Отряд двигался быстро и совершенно бесшумно. Дюжина человек, полдюжины мулов. Ухали совы, шумела листва, сверчали сверчки. Факел идущего впереди Пабло де Риверы лишь слегка разгонял ночной мрак. Пабло был опытным следопытом, он мог вести отряд и днем и ночью, находя следы даже при свете Луны. Однако этой ночью он явно перестраховывался.
Идущий в середине колонны командующий отрядом Карлос дель Эстелья был погружен в свои мысли. Он, как и его товарищи по оружию, был озабочен предстоящей работой. Конечно, они делали это уже много раз, и, как говорят в Каталонии, не одну собаку на этом съели, и все же на душе у командира было неспокойно.
Он вспомнил день, когда они выступали. Как на улицы высыпал весь город. Как трубили трубачи и палили палачи. Как кардинал их благословил на богоугодное дело, а дочь самого короля уронила с балкона свой платочек. Последнее грело особенно, обещая несколько часов жаркой страсти по-испански, а если повезет и по-французски.
-Привал. – Скомандовал де Ривера и отряд неспешно разбрелся вдоль дороги. Короткий отдых, за который лишь начинаешь снова чувствовать свои ноги, и снова в путь. Вот почему закаленные воины с довольным кряканием усаживались у стволов деревьев и на холодные камни. Когда каждая секунда твоей жизни может стать последней, начинаешь ценить каждое хоть мгновение.
Карлос дель Эстелья подошел к развалившемуся в траве следопыту.
-Как думаешь, далеко еще?
-Ты же знаешь, командир, что я только направление держу. Растоянием командует она. Захочет, хоть сейчас подпустит, не захочет, и всю ночь пробегаем. Да что я тебе объясняю.
-Эхе, - задумчиво наморщил лоб Карлос. – Меня предчувствия терзают нехорошие.
-Очень нехорошие? – Мгновенно осмурев осведомился следопыт.
-Да как обычно. Хоть в землю ныряй. – Он посмотрел на скисшее лицо де Риверы и продолжил, - не дрейфь, сдюжим. И не таким бошки рубили.
При всей напускной браваде и наружней конеоседлости, в душе командир не был так самоуверен. Он опустился на землю, приник спиной к стволу тонкого деревца и закрыл глаза. Сознание, до этого отвлекаемое внешними раздражителями, вновь свалилось в склизкую зловонную яму дьявольских мук и наслаждений. Вот уже которые сутки, с самого начала похода, а то и раньше, командир не спал. Он очень хотел сна, отдыха, черного безмолвного забытия. Он закрывал глаза но в сознание тут же входила нечеловечески мощная и бесконечно чужая воля, иная воля. И он понимал, что единственный способ покончить с безумием, это отсечь голову носителю этой воли. Потому что, даже собственная смерть, скорее всего, не смогла бы прервать этой пытки.
В голове его богомерзкие бесы водили свои дьявольские хороводы. Изгибаясь и извиваясь, изнывая и изнемогая, изматывая друг друга и его, Карлоса, они совокуплялсь в самых немыслимых позах. Они вели с ним тысячу диалогов одновременно, вовлекая его сознание в каждое движение их бесовских отростков в их же бесовских отверстиях. Они разрывали друг друга и совокуплялись с останками, с продуктами жизнедеятельности, с продукатами совокупления и скармиливали все это его воспаленному сознанию. Из останков, жидкостей и масс, анальных, вагинальных, и даже ушных отверстий в страшных муках рождались новые бесы, умножая свое богомерзкое число.
-Хулия пожрет тебя, - пищали на шестьсот шестьдесят шесть разных голосов бесы. – Хулия высосет твой мозг ...
Следопыт толкнул своего командира и тот вынырнул на поверхность сознания.
-Пора, - шепнул де Ривера и отряд тихо, но споро двинулся.
