Раннее субботнее утро выдалось настолько ранним, что напоминало сраный понедельник. Разлепив в утренних сумерках глаза под звон назойливого будильника, я сказал задуманной рыбалке нуивонахуй и провалился в недосмотренный сон. Снилась учительница русского языка, почему-то одетая медсестрой, с торчащими, как Гималаи, сиськами, которые превращалась то в отдельную пизду во весь экран, то в такую же огромную фрагментальную жопу, вдруг сказавшую голосом дяди Гоши:
- Далбайоп, ты ж приманку на раков привезти должен! Или я своим хуем буду их ловить?
Резонно возразив, что на свой старый хер он уже даже триппер не поймает, я проснулся и начал собирать стандартный набор рыбака-любителя. Дядя Гоша, в основном, был страстным любителем водочки и стандартно рыбачил на базаре после обильных возлияний, не в масть покупая то камбалу, то соленую селедку, то мороженого хека и потом восхищенно пиздел, как он его прикармливал, тащил и подсекал не разбиравшейся в «настоящей» рыбалке жене. Посему торопливые сборы прошли в соответствии с жизнерадостным принципом - «поменьше всякой хуйни, побольше водки». Из «хуйни» пришлось взять трехлитровую бутыль с приманкой, а остальное место в горном рюкзаке заняли водка с пивом. Рачницы же имелись на даче у запасливого алкоголика, куда я, в общем-то, и устремился. Навьюченный, как ебанутый альпинист, у которого вместо канатов и карабинов в рюкзаке звенели бутылки, я приковылял на автобусную остановку, где уже кучковалось человек сто дачников, собирающихся влезть в один тощий Икарус.
Ровно в 6.00, на рассвете, без объявления войны закаленная в боях за ливерную колбасу в советских очередях орда пенсионеров начала штурм. Расталкивая друг друга колючими старческими локтями, саженцами и инвалидными колясками любители свежего воздуха и бесплатного проезда, вереща и матерясь, метр за метром захватывали сидячие места. Я по наивности тоже хотел ехать сидя, но был остановлен щупленькой старушкой, которая молча уебала меня по спиняре здоровой сумкой с какими-то блять кирпичами, и заняла последнее свободное место. Чудесным образом, всего за полминуты, автобус запрессовался, как банка со шпротами. Мы поехали.
Надо заметить, что утренние бабушки даже по отдельности пахнут не очень, а при такой их плотности на один квадратный сантиметр законопаченного, как ковчег, автобуса воняли и вовсе неприлично. Слушая аканья глухой бабки, которая общалась со всеми вокруг и все время переспрашивала, я корчился, но терпел, обливаясь потом в спертом пенсионерами воздухе. Где-то через час такой приятной езды я услышал похожий на тихий выстрел звук, и по автобусу пополз жуткий запах какой-то дохлятины. Дачники нервно заёрзали и потягивали носами остатки испорченного воздуха. Подумав, что сдетонировала попавшая в тепло моя банка с рыбьими потрохами и говяжьими костями, неделю настоявшаяся перед этим на балконе, я тоже стал шмыгать носом и недоуменно кривиться, будто ища источник заражения. Воняло так, что казалось, если эта аппетитная смесь попадет в лиман, раки сами вылезут и попросят их сварить. Через пять минут в автобусе началась легкая паника, и особо чувствительный дедушка возле меня начал крениться на бок. Водитель остановился, начались поиски.
Когда группа активистов, обнюхивая багаж, дошла до меня, я поспешил указать им на сумки глухой бабки и заявил, что видел, как она покупала какую-то тухлятину на остановке. Водитель вынес три сумки нихуя непонимающей старухи, а я на языке жестов громко объяснил ей, что она чуть не проехала свою остановку, и уселся на освободившееся место. Лепеча слова благодарности, бабка вылезла из автобуса, не доехав до своей станции километров десять, а когда огляделась, последний, обдав её клубами грязного дыма, уже скрылся из виду. Мне стало стыдно.
