Я шел по утоптанной снежной тропинке вдоль забора и понимал, что в мире случилось нечто необъяснимое, но важное. Я был полон неги и водочного отвердителя. Да, я был тверд в решениях и нежен в поступках. А за забором, блядь, играла музыка! София Ротару пела песню про то, как она кого-то любила, а тот, кого она так любила, ее не нашел. Реально так не нашел, сволочь. Поэтому у замечательной певицы было столько страсти в голосе, что я не выдержал и перелез через забор. Там я угодил прямо в глубокий скрипучий сугроб. В сугробе я не остался — это смирение перед природой, а мы люди гордые и отважные.
Когда я сбросил с лица снежную пелену, то передо мной взорвался огромный каток. В лучах прожекторов переливался лед, похожий на северное сияние. А вокруг, вокруг меня, как тени из прошлого, проносились счастливые люди, обутые в коньки. И румянились эти люди, словно птицы снегири. Сверкали лезвия как звезды, и пар из счастливых ртов клубился фантастическими узорами. А я стоял умерший от стыда и неопределенности, подобно судебному приставу.
Блядь! Как это получилось, что я ушел с хаты пораньше, устав от разговоров о промерзшем цементе и сиськах Анны Семенович? Чья-то заботливая рука мягко подталкивала меня по миру и включила песню в исполнении Софии Ротару.
Впрочем, стоял я на льду недолго. На льду вообще долго не простоишь, даже если поставить это перед собой как принцип самоутверждения.
Я, падая и бормоча псалмы, направился к трибунам, где в уютном сарайчике давали на прокат коньки всего за 60 рублей на час. Там толпились люди возрастов разных и полов обоих. Они переобувались, смеялись и матерились как ангелы. И все это за 60 рублей.
И вот я один из них. Достав припасенный «чекунделек», я глотнул водки и вышел в люди. О боги, как давно я не стоял на коньках! Много лет не стоял и не катался. Но это не причина вернуться назад и потребовать обратно 60 рублей. Лед зовет. Катайся, Bespyatkin, познай тайну скольжения и силу инерции!
И я поехал. Слабо так, неуклюже, но поехал. Вжик, вжик — как Спаситель, я парил над предрассудками и международной экономикой. И вскоре я поймал забытый инстинкт равновесия, и с криком «Охуенн-а-а-а!!!» совершил круг почета самому себе. Я забыл обо всем, включая сгоревшую бетономешалку и песни группы «Любэ». Лавируя в потоке подобных мне счастливцев, я дышал морозом и улыбался женщинам. Да, здесь были женщины, и какие! Таких не встретишь в «кислотных» клубах и на пенных вечеринках. Таких не встретишь даже в среде богемной аристократии, где говорят о Довлатове и древнеиндийской философии. Эти женщины были похожи на птиц из мультфильма о Маугли. Как в джунглях, они перелетали с ветки на ветку и были цветными картинками из журнала «Мурзилка». Снежные королевы, не синюшные, как Ольга Дмитриевна из шестой квартиры, а колоризованные, я б сказал, как в фотошопе. И они тоже мне улыбались. Люди, ходите на каток, а не в дурацкие клубы, которые горят как порох и несут только убожество мысли и спутанность сознания. Выше катка может быть только ленинский призыв учиться, учиться и учиться!
Учился и я, обгоняя собственные ноги мечтой. Это приводило к падениям или столкновениям с объектами. Падения — хуйня, а вот объекты матерились. Я удовлетворял свои рефлексы и память. Колючие снежинки пугливо танцевали вальсы, а в свете прожектора пела какая-то мразь. Но я катался, как может кататься человек, уважающий Конституцию и водку с красным перцем. Я сам был как красный перец. Один на весь каток такой огненный и готовый к подвигу.
…Внезапно я понял, что время мое вышло, да и устал я как-то с непривычки. Поэтому пришлось перемещать тело к сарайчику проката. Вот тут, как говорят программисты, надо создать «точку восстановления», чтобы потом, если что, вернуться к нужному моменту жизни.
Я ее не создал. Заглядевшись на одну из «птиц» в голубой курточке, я опоздал с торможением. Коньки поехали по оси «Х», захватив ноги, оставив голову и руки на оси «Y». Перемещаясь по этой оси моя голова встретила лед затылком, и мысли по инерции вонзились в это самый лед как картечь. Тьма…
* * *
«Очнулся?» — были первые слова, которые я услышал. Это сказал бородатый сторож катка. Его мутные бельмы смотрели мне прямо в душу.
— Я чего, упал, что ли? — тихо спросил я, пытаясь нащупать «чекунделек» за пазухой.
— Ты ебнулся как дерево, башкой об лед, нехорошо, — ответил сторож.
Я огляделся вокруг. На катке по-прежнему катались люди, и бормотал какой-то рэппер. Я же сидел на снегу возле выхода. Сидел в коньках, и у меня ныл затылок.
— На этом месте часто падают, тут дефект и аномалия, — продолжал сторож жевать бороду.
— На выпей, старик, и помоги мне подняться, — протянул я «чекушку» служителю катка.
* * *
На остановке было холодно. Ну, скорее всего от того, что я вспотел на катке и теперь мороз пробрался до мокрой одежды и охлаждал тело как фреон. Я топал ногами, сучил руками и шептал слова гимна. Ничего не помогало. Если б у меня были деньги, то я бы поехал на такси, но денег не было. И надежда на появление автобуса умирала вместе со мной и моей страной. И вдруг я услышал ЭТО!
— Вы можете открыть две буквы, у вас на барабане 300 очков! — рявкнуло в мозгу.
