Лето несло пыль и шелест каштанов. Чем еще могут заниматься три интеллигентных человека в летний выходной на кухне? Конечно разговорами о женщинах или политике. Тихое место, с запахами еды, мерно капающим краном и тряпкой устало свесившейся из раковины. А вокруг - суета, что - то трескалось, скрипели, выворачиваясь, ржавые гвозди. Люди горели непонятым. Все пели: «Мы хотим перемен». А я всегда думал, а зачем мне, лично, перемены? Переставить стол из угла к двери? В этом, заключается скрытый от посторонних глаз, глубинный цимес простецкого и, одновременно, угрожающего слова – «перемены»? Все это месиво сочилось из газет, бормотало из пожелтевшего радиоприемника, неслось из телевизора (благо он у меня не работал и, по причине постоянного недомогания, выдавал картинку, которую смотрел только Саня, о то по большой синьке). Перемены, ускорение, перестройка – чепуха, несомая тогда и сейчас тысячью раззявленных ртов, натужная мозаика из сгнившего на корню.
Покрытый клеенкой в шрамах, кухонный стол незыблемый и реальный нес четыре флендера портвейна, с завораживающей датой 1974 на бело-зеленой этикетке. В моей руке покоилась обезрученная кружка с вгоняющей в депрессию калиновой деколью. Хорошо, беспечно покуривая в открытое окно, сидеть на подоконнике. Чувствуешь себя разделенным надвое, двумя вселенными – двором ослепительно душным и кухней прохладной, обложенной забрызганным кафелем. Под детским грибком вовсю трещало домино.
- Рыба, Антоха! – и междометия проигравших вспархивали воробьиной стаей, под свист и шмелиное гудение отошедшей электрички.
- Вот смотри, Витюня – это уже у меня на кухне Санек втолковывал собеседнику свои поразительные планы. – Что пишут: «Баронесса ,изящным движением взяла кусочек с серебряного блюда, наполненного изысканным «кизе де гренуиль»… Понимаешь?
Ошеломительная Сашкина коллекция, состояла из ломких желтых манускриптов с полным отсутствием обложек и многих страниц. Этакая голая модификация бессмысленных сведений ни о чем. Александрийская библиотека с небрежным хозяином. Как он разбирался во всей этой экземе? Книга и чтение ее вообще предмет, лишенный логики, как и буквы, слагаемые в слова кропотливым трудом. Хаос, в котором лишь отдельные абзацы имеют некий смысл. У Сани этот хаос был возведен в бесконечную степень. Он послюнявил палец и, перевернув страницу, продолжил.
- «Кизе де гренуиль, жаренные в лучшем прованском масле, были закуской к красному Жевре»…. Жевре, понимаешь?
Витюня, вполне уже замурзанный жизнью человечек с объемной женой и тремя сыновьями, затряс головой. Про таких говорят – «золотые руки, но пьющий». Золотые Витюнины руки, слабо удерживали стакан, умытый «Стрелецкой» . «Портвейн - не буду» – отрезал он с порога- «у меня, язва». Какой предмет он имел в виду, жену или болезнь, мы тогда так и не узнали.
Витя- слесарь, был местной звездой. Половина самогонных аппаратов в городе, была его чадами. Пытливый ум и интуиция производили на свет механические диковины. Чудеса технологии выражались в полнейшей миниатюризации и мимикрии производства полезного напитка. Вершиной мысли, был аппарат, замаскированный под трехлитровую эмалированную кастрюлю. Лишь небольшая дырочка, в которую вворачивался краник, выдавала далеко не мирное предназначение предмета. При случае, это позволяло делать круглые глаза, помешивая поварешкой призрачный борщ. Где пахнет? Что пахнет? Будь Витя у руля в тот период, Карибский кризис не случился бы. Какие такие ракеты шмакеты? Это трубы, еба! Но время, субстанция тонкая, а тапком по трибуне уже стучали.
Сейчас, гений прогресса скромно шербал покупную «Стрелецкую» и по сиротски щепотью закусывал копченой мойвой.
- «Вечер опутывал Гренобль…» - с выражением бубнил Саня.
- Гренобля - прервал его Витюня.
- Что, гренобля?-
- Слово хорошее.. Гренобля… вроде как каверзное, а не то.. Хех..-
- Я вообще про лягушек, Витя -
- Гренобля – бессмысленно упорствовал собеседник.
