарома, жиртрест!
Толстяк натужился и одним большим прыжком выскочил в окно. В воздухе парочка зависла на некоторое время, затем взмыла вверх, и описав круг над двором, скрылась за соседним домом.
Сид еще некоторое время сидел за столом. Затем встал и прошел сквозь него. Помедлив, он поднялся вверх, почти коснувшись макушкой потолка. Привыкнув к ощущению невесомости, он развернулся и вылетел в окно.
Во дворе за столом играли в домино. Мужики увлеченно били костяшками о дерево. Рядом с ними, примостившись сбоку на скамейки, с интересом наблюдал за игрой Толик, которого два года назад кто-то пырнул ножом в подворотне. Заметив парящего в воздухе Сида, он приветливо замахал рукой:
— Покадуха! Шмуряка охурива!
Сид ответил:
— Шмуряка. Ту ханы шмурыжил. Шварничал.
— Охурева. Шварнича прибухо хатымать. Наскоко заружить, оло уварика. — улыбнулся Толик.
Сид тоже улыбнулся, а затем начало немного неуверенно, а затем все смелее полетел над двором на улицу.
Виктор Каиров