Там же грохнула какая-то музыка, и женский голос произнес: «Давайте откроем первую и последнюю, Леонид Аркадич…»
От неожиданности я закрыл глаза, и — о, святилище Валгаллы! — передо мной появилась вся студия «Поля чудес» вместе с Якубовичем и прочей хуйней в виде полосатого барабана и необузданных игроков с горящими глазами. Длинноногая красавица открывала уже последнюю букву «Ь». Первой была «П». Всего букв было семь. «Поебень какая-то», — подумал я, и открыл глаза. Пустынная остановка, обдуваемая ветром и снегом, пьяный летчик на скамейке и две проститутки у «Форда». Все та же унылая картина позднего вечера и отсутствия денег.
А в голове игроки гадали, что же это за слово с мягким знаком на конце. Я снова прикрыл очи. Опять стало тепло, и рыжая кобыла у барабана мяла губами свое лицо, краснея от умственной несерьезности.
— «Е»! — взвизгнула она, и стоявшие по сторонам соперники вздрогнули как в зале суда.
— Есть такая буква в этом слове! — обрадовался Якубович и покраснел.
Буква оказалась третьей по счету. Раздались аплодисменты, и тройка игроков сморщилась как изюм.
Я открыл глаза. В голове тот же бардак. «Поле чудес» набирало обороты. Что за нахуй?!
«Или я замерзаю или схожу с ума, блядь! А может, и то и другое одновременно…» — подумалось мне, и тут к остановке подрулил долгожданный автобус.
Синхронно с пьяным летчиком мы оказались у животворящих створок. Разверзлись хляби, и мы влезли в салон. Меня «обилетили», но это не помогло — голове продолжали терзать барабан и отгадывать слово. Я боялся закрыть глаза. Я реально перепугался, и с неимоверным напряжением пытался отогнать «белку». Но ведь она не может просто так, ни с хуя появиться! Должен быть запой, тяжелое похмелье и все такое... И вдруг я увидел, как водила жмет какие то кнопки у себя на пульте управления автобусом. Не знаю как и почему, я мысленно представил пульт ДУ от телевизора и нажал красную кнопку. Голоса под черепом исчезли. Я осторожно прикрыл глаза, при этом больно щипая себя за руку.
Тьма! О, великая тьма, матерь покоя и умиротворенности! И никакого Якубовича с призом в студии. Я сел на холодный дерматин и вздохнул как после экзамена на половозрелость…
* * *
Дома меня встретили как обычно, и я был рад этой ругани, как весенним ласточкам. Я был реально трезв после катка и мороза. Вот только помят и грязен. За это и получил от жены медаль. А еще теща мне сказала, что в Древней Руси плохие вещи и события назывались не иначе как «поебень». Я спросил о первоисточнике и получил тихий ответ: «На «Поле чудес» такое слово отгадывали, и стиральную машину выиграла женщина из Караганды». Теща тайно смотрела эту передачу, но все об этом знали.
Передо мной пронеслась заснеженная остановка, каток, сторож с мутными глазами и пульт ДУ... Мне было о чем подумать и кое-что проверить. И я проверил. Забавно.
На носу маячит Новый год и все, что с ним связано — повышение тарифов на всю хуйню, праздничное безделье и веселые телепередачи. Между покупками елок, майонеза, шампанского и подарков мы смотрели «ящик», в котором со всех каналов обещали пиздец чего. Страна верила и готовила оливье. Если мир садится жопой в финансовую лужу, то обычные граждане моей терпеливой страны — ебалом в оливье. Это традиция, а нарушать традиции у нас не принято, мы не в Голландии, где все нетрадиционное, включая браки и помидоры.
Так вот, занимаясь очисткой чеснока и селедки, мы пялились в телевизор, в котором улыбчивый Познер зомбировал граждан «американской мечтой» и какой-то демократией. Его лоб блестел как тот лед, о который я пизданулся на катке в дефективной зоне.
— Так что вы думаете о свободе слова в нашей стране? — тоном продавца косметики Avon тиранил он худого, испуганного журналиста.
В этот момент я снова представил пульт ДУ и опять нажал красную кнопочку. Ага, я в студии, передо мной Познер и компания. Все реально и без наебалова. Ну, раз так…
— А п-а-а-шел ты нахуй, дядя Вова, по своему телемосту обратно в Штаты! А там можешь утопиться в Гудзонском заливе, если ты мужчина. И Тэффи свои сраные забери для музея CNN! — грубо, патриотично и, главное, громко ответил тощий журналист (теперь его ждет слава и рейтинг, а может, просто пизды получит).
Статисты в студии по привычке взорвались аплодисментами, но тут же притихли. В эфире появились помехи, кто-то крикнул: «Я заебался тут…» Помехи усилились. У меня заныл затылок. Я выключил свой пульт. Вдруг кто сканирует чего…
Жена застыла с ножиком в руках, чеснок упал и покатился под кресло.
— Ты это видел? — наконец, спросила она.
— А чего? Нормально так ответил пацан, а главное — честно! — сказал я, внутренне проникаясь силой своего дара.
— И как такое в эфир допускают?! — возмутилась теща.
— Познера? — спросил я.
— И его тоже, — ответила она.
* * *
До Нового я больше не экспериментировал. Меня заставляли выносить мусор и бегать на рынок за мандаринами. И еще я готовил новогоднее обращение к народу. Пока было готово только две строки: «Дорогие россияне! В новый год мы вошли без… вазелина…»
Дальше как-то не шло, и подсказать было некому. Вот невезуха.
А еще я тайно ходил на каток. Ведь там лед, скорость и поет София Ротару…
Bespyatkin
