Хлопнула входная дверь. Витя немного потоптался на месте, вытирая о коврик грязь с подошв ботинок, разулся и сел за стол. Во флигеле было тепло. Уютно гудела буржуйка, по радио играла какая-то полуночная музыка, пахло жареной картошкой и углем.
Сидящие за столом комсомольцы Вера, Камень и Махно разом ухмыльнулись. Витя выждал паузу в несколько секунд и выставил на стол купленную бутылку водки. Готовые к бою стаканы, как по команде, звонко выстроились в ряд. Несколько глоток разом рявкнули:
- Разливай!
Витя свернул бутылке горло и швырнул пробку в мусорное ведро.
Лил он медленно и много – по самый «марусин поясок». Сам Витя называл это «пролетарской нормой» и не признавал наполовину наполненной посуды, как не признавал и никаких других стаканов, кроме граненых стеклянных. Они казались ему совершенными и в то же время предельно простыми. Как автомат Калашникова или священный Грааль.
- Первый тост за комсомол – сказала Вера. У нее была особая манера держать стакан — она прятала его в ладонях, как кружку с чаем.
- Лучше за Сталина – сказал Витя – за Сталина сегодня обязательно нужно.
Никто не спорил. Все кроме Веры выпили свою водку до дна. Девушка выпила только пол стакана – ее норма была бабской и составляла половину мужской.
На некоторое время за столом царило молчание. Комсомольцы сосредоточенно кусали губы, переживая выпитое бухло. Глаза их налились особой застольной влагой, желудки сжались от нахлынувшего тепла.
Флигель представлял из себя низкий домик из камня-дикаря, разделенный на две комнаты перегородкой. Пол бы деревянным, крашеным, стены – побелены известкой. Из мебели – только старый бабушкин шифоньер, стол, четыре табурета, самодельная тумбочка и железная кровать с сеткой. Под потолком лампа с потемневшим от времени абажуром, на двух маленьких окошках — ситцевые шторки. Телевизора не было. Купить его Вите не позволяли средства, кроме того «ящик» он считал инструментом «дичайшего зомбирования» в руках антинародной клики, поэтому проповедовал полный отказ от телевидения. Свободное время Витя занимал чтением. Книги в его домике валялись повсюду, ими были забиты шкаф и чемоданы под кроватями. В основном это была старая классика и многочисленные советские труды по истории Партии.
Предельно аскетичный интерьер комнатенки немного разнообразили разве что красные знамена на стенах и несколько плакатов — копий самых известных агитматериалов советского периода: «Не болтай», «Родина Мать зовет», «Будь бдительным»… На подоконнике у стола стоял небольшой бюст Ильича из гипса.
Витя жил во флигеле уже несколько лет, с тех пор, как мать во второй раз вышла замуж. Жилище ему нравилось. Для его обустройства он нарочно использовал в основном старые советские вещи, и в конце-концов, создал в своих каменных стенах эдакий кусочек СССР. Большевистский аскетизм привлекал Витю. Он носил простую дешевую одежду и военный камуфляж, пил из граненых стаканов и железных кружек, ел из алюминиевых мисок, купленных на барахолке за сущие гроши. Такой образ жизни почти не требовал трат, и поэтому Витя мог перебиваться редкими случайными заработками, посвящая свободное время чтению и классовой борьбе.
- Ну что, все готовы? – спросил он.
Комсомольцы кивнули. Витя довольно ухмыльнулся:
- Прикиньте, как вытянуться рожи у этих попов! Они-то ведь думают, что все коммунисты – эдакие ручные мудачки. Думают, что проглотили, съели власть ихнюю черносотенную. А тут оказывается – хуй! Остались настоящие комсомольцы.
- Да какая она там черносотенная – махнул рукой Махно – там давно уже не идеи, ни веры никакой – одно бабло. У патриарха часы стоят дороже, чем батина квартира, на которую он пахал всю жизнь. Обдираловом занимаются, гондоны в рясах. Забить бы им всем осиновые колья в задницы!
Все сидящие за столом засмеялись.