Саня промочил горло и молча посмотрел на него. Тот принялся индифферентно стимулировать мозг.
Вот здесь, искренне извинившись, прошу морализаторов и лицемеров, опустить последующий абзац. Я буду говорить о вещах, нелицеприятных. Омерзительнейших. Не достойных культурного наследия человечества. О ковырянии в носу.
Наблюдая усилия Витюни, любого сразила бы мысль. Четкая такая мыслишка, твердогранитная аксиома, если так еще можно выражаться в нашем зыбком, энтропийном мире перемен. Тот парень, который проектировал Витюню, меня, Саню, Витюнину жену и сыновей, Далай-ламу, уйгуров, племя мбембе с верховьев Ориноко и прочего на шесть миллиардов, был далеко не фраер! Минимум политех с пятерками по сопромату и теормеху! Да! Гений, своего рода. Титан проекта. Очень предусмотрительный. Вы можете возразить, сношали мы и теормех с сопроматом? Все оно да. Но… Вашими мыслями у всех в хоботе было бы по одному отверстию (экономично, не правда ли?) или по три ( хуле экономить на воздухе, он же бесплатный, еба?). Представьте пердимонокль с одной дыркой, компенсацию потоков кислорода открытым ртом, прочие дела. А три отверстия? Полдня посвященные ковырянию? Согласитесь, два поддувала исключительно логичное и изящное решение. Впрочем, ладно.
Докопаться до нужных рецепторов, это труд. Хитро все- таки устроено. Надо привыкнуть. Тем более, если у тебя толстые клешни с прочными жилковатыми ногтями. Скромный слесарь вытянул палец и, оглядев тараканьи моционы вдоль плинтусов, вытер добытое о клетчатую рубашку, способную напугать артель ассенизаторов в запое. Он продолжал тупить. Санек рассматривал колосса комбинаторики и камуфляжа, сквозь папиллярные узоры на круглых Ленноновских очечках.
- Нуу?- вопросительно протянул он, надеясь на лучшее.
- Гренобля – произнес Витя и заржал – Че делать то будем?
- Вот – Санин план состоял из газетных обрывков. Кривые и параллели. Штришки, овалы, круги в сеточку, спирали. Торжество механистики. Чертеж гипнотизировал, прорываясь сквозь пятна масла и емкий заголовок «Доколе?».
- Че за аппарат? – деловито спросил Витюня, подкрепившись «Стрелецкой».
- Не важно, собрать сможешь?-
- Полтора-
- Что полтора? –
- Полтора ящика. Сложная конструкция – извинил возмутительную цену слесарь.- Вот здесь (палец ткнулся в масляное пятно) подумать надоть. Опять же металл.
- Лады. Только через три дня сделаешь. –
Увы, гении не умеют торговаться в быту. Весь мир их возвышен, скомпонован и вытеснен в недоступное простому человеку измерение. Эйнштейн, поговаривают, ходил в разных носках, а Тесла мало разбирался в суфражизме. Но прогресс то они двигали? Еще как! У каждого были озарения рождавшие мега вещи. Спирали сжигающие человека до подошв, кофеварки гейзерного типа, бомбы, вибраторы, отравляющие газы и бигуди. Все создавали чудики, путавшие носки по утрам. Санины ментальные трансляции начинались у Альберта в ботинках и заходили много дальше творца теории относительности.
Лягушачьи лапки и их потребление, нарытые им, в каком то из своих папирусов были отправной точкой. Если вы сейчас, уютно устроившись в кресле, отрыгиваете вечерний (утренний, обеденный) вкус тирамису, грудинки утки с брусничным соусом и копи лувак, то смею вам напомнить, что были времена тотального вакуума (ключевое слово - тотального). Когда синюшному трупу костистой курицы, смерзшейся в брикеты, радовались как приходу нового года. Или просто приходу. Хотя, прошу прощения… речь то, как раз о деликатесе.