Прошло от силы полчаса. Ничто в пейзаже не изменилось. Те же деревья, совы и сверчки. Однако, внезапно каждый в отряде понял, изменилось все. Что они ступили на территорию. Темную территорию страха, зла и ненависти.
Штатный капеллан отряда преподобный Бермудес немедля начал нараспев читать молитву. Его никто особенно не слушал, каждый ушел в себя. Все вместе они шли по узкой лесной тропе, но каждый в это время петлял по личным кривым тропкам своей души. Что творилось в этих, далеко не самых светлых, душах не смог бы рассказать ни один человек в этом мире. Но творилось явно не хорошее.
Шедшие последними братья Аргеллес вдруг остановились, сбросили походные рюкзаки, отбросили алебарды и начали, неестественно завывая, сношаться с мулами. Мулы, чувствуя неладное разбежались. Остались лишь двое, коих братья ухватили своими мощными руками за задние лапы.
-Запеченые девственницы! - Кричал один из них не преываясь между фрикциями. – В меня входит поток запеченых девственниц! Он разрывает меня и я кончаю им на карликов-епископов. Красный снег падает с неба и тает в смотрящих в небо пездах горбатых шлюх. Талая кровь стекает к моим ногам и я разбавляю ее своей мелко нарезаной плотью. Кричат собаки-поводыри смерти, и лето окрашено бордовым цветом спермы аллаха.
Капеллан, начавший уверенным басом, перескакивал по молитве с конца на начала и обратно, срываясь на истеричный фальцет. Он остановился, тоже сбросил с себя рюкзак, по пояс разделся и начал писать на себе ножом строки из святого писания.
Раскрасневшийся повар Морильо, то и дело отдуваясь, трахал неощипаную индейку, которую намеревался приготовить лишь завтра.
-Пурум-пум-пум, - с улыбкой напевал он, - турум-ум-пум.
Следопыт де Ривера перестал даже пытаться искать следы. Он, как и его командир, понял, что источник всего этого непотребства находится прямо перед ним, в овраге, что в десяти метрах впереди. Но беда была в том, что ноги следопыта отказывались его слушаться. Ему казалось, что они превраились в двух больших дождевых червей, которым безумно надоело торчать на поверхности, и они изо всех сил пытаются скрыться под землей.
-Как думаешь, Хорхе, этот жмот хоть раз ноги мыл, - спрашивал под землей один червь другого?
-Шутишь, Педро? - отвечал тот. - Этого кретина даже на маленького Лопеса никогда не хватало.
К тому моменту, как следопыт понял, что его черви нашли под землей что-то очень вкусное, скорее всего несколько закопаных полгода назад человеческих тел, капеллан Бермудес уже выколол себе глаза и усердно трахал в дупло небольшую иву. Командир дель Эстелья рубанул мечом аккуратно, не задев ни в чем неповинную потерявшую невинность иву, так что верхушка черепа капеллана с верхней половиной его галеро упала к корням. По стволу потекла кашица из крови и мозга. Но Бермудес этого даже не заметил, его страсть начала пригибать иву к земле, и тогда командир рубанул уже серьезнее. Разрубил священника вдоль, разделив порознь его уши, ноздри, ребра и сам срам.
Затем он перерубил червей следопыта у самой земли, чтобы тот мог ходить. Де Ривера неуверенно повернулся кругом. Он увидел лишь окончание того, как повар с остатками индейки на гордо торчащем уду изрубил своим мясницким топором в мелкий фарш свихнувшихся содомитов Аргеллес. Повар даже не заметил, как к груде фарша из братьев начал добавляться фарш из его собственных ног.
Следопыт огляделся, но увидел рядом лишь командира. Остальные были или убиты, или разбежались по лесу.
-Забудь о них, - прохрипел стоящий рядом дель Эстелья, - их уже не вернуть. Похороним их потом, если выживем.
-Да, - ответил де Ривера, - Вперед. – И двинулся навстречу опасности на нетвердых ногах.