- Да о чем речь, давно уже ясно, что церковь может существовать только в условиях экстремального давления, как при Сталине – сказал Камень — Только тогда она очищается и начинает выполнять свои истинные функции. Карьеристы туда не идут – идут только идейные, за веру. А сейчас – мразь всякая прется, потому что жиром церковь заплыла.
- Да ну нахуй, – плюнул Витя – насмерть уродов давить! Недобитая церковь – одна из сталинских ошибок. Мина замедленного действия. Недожал тогда – вот и получили в 91-м. Тут полумеры не нужны – это как дракон ебучий, ему голову отрубишь, а на ее месте – две новые. Даже блядский Храм Христа Спасителя, как гнойник, из земли вырос на месте прежнего. А ты говоришь — «очищается». Нечему там очищаться. Бульдозер в этот гадюшник загнать, да и дело с концом, чтобы все вперемешку – мясо, кости, иконы, свечи, вся эта короста вековая!
- Будь наша ссаная церквенка деревянной, я бы ее коктейлем Молотова спалила на хер – включилась в разговор Вера — я слышала, что в каком-то северном городке так сделали. Но там с этим просто, там все из дерева, а у нас эта каменная сука не горит.
- Придет время – сгорит! – сказал Махно.
- Я на ней в прошлом году пентаграмму начертила, так эти пидоры сразу забелили. А потом еще раз хотела начертить, но казаки нас и близко не подпустили. Чуть не отпиздили – продолжала она – этих задроебов тоже хорошо бы было расстрелять.
- Ладно, сегодня мы им и без того устроим веселье – сказал Витя – доставайте паску…
Махно и Камень, казалось, только и ждали этого приказа. На столе в тот же миг возник полиэтиленовый пакет, в который был завернут довольно крупный, величиной с буханку хлеба, пасхальный кулич. Кулич был изрядно полит глазурью и посыпан цветной присыпкой. Выглядел он весьма красочно и аппетитно.
- Ну что, нормально? – спросил Камень.
Витя удовлетворенно кивнул.
Все четверо комсомольцев встали и обступили стол полукругом. Вера подала Вите кухонный нож.
- Сегодня, в эту мракобесную и шабашную ночь, устроенную врагами трудового народа, мы выразим свой пролетарский гнев и нанесем попам ответный идеологический удар, направленный на разрушение церкви и православия. Наша акция состоится в день так называемой Пасхи, когда враг особенно верит в свое могущество и безнаказанность. Этот дерзкий и неожиданный выпад существенно подорвет вражеский боевой дух. Мы, Подпольная Ячейка Комсомола, торжественно обещаем бороться до последнего вздоха. Умрем, но не сдадимся! Слава Октябрю! – произнес Витя громко.
- Слава Октябрю! – подхватили Вера, Камень и Махно.
Взяв нож поудобнее, Витя вонзил его в снежную верхушку кулича и вырезал в ней круглое отверстие, диаметром с донышко бутылки. Вырезанный фрагмент он аккуратно отложил в сторону, залез пальцами в образовавшуюся дыру и вырвал большой кусок сдобного мякиша, похожий на клочок желтой ваты. Мякиш Витя брезгливо бросил в мусорное ведро. Потом заглянул в проделанный в куличе колодец и удовлетворенно кивнул.
- Давай, Верося.
Вера взяла кулич со стола обеими руками. Витя быстро расстегнул на штанах молнию, достал из трусов член и принялся мастурбировать. Вера встала на колени и поднесла кулич, как чашу, под наливающийся с каждой секундой лиловый кран.
- Отведают, бляди, молофьи пролетарской! – с ненавистью произнесла она.
Вскоре сперма тягучими белыми сгустками потекла в выщипанную в мякише дыру. Витя закрыл глаза и застонал. Сцедив все до последней капли, он шмыгнул носом, благодарно кивнул и застегнулся. Вера повернулась к Махно.
Его жезл уже был наготове, по-большевистски красный, налитой. Махно кончал обильно и долго, со стонами. Наполнив колодец почти наполовину, он удовлетворенно спрятал член в штаны.
Затем Вера поднесла кулич Камню, но тот кончил скудно и вяло, с трудом выдавив белые капли из конца.
- Я просто ебался сегодня уже – виновато сказал он, встретившись с осуждающими взглядами товарищей.