Проект был основан на Санином воображении и лени. Что бы в наши времена сделал человек лишенный фантазии и капли гениальности? Фермы, технологии, научный подход, милая бухгалтерия и снабжение регулярно забывающее получить зарплату. Пожатие рук губернаторам, проекционные доклады длиною в сутки. Диаграммы, графики роста. Скучно и грубо. Чепуха. Илистый осадок, осажденный на благородный мрамор. Зачем? Сила не в помпезных замыслах, сила в их простоте. Простая ловушка расположенная в правильном месте ( на даче Саниного мамика у реки), некие природные процессы. Вуаля! Лягушачий Майданек производительностью в (зажмурившись) много килограмм в сутки, бездумно и просто. Черпай полной ложкой. Никаких кормов и добавок. Головных болей с очистными. Апофеоз всего сущего в производстве.
***
- Сань, ты как хочешь, но я эту приблуду жрать не буду-
- Ничего ты не понимаешь, это ж по всему миру едят. Цены то знаешь, какие за килограмм? Упадешь просто.
- Не знаю, и знать не хочу - мы тряслись на задней площадке автобуса - балалайки. Большая, связанная проволокой, куча труб покоилась у меня в руках. Крепления мотались в Саниной сумке. «Забирайте, свою греноблю, хех»- сказал довольный Витюня, вытягивающий объемный груз из зарослей крапивы. Где - то там, в зеленом, была скрыта секретная дыра в заборе комбината. Много лет она обеспечивала слесаря пиастрами.
- Вот послушай- Санек извлек обтрепанный, грозящий в следующую секунду прекратить существование, желтый листик – «Лягушачьи лапки являлись одним из наиболее известных французских деликатесов. Благодаря их популярности, цены на них в Португалии доходили до астрономических двадцати трех эскудо за фунт»! Прикинь! Двадцать три эскудо!
Нас трясло на плавающем полу автобуса. Воздух, надушенный бензином, был вымаран голготом прайда цыган, возвращавшегося из набега на комбинатовские отвалы. Улов состоял из мотков меди выброшенных за ненадобностью в хозяйстве, и каких то гнутых штуковин. Они базарили на своем невозможном суахили, заглушая ценные сведения Сани.
- Дядь, дай копейку- цыганенок оторвавшись от соплеменников пристал к Сашке. Тот с минуту рассматривал его и с вздохом протянул пятнадцать копеек.
- Держи, пацан -
- Дядь, а дай еще - канючил проситель.
- Красавчики, давай погадаю – посыпались предложения
На наше счастье автобус остановился. И они потянулись к выходу, с грохотом гвардии Кромвеля волоча добычу и детей. Саня грустно смотрел на пеструю толпу оставшуюся на остановке. Мне казалось, что сейчас зазвучат аккорды, и он нарежет им на прощанье «Имаджин». А те в свою очередь рванутся за скрипящим транспортом, весело гомоня «Дюж сандале», глотая пыль, рожденную колесами. Пока же, нас, уносимых далее, преследовал один из шкетов, постукивая ладонью левой руки по сгибу правой. Он беззаботно улыбался. Санин кошелек, более походивший на чехол для вставной челюсти (верхней, я же образован?) и содержащий, помимо редких бактерий горстку невразумительного праха, одиноко колыхался в его пальцах.
- Египтяне - заключил Сашка, сочувственно глядя на меня, обнаружившего пропажу десяти рублей из заднего кармана брюк- Древний народ…Представь, сколько уже кочуют по планете… Но кольца носят офигенные. Это золото глянь, а?
Он отпустил поручень и продемонстрировал мне блестящее украшение с большим камнем. Когда он успел? Я удивленно смотрел на кольцо.
- Золото же? -
Вся дорога от остановки до дачи, укрытой в зарослях репейника и гонобобеля (только вычитал название в справочнике, по - моему неплохо, да?), была занята спором – носят ли цыганки трусы? Саня доказывал, что нет. А мне было все равно. На этом предмет спора и исчерпывался. Небо хмарило, прижимая липкую жару к земле. Вокруг стрекотали невидимые тварюшки.
***
- Фух- сумка Санька полетела в траву у двух кроватных спинок обозначающих его владения – Душно…
- Угум. Сейчас дождь будет - я кинул железяки на землю – вообще, попить бы не мешало.
И мы вкусно выпили бутылку портвейна. Потом, лениво бродя между грядками с петрушкой и капустой, еще одну.
- Все, давай мастырить. А то потом по грязи идти придется – Сашка не признавал жизненных неудобств. Я молча кивнул.
