— Ась?
Вовка Печенкин стоял, боясь пошевелиться. Его уши горели, а по спине журчал ручей пота.
— Ты хоть понимаешь, что это не шутка? Это террористический акт! — На слове «акт», суровый учительский голос потеплел. — Облив меня, ты плюнул в весь учительский коллектив.
Под промокшей белой учительской блузкой волнующе вздымалась манящая грудь.
— Ты это понимаешь? Ась?
Вовку и раньше распекали перед всем классом, но в этот раз уж слишком все серьезно. Точно вызовут родителей. А если вызовут, тут уж можно сразу на кладбище идти, а не домой.
— Значит так, Печенкин: или завтра придешь с родителями, или я сама к ним приду. Все понял? Ась? — насупленно спросила Татьяна Николаевна?
— Уху, — кое-как выдохнул Вовка, и снова вдохнул, глядя, как слаженно и плотно двигаются под короткой обтягивающей юбкой бедра уходящей к своему столу учительницы.
Вовка и раньше частенько, как выражалась Татьяна Николаевна, чудил. Чаще всего подкладывал кнопки ей на стул, так, что при подскакивании у нее задорно задиралась юбка, демонстрируя всему классу педагогические панталоны, если учительница их не забывала надеть. Тогда она оставляла его после уроков, снимала с него штаншки и сладко порола.
Но в этот раз что-то пошло не так, и все томления души почили в бозе. Она не в духе, ее кто-то обидел?
Вовка задумался. А быть может, у нее кто-то появился? Мысль об измене сбила его с ног, и он упал на свой стул.
— Все, все свободны, — закончила урок Татьяна Николаевна.
Как в бреду Печенкин дошел домой. Всю дорогу он представлял себе те казни, которым его подвергут родители.
Залить свинец в глаза, уши и нос, как это часто делают во всех приличных детских сказках, — это еще полбеды. А вот в задний проход… А вот поставить в член катетор и в него закачать под давлением… Вовка даже представил, какие при этом будут у его мамы глаза. Как она будет давить на ручку кулинарного шприца и демонически хохотать. Как он сначала обоссытся от страха, потом потеряет сознание от боли, а потом обосрется от натуги. И лишь потом кончит от очень специфического, но понятного ему удоволствия.
Закрыв за собой входную дверь, он почувствовал запах борща и услышал как мама шумит, хозяйничая на кухни. Разувшись и перекрестившись, он, спотыкаясь, проковылял на свое место за обеденным столом.
— Чего, Вовка, нос повесил? — спросила мама, наливая до краев тарелку. — В школе кто обидел?
Мама достала точильный круг.
— Не, — хмыкнул Печенкин и принялся за обед. Сейчас мысль о том, что жизнь закончится с полным борща желудком, казалась ему приятной.
— Ты смотри мне. Никому не позволено марать нашу фамилию. Не для того твой отец столько горбатился помощником ассенизатора, а до этого его отец, а до того и его отец... — Мама уверенно начала точить большой мясницкий нож.
— Я знаю, мам.
Мамины движения рук напомнили Печенкину работу комбайна, как тот легко срезает колосья, как под его лезвия попадают гнезда полевых птиц, с птицами в них, не бросившими потомство. Как кровь лишь на мгновение окрасит стебли, и вот уже нет и стеблей…
— Твоя физиономия все за тебя говорит. Так что произошло?
Вовка долго жевал выгадавая себе еще несколько секунд жизни.
Пауза затянулась, сильно затянулась. Время завбрировало и начало рывками выделять сок.
— Вас в школу вызывают, — только и произнес Печенкин.
Мамины пальцы с тихим хрустом вцепились в шею. Резким движением кисти, она повернула все тело, так чтобы ничто не мешало ножу.
Нож коротко пропел: «Фьють» и разрезал сначала кожу, затем жилы, сосуды, хрящи. Все это мама сделала, ни моргнув глазом, лишь слегка напряглась, когда лезвие уперлось в кость. Слегка пошевелив им, она отыскала место соединения позвонков и продолжила. Еще пара движений и голова, постукивая о стол, откатилась от тела…
— В школу говоришь... — Мама слегка нахмурилась. — Да и плюнь. Когда я была в твоем возрасте, мои родители каждую неделю в школу бегали.
Вовка удивленно посмотрел на мать.
— Серьезно?
— Да.
— А что это будет? — он ткнул пальцем в тушку.
— А это... Это будет рагу из кролика.
— Ага. — Вовка с любопытством засунул средний палец кролику в зияющую скользкую трахею.
Касманафт