Все промолчали. Вера поставила кулич на стол и снова взяла нож.
- Жрете вы, псы продажные, вороны сучьи, кровь людей честных и трудящихся. Человечиной несчастною питаетесь, все никак не насытитесь. Что ж, так пейте и мою кровь честную, правдорусскую. Жрите мою плоть девичью. Ядом станет вам кровь моя, плотью поперхнетесь и залаете, и увидите багряную зарю, да поздно будет. Уж грядет вам великая месть народная. Уж заточены топоры и косы. Слава Октябрю! – произнесла она и резанула себя ножом по запястью.
Из раны моментально потекла темная кровь. Забарабанила по столу и полу. Вера быстро занесла руку над куличом и накапала красным в перламутровое озерцо.
- Все, можно закрывать… — сказала она и накинула на рану полотенце.
Наклонившись, Витя некоторое время внимательно разглядывал новую начинку кулича. Затем достал из тумбочки стеклянную пол литровую банку, перевязанную сверху марлей. В банке что-то копошилось и потрескивало.
- А вот вам, гады, пролетарский привет на сто лет – сказал он нараспев – хлеб снаружи красивый, внутри – червивый. От такого откусишь – и сам с червями ходить будешь. Хлеб в печи пекут, а тебя черви жрут. И сожрут без остатка, до косточек…
Банка оказалась наполовину полна кишащими серыми опарышами. Столовой ложкой Витя зачерпнул из банки живой ком и вдавил его в кровавую слизь кулича. Погрузившись в клейкое месиво, черви зашевелились еще сильнее прежнего и принялись за свежую пищу. Вера заботливо накрыла их вырезанным фрагментом глазированной верхушки и замазала линию стыка взбитым яичным белком, заранее приготовленным в кружке.
- Отлично, готово! Когда пойдем? – спросил Махно.
- Ближе к утру. Когда они там «святить» начинают? В четыре-пять?
- Ну, где-то так.
- Заебись, значит скоро уже. Давайте по одной, на дорожку.
Спустя пару часов, в утренних сумерках комсомольцы уже спускались с холма в поселок, над ровной гладью которого возвышалась старая церквенка. Издали она напоминала какое-то загадочное растение, выросшее луковками кверху. В окошках горел свет. У входа в ряд мерцали свечки выстроившихся в ожидании прихожан.
- Как раз вовремя придем – ухмыльнулся Махно.
Он бережно нес червивый кулич перед собой.
В предрассветной тишине церковный хор звучал особенно громко. Его было слышно за много верст, даже в соседних деревушках. Чтобы забить ненавистный вой, Витя тихонько затянул «Как молоды мы были…», которую тут же подхватили за ним его товарищи. Пели они до конца пути, перемежая современные панковские композиции со старыми песнями времен Гражданской Войны.
У церкви толпился народ. Людей было много. Возможно, несколько сотен. В основном это были пожилые женщины и казаки в парадной форме. У каждого имелась корзинка с куличами и крашенками. Многие держали в руках свечи. Старушечьи головы в платках были похожи на пасхальные яйца.
- Повылазили крысы из нор – злобно прошептал Витя – вот из-за этих все и развалилось. Потому что, когда за оружие браться надо было, они, блядь, песенки свои пели и свечечки жгли. Облить бы это все бензином…
- Погоди – усмехнулся Махно – не только бензином обольем – напалмом выжжем. Все это вонючее стадо, слава Октябрю.
- А я бы и сейчас кому-нибудь перегрызла горло – сказала Вера.
Некоторое время комсомольцы стояли и смотрели на крестящихся людей.
Вскоре в церкви забили колокола, и на пороге из дубовых дверей показался облаченный в ризу священник со свитой. Толпа оживилась.
Словно опарыши, с ненавистью подумал Витя. На миг он отчетливо представил себе, как с церкви вниз падают купола и кресты, как взрывной волной разносит стены, и камни летят в толпу людей… Сердце его учащенно забилось.
- Твой выход, Вера – сказал Витя и похлопал девицу по плечу.
Вера взяла из рук Махно кулич и поднесла к уху.
