Утром дед вышел на крыльцо и ахнул.
Такого он еще не видывал.
Посреди маленького, огороженного чахлым плетнем огорода, придавив крутыми боками помидорную рассаду и первые огуречные плети, высилась огромная РЕПА. В предрассветных сумерках она будто светилась каким-то неживым зеленоватым сиянием. Обомлев, дед всунул узловатые ноги в опорки и побрел поближе. Несколько раз обошел вокруг РЕПЫ, горестно взмахивая руками и тихо матерясь.
- Ить вот ведь напасть! От, едрить его! Сколь на свете живу, никогда такого не видел...
Потом, осмелев, приблизился. РЕПА оказалась деду как раз по плечи. Плюнув на ладони, старый николаевский солдат попытался было сдвинуть овощ, но руки скользнули по гладкой кожуре, и Дед со всего маху приложился лбом в холодную мокреть. Старый аж затрясся от досады.
- Ну погоди! Я ж тебя!
Дед сбегал в сенцы и вернулся с дровяным колуном. Долго примеривался, потом взмахнул для пробы пару раз и с хэканьем засадил острие в мясистый корень. РЕПА отозвалась гулким уханьем. Вытащив топор, старик не поверил своим глазам - рубленая рана на корне затянулась в один миг. Перекрестившись и побелев лицом, дед сплюнул, рванул с головы облысевший волчий треух и шлепнул его себе под ноги.
- Она! Точно - ОНА! Бесовщина окаянная! Ить говорил я мирянам - не пущайте вы в село энтих скубентов! Понаехали, очкарики проклятущие, и все со своими порошочками чертовыми! Теперь всем беда пришла...
Походив вокруг РЕПЫ и повздыхав, дед заграбастал в горсть жесткий лист и потянул на себя. Гигантский овощ чуть качнулся. Ободренный этим, старик дернул сильнее и почувствовал, как РЕПА слегка покосилась.
- А?! Эх, чертова мать! Поддаешься, а? - торжествующе прохрипел он. Но тут вдруг в пояснице шевельнулась острая боль, и дед лист выпустил.
- Ах, чтоб тебя... - забормотал он, осторожно выпрямляясь. - Сколь уж лет минуло после Шипки-то, а все спину тянет.
Дед постоял, раскурил маленькую трубочку. Потом махнул рукой.
- Ну, видно, так тому и быть... Бабка! Бабка! А ну-ка, подь сюды!
В сенцах загромыхало, покатился какой-то чугунок и из-за щелястой двери высунулась всклокоченная со сна голова бабки.
- Ты чего разорался-то, старый черт? Господи! Батюшки-святы! Дед, это что ж такое-то? Неужто ОНО?
Под причитания хозяйки старый солдат мирно докурил трубочку. Потом собрал брови над переносицей и грозно рявкнул:
- А ну-ка, отставить! Развылась!
Бабка вмиг замолчала, зная крутой нрав старика. Потом подошла поближе, потыкала палкой РЕПУ.
- Максимушко, да что ж это деется?
- Что, что... - заворчал дед. - То и деется. Нечего было скубентов привечать, пирогами их кормить давеча. Вот теперь и смотри на этакое страшилище! Ну ладно, мать, неча тут таращиться. давай-ко потянем скорее, пока шабры не проснулись.
Старик опасливо оглянулся на соседскую избу и уцепился за колючий лист. Бабка пристроилась сзади, перехватив деда за кушак. Вместе они тянули и дергали, пока совсем не выбились из сил. РЕПА качалась и несколько раз казалось, что еще немного - и она выйдет из земли. Но, видно, корень уходил глубоко...
...Не помогла и внучка Матрена, выбежавшая из избушки на отчаянный зов деда и бабки. Розовощекая да крутобедрая, Матренушка в обычное время могла одна оттащить на плечах к коновалу заболевшего бычка или жеребенка. Но РЕПА не поддалась и ей, хотя старики оба дружно помогали. Всплеснув руками, внучка уселась отдыхать на завалинку.
Дед Максим походил по огороду, нещадно дымя самосадом и хмурясь. Вдруг лицо его прояснело, и он хлопнул себя по тощим коленкам.
- А что, старая, зря мы что ли Шарика-то кормим? - хохотнул он. - Тыдавай-ка его из конуры-то зови, зови!
На свист и подзыванья, гремя цепью, прибежал Шарик - огромный волкодав, еще щенком привезенный дедом с турецкой войны. Лично из рук самого Скобелева-генерала получил тогда, на Шипке, солдат Максим Убийбатько медаль, чарку водки и крохотного слепого кутенка. "Выкорми его, солдат, - сказал тогда Скобелев, - он тебе долго верой и правдой служить будет, и дом стеречь и от лихих людей охранять". Максим генералу слово дал и сдержал его - вот он, Шарик, здоровехонек, грызет кость. От себя, бывало, дед отрывал кусочек лакомый, чтоб лишний раз кобеля побаловать. Но и Шарик в долгу не остался - и на ярмарке добро берег, и как-то раз даже разбойника, который на лесной дороге деда хотел за вырученные торговлей медяки жизни решить, крепко порвал.
- Ну что, старина, - ласково потрепал волкодава по ушам дед, - давай-ка мы тебя в эту штуку впряжем! Авось и получится.
Ежели бы шабры не спали - и впрямь, увидели бы на ближнем огороде странную картину. Впереди всех дед тужится, трубку в зубах зажал. За ним - старуха Ефросинья, в кушак мужний вцепилась, а ее внучка Матрена тянет изо всех молодых сил. Ну, а за внучкой Шарик старается - схватил зубами веревку, вокруг ботвы обвязанную, лапами упирается и подвывает.