На дне оврага одиноко стояла избушка. Теплым светом горели окна, манили отдыхом и покоем. Два человека шли к ней, и шаг их был тверд. Не ноги уменьшали растояние до приоткрытой деревянной дверцы, но воля. Сделав не одну тысячу шагов, изрядно запыхавшиеся войны все же преодолели эти бесконечные 10 метров.
За сорванной одним ударом кулака дверью их встретила уютная комнатка простой деревенской ведьмы Хулии Лермы.
-Садитесь, мои храбрые тореадоры, - проворковала она, и ноги сами, помимо воли понесли воинов к печи.
У печи уже суетились бытовые приборы. Лопата шлепнулась на пол, с готовностью предоставив сидячее место. Карлос уселся на пол, а Пабло его черви понесли на лопату. На лицах обоих замерла гримаса, смесь ужаса от неминуемой нелепой скорой смерти и собственного бессилия. Руки вытянуты вдоль тела, с приоткрытых ртов закапала слюна негодования.
Ведьма открыла заслонку, и залихвацки эхнув, закинула следопыта в топку. В топке зашкворчало. Не находя в себе сил смотреть, слушать и нюхать происходящее, дель Эстелья ушел в себя. Здесь его уже буднично встретили бесы.
Но командир отметил изменение. Хоровод, совокупляющиеся бесы, водили не как обычно, вокруг самого толстого, сношаемого во все отверстия мохнатого беса, а вокруг фигуры все той же Хулии. Она стояла, держа в руке полуобглоданую человеческую конечность, и улыбалась ему.
В собственной голове Карлос не был скован, и потому немедленно приблизился к ведьме. Он замахнулся, намереваясь одним ударом снести ей голову, как это не раз бывало с ним в бордельеро, но на этот раз его рука превратилась в большой налитый кровью мужской уд. Второй рукой он решил ударить исподтишка, без замаха, и она тут же превратилась в маленький и вялый уд. Он очень хотел запретить себе думать о том, чтобы ударить ведьму ногой, но это ему не удалось. Стоять стало очень неудобно.
-Что, мой напряженный? – спросила Хулия. – Желаешь разрядиться?
-Да е... – начавший было говорить, Карлос понял, что вместо рта у него образовался очень толстый и очень короткий, все тот же волосатый орган. И слова вязкими белыми каплями летят в сторону ведьмы.
Ведьма выглядела довольной. Она ловила капли ртом, подставляла им лицо и обнаженную грудь. Размазывала по себе.
-Говори, не останавливайся, мой упругий, - томно ворковала она.
Карлос орал, ругался, упрашивал и угрожал. Но с его губ слетало лишь семя, и ведьма подхватывала его, с каждой каплей становясь все выше, пышнее и довольнее.
И тогда, потеряв всякую надежду, Карлос дель Эстелья сложил свои руки, вялую и упругую ввиде креста, так чтобы головка большего члена смотрела вверх. В нем уже не осталось ни одного не опороченного кусочка. Его сознание оскверняли своей мерзкой плотью сонмы бесов, его любовь и надежду превратили в налитый похотью срам. В нем осталась лишь вера.
Наведя крест на ведьму он начал выстреливать густые белые слова молитвы. Единственной молитвы, что он знал. Той, что его научила в минуты быстрой страсти на сеновале кардинальская дочка, его первая юношеская любовь. Той, что сейчас, попадая на кожу ведьмы прожигает в ней дыры.
Мгновенье, и вот уже нет хоровода бесов. И уже встает Карлос с полу. И ведьма уже не выглядит двадцатилетней аппетитной проказницей. Ей далеко за две сотни лет, и сгорбленое тщедушное тельце не в силах остановить движение фамильного меча дель Эстелья.
Со стуком упала седая голова на деревянный пол и покатилась в угол избушки. Ослабевший воин рухнул рядом.
Он победил. В который раз он одержал верх над злом. Не даром его считают лучшим охотником на ведьм во вей Испании. Он прикрыл глаза и погрузился в темноту. Лишь из печи потянуло жареным мясом.