- Слышно, как скребутся. Корка дрожит будто – прошептала она.
Витя легонько подтолкнул ее в спину, и комсомолка шагнула в ряд ожидающих благословения прихожан.
- Христос Воскресе! – громко произнес священник.
- Воистину Воскресе! – влажно выдохнула толпа в ответ.
Вооружившись кисточкой, батюшка приступил к обряду освящения пасхальных куличей. Постепенно двигаясь вдоль ряда, он брызгал водой в выставленную прихожанами снедь.
Вместе с ним, следовали и три пономаря — один нес за священником чан с водой, два других с большими корзинами шли впереди батюшки и собирали пожертвования. Одному из них люди бросали деньги, второму отдавали яйца и куличи.
Прихожане истово крестились.
Пропустив первого пономаря, Вера протянула второму свой червяной кулич. Глубокие голубые глаза служителя на секунду встретились с ее острыми, серыми ледышками. Его взгляд был столь теплым и пронизывающим, что комсомолка тут же перевела глаза куда-то в бок. Худая, костлявая рука благодарно приняла из ее ладоней дар, и сразу же за этим в лицо Вере ударила ледяная дробь брызг.
- Христос Воскресе!
Вытирая воду, Вера отошла в сторону, к поджидающим ее ребятам. Комсомольцы торжественно улыбались.
- Ну как? – спросил Витя.
- Ништяк – ответила Вера тихо – схавают — не подавятся…
- На, покури – Камень протянул ей сигарету – а то что-то у тебя вид какой-то бледный.
- Да на меня этот урод бородатый нехорошо как-то посмотрел. Аж под ложечкой екнуло.
- Ничего, у него тоже скоро екнет – засмеялся Махно.
Дымя сигаретами, они зашагали прочь от церкви по размытой дождями поселковой грунтовке. Вокруг них, обгоняя друг друга, семенил по домам отстоявший службу народ.
- Крысы бегут с тонущего корабля, – усмехнулся Камень – теперь им можно снова грешить и пьянствовать. Ну разве этот сброд не заслуживает репрессий?
Его вопрос остался без ответа. Некоторое время комсомольцы шагали молча, попыхивая и сплевывая в пыль.
Улица подходила к краю поселка, и людей вокруг становилось все меньше. В конце-концов, семенящая толпа рассосалась совсем. Лишь только одна одинокая старуха ковыляла впереди с клюкой, тяжело поднимаясь на пригорок. На плече ее болталась корзинка со свячеными куличами и крашенками.
Четверка нагнала ее в месте, где подъем на горку был особенно крутым. В глине кто-то выдолбил ступени, подниматься по которым было легче, чем по ровному склону, но старуха все равно замешкалась и, боясь потерять равновесие, топталась на месте.
Увидев ее замешательство, Махно аккуратно обошел страдалицу, встал выше на несколько ступеней и протянул руку вниз:
- Хватайся, бабушка, давай помогу! – сказал он громко.
Старуха благодарно закудахтала и закивала, но лишь только она протянула в ответ свою сморщенную артрозную лапку, Махно тут же резко одернул руку, не давая женщине ухватиться за опору.
Качнувшись, бабуля стала заваливаться вперед, неуклюже загребла воздух, охнула, и шлепнулась на четвереньки. Корзинка с пасхальной снедью выпала из ее рук и перевернулась. На перегонки покатились вниз с пригорка яйца и куличи. Послышался смех.
Женщина не сразу поняла суть случившегося и снова потянула руку своему «спасителю», пытаясь подняться с земли.
- Что, старая, ноги не держат? – расхохотался Махно.
Он спрыгнул со ступенек вниз и принялся топтать свяченые продукты. К нему тут же присоединился Витя. Вдвоем они заработали с удвоенным рвением, яростно шаркая ногами по земле. Со стороны могло показаться, будто комсомольцы танцуют какой-то туземный танец, празднуя победу над врагами.
- Смотри, смотри, курва сраная! Нравится тебе, а? Нравится? Давай, крестись! Что же ты? Ослепла, блядина? Христос Воскрес! – закричала Вера.
Тяжелые подошвы ботинок ломали и мяли нарядные куличи, смешивая их с пылью.