Да только и волкодаву не удалось хозяевам помочь. Уже и вылезла немного из земли РЕПА, а все одно - держится, окаянная! Матрешка для смеха даже кота Ваську из избы принесла - мол, пусть и котофей не зря молоко пьет. Ну, известно - с кота какой спрос? Запрыгнул на плетень, пошипел на Шарика для острастки, потом свернулся клубком и только зеленым глазом посверкивает по сторонам - нет ли поживы?
Тем временем по селу уже и петухи стали кричать. Скоро все проснутся, за водой бабы пойдут - а тут такое позорище в огороде... Дед Максим помрачнел, а потом все же решился.
- Знаешь что, старуха, - кинул сквозь зубы бабке, - стало быть, надо нам ЕЕ звать...
Бабка аж подпрыгнула, побелела вся.
- Да ты что, Максимушко! - зачастила, точно горох сквозь решето. - Да ты окстись! Прадед мой ЕЕ один раз звал, потом закаялся и мне накрепко заказал! Максимушко, нельзя этого делать!
- Цыть! - взревел старик так, что бабка руками себе рот зажала. - А ну замолкни, глупая баба! Думаешь, мне ЕЕ звать великая охота?! Только не вырви мы сейчас эту дрянь - она ж дальше расти будет! Глянь! А ты помнишь, что в Зеленой Книге написано? Последние времена тогда придут...
РЕПА и впрямь - уже распухла в размерах. скоро плетень начнет трещать под ее напором. Зеленоватое свечение стало ярче, словно гнилушка в полуночном болоте горит. Бабка как глянула, так и села и рукой махнула безнадежно.
- Ты вот что, - помолчав, сказал дед, - бери Матрешку, Шарика - и ступай в лес, на дальнюю заимку. Там все есть - и провиант, и дров я еще прошлой осенью наколол. Дай Бог, там и пересидите.
- А ты как же? - взвыла Ефросинья.
- Ты, старая, за николаевского солдата не бойся, - строго сказал дед Максим. - Бог не выдаст, свинья не съест. Ну, а коли что не так... - он размашисто перекрестился и снова глянул на бабку. Старая, которая уже и рот было открыла, чтобы наперекор сказать, осеклась - таким деда своего еще не видала. Словно не на огороде, а на Шипке стоит, а впереди - турецкие штыки. Вздохнула и утирая глаза платком, поволоклась в избу, кликнув Матрену.
Собрала пожитки кое-какие, одежду в узел увязала. Потом взяла Шарика за ошейник - и пошла за околицу. Волкодав, чуя неладное, сперва упирался всеми лапами, так что деду пришлось на него строго прикрикнуть. Внучка плелась позади и тихонько всхлипывала.
Проводив семейство взглядом до самой опушки леса, дед опустил ладонь, которую козырьком держал над глазами, и долго стоял неподвижно. Потом бормотнул что-то, раскурил снова трубку и не спеша пошел в дальний угол огорода, огибая РЕПУ, которая потрескивала и скрипела, распираемая изнутри злой силой. Кряхтя, старик согнулся и долго разметал землю и прошлогоднюю жухлую ботву - пока не показалось кованое железное кольцо. Надсадно дыша, старик взялся за него обеими руками и стал распрямляться, не обращая внимания на бунтующую поясницу.
Лязгнув, крышка открылась. Снизу повеяло стылой могильной прохладой и чем-то еще непонятным. Почиркав кресалом о кремень, дед раздул огонек на припасенном фитиле и спустился по пыльной каменной лестнице.
Некоторое время старый солдат стоял и молча глядел на еле видную железную дверь. Потом, сотворив крестное знамение и твердо выговаривая "Отче Наш", одним махом содрал всю вековую паутину. На двери открылась грубо начертанная чем-то темным шестиконечная звезда с кривыми знаками у каждого луча. Дед Максим одними белыми губами произнес название каждого знака, затверженное сызмальства, посолонь. Скрежетнуло что-то, свет фитиля метнулся вбок - и дверь распахнулась.
Смертная тьма навалилась на старика точно живая - сунь руку и увязнешь весь. Однако же, не сробев, солдат Убийбатько прошел вперед и остановился, только почуяв, что дальше нельзя. Впереди зажглись два красных огня. Глядя прямо в них, дед громко произнес заговорные слова. Огни потускнели, потом загорелись еще ярче. И нечеловеческий голос спросил:
- Ты зачем пришел, Максим из нашего рода?
Сглотнув, дед ответил:
- Беда пришла, Серая Мать. Прадед наш последний раз тебя выкликал, а сейчас я зову - помоги! Иначе не совладать нам с напастью.
Темнота отозвалась страшным смешком.
- А ведаешь ли ты, человек из рода, о чем просишь? Чем заплатить придется, помнишь?
- И ведаю и помню, - спокойно ответил старик. Что-то творилось с глазами - он заморгал, но все равно, тьма словно расступилась чуть. Прямо перед собой дед Максим увидел огромную тень - словно очертания мышиной морды поистине чудовищных размеров. Но он не сделал ни шага назад, только руку прижал к сердцу, которое металось, словно таракан по запечью.
- Хорошо, - уронила Тьма. - Иди, Максим.
И, через бесконечный миг гробовой тишины:
- Не оглядывайся. Я за тобой.
prjanik