Так стыдно мне было только однажды. Я заночевал у кореша дома, после распития с ним бутылочки абсента, и ночью забрел в ванну испить водицы, и так как идти в туалет с дикого бодуна мне стало почему-то в падлу, а срать вдруг приперло нипадецки, я опоржнился прямо в блестящий джакузи. После чего открыл кран и нажал какие-то кнопки. Вода забурлила и стала похожа на монастырский квас, но только прибывала и нихуя не хотела сливаться. Сообразив, что за такую говняную окрошку меня могут отлучить от бара с абсентом, я стал тыкать зубной щеткой сливное отверстие, но так и не устранив причину засора, выключил воду и пошел спать, предварительно сунув коричневую щетку в руку спящего кореша. Помешанная на чистоте мамаша другана была очень недовольна, увидев обосранный джакузи так спозаранку. Она тормошила ни черта не понимающего друга и спрашивала:
- Сашенька, сынок, ты что вчера кушал? Откуда столько?!
Я же, услышав хипиш, проснулся и молчаливой укоризной стоял возле его кровати, как бы говоря: « Я всегда знал, что ничего хорошего из тебя не выйдет».
Мой рюкзак с боями выкинули из автобуса километров через десять. Я не обиделся, тем более, что ехать дальше было уже невыносимо, и, выкинув смердючую банку, побрел оставшиеся пять километров через лес пешком, надеясь найти по дороге немного грибов. И действительно, очень скоро наткнулся на целую поляну, усеянную молодыми маслятами. Я нарвал их полный кулёк. И через час уже пришел на дачу, довольный легкой добычей. Смущал только светлый оттенок обычно темно-коричневых грибов. «Похуй», - сказал обрадовавшийся качественной закуси дядя Гоша, и я быстро зажарил их с лучком и картошечкой.
Встреча двух друзей проходила в теплой дружественной обстановке, «под водку шли объятья и маслята», в лучах догорающего осеннего солнца дымил шашлыком мангал, по ухоженным грядкам мирно паслись куры, и, вдыхая в долгожданной тишине чистый, прохладный воздух, я подумал: «Как же ахуенна, не зря я сюда притащился». Как же я ошибался…
Очень скоро начали происходить странные вещи. Дядя Гоша вдруг начал разговаривать с курами, и судя по его репликам, они ему что-то отвечали. Разговор становился все резче, дядя Гоша все нервнее, а куры все наглее. В разгар ссоры дядя Гоша схватился за нож и, топча свой взлелеянный огород, стал гоняться за дерзкими птицами. Ему чудилось, что куры его бьют за то, что он отбирает у них яйца. «Хуясе, белочку поймал, пора подвязывать с паленой водкой», - подумал я и тут же увидел эту самую белочку, ростом с меня и килограммов под сто. Точнее это была не белочка, а хомяк, который улыбался во все свои два огромных зуба. «Мальчик»,- подумал я, глядя на мохнатые, как кокос, яйца. «Пиздец, такой мальчик и выебать может нехуй делать», - понимая, что это глюки, но все равно два глаза смотрел я на лыбящуюся тварь. И тогда я вспомнил.
Прошлый новый год я отмечал в компании друзей, семейной гордостью которых был хомяк Сеня с парализованными мышцами лица. Его парализовало после того, как хозяйка случайно на него наступила, и парализовало таким образом, что казалось, будто он давит лыбу во всю свою толстую хомячью харю. Глядя на него по накурке, хозяев и гостей разрывало в клочья, а бедное животное пугалось и еще больше щерилось. Тогда, помню, его выпустили погулять, и, отплясывая новогоднюю джигу, я случайно на него наступил. Сеня стал улыбаться еще шире, но, правда, уже мертвый. Тогда, по синему стосу, решено было выбросить его через форточку, что я и сделал. Но хомяк, ударившись о незамеченную мной сетку, провалился в межоконное пространство, откуда достать его не было никакой возможности. Так он, весело улыбаясь, и просидел там до весны, пока хозяева не раскрутили затыканное ватой окно и не выкинули его на улицу. А теперь вот мне явился какого-то хуя. Хочет, чтоб свечку ему поставили что ли?
Мое созерцание ненадолго прервал дядя Гоша, держащий в руках, как ружье, острую пешню для пробивания прорубей:
- Когда меня попустит, я тебе таких пиздов ввалю, куленар хуев, - погрозил он мне и, сев на велосипед, умчался неведомо куда.
Ему связали лапы гаишники на полпути к городу, когда он на своем «Аисте», мигая фарой, летел под пятьдесят по встречке с пешней на перевес. Приехавшие санитары померили давление, и свезли отважного Дон Кихота в реанимацию. А я ебнул еще соточку под хрустящий огурец, хлебнул пиваса, и видение исчезло, как и не бывало. А грибы я с тех пор не ем. Нуивонахуй.
mobilshark