Мастырил, в его понимании, только я, а он, нарезая броуновские траектории по зеленеющим помидорам, осуществлял шеф контроль. Уж не знаю, существуют ли профессиональные ловцы лягушек в средней полосе. Но, что несомненно, в то время Саня был одним из первопроходцев этого движения чокнутых. Повинуясь, одному ему видимым ориентирам он командовал местоположением всех этих любовно обработанных Витюней железок. То ли пути миграции квакающего мяса проходили самым причудливым образом, то ли так требовали таинственные каракули, начертанные поверх текста на листке из неизвестной книги, но гренобля Вити была намерена, расположится аккурат на грядках занятых кабачками.
Почему «была намерена», а не «расположилась»? Сложный вопрос, никто никогда не ответит, почему он живет именно так, а не эдак. Почему располагается в пространстве, болеет, работает, отливает после пива, любит именно эту женщину, невесомо на грани тишины выдыхающую воздух утром, много вещей, которые нам непонятны. Нет, конечно же, каждый найдет себе миллион причин. Приятно мнить себя хозяином обстоятельств. Не буду спорить. Тем более что все эти доводы – всего лишь следствия невероятного переплетения моментов нашего с вами существования. Впрочем, продолжу.
- Все, перерыв – Саня довольный ходом работ, присаживается с початой бутылкой. И происходит фейерверк, локальная Хиросима, гибель вселенной с битвой богов. Вагнер и мнущие мое сознание звуки «Полета». Он (не Вагнер, а Сашка, если что) делает свечку черного маскинонга. (Я читаю справочники, да! В данный момент - «Рыбы Канады»). Выпрыгивает из травы практически вертикально. Воет. Машет руками. Падает и снова вскакивает. Встречайте, только сегодня! Инфернальное бузуки в исполнении человека похожего на Джона Леннона! Фестиваль вопля и прыжка! Конкурс, кто выше прыгнет!
Остыв, Саня пальпирует задницу с озабоченным видом. В траве за ним усматривается ползающий шнурок, декорированный светлыми зигзагами.
- Гадюка, Саня!- это я ему. Он посерел лицом и выдал порцию выдержанного марочного.
- Я – отравлен – заключает пострадавший. Нет, все-таки есть в нем, что-то эпическое. Такой типаж Шекспир кажись описывал в «Короле Лире». – Глянь, что там?
- Задница, Санек – поспешил успокоить его я, лицезрение его седалища жестоко изнасиловало мое эстетическое восприятие мира.- Давай-ка двигать в больничку. Ничего страшного. (Если бы я мог себе верить в тот момент, змеи и прочие гады – мой пунктик)
Так двигались колонны пленных немцев под Сталинградом. Устало пошатываясь. Безнадежно и с потухшими глазами. (Кто там говорит про зеркало души? Вас кусала гадюка в задницу?) Саня останавливался под каждым идиллически, по его мнению, выглядевшим кустиком и блевал лучшим крымским портвейном на невинные цветы. Я поддерживал его, помогая добраться до новой жертвы. Наш скорбный путь был полит вином почти двадцатилетней выдержки. Мы благоухали винокурней и копченой мойвой (пациент иногда забывал притормаживать, все делалось на ходу).
Страшны возвращения из походов! Мысленно прикидываешь, хватит ли стрел, камней , унитарных патронов, верблюдов, бензина, туалетной бумаги, портянок, папочек с любовно заготовленными мыслями. И все равно ошибаешься. Какая то мелочь завсегда заканчивается в ответственный момент. Когда возвращаешься и понимаешь, что тебе наваляли, становится по настоящему обидно за весь мир. Великолепные идеи и пшик из-за какой -то мелочи в виде обосранных трусов, связаны напрямую. Но об этом уже писали Паулюс и Лоуренс Аравийский.
***
- Держи- Саня постный как десять францисканцев, протянул мне цыганский перстень – Может помру еще.
Он возлежал в чистой постельке созданной стараниями охающей мамы. В заду его покоились два кубика сыворотки.
- Ты садок то дособери, может тебе пригодится. Лапки – это тема! – завещал мне слабым голосом герой. Я соглашательски закивал.
- Не забывай, братуха, пей портвейн – грустно наставлял меня товарищ – Портвейн –это мощща.
-Соберу, Санек, выздоравливай. И портвейн пить буду - про себя я подумал - «Нах мне эта гренобля?»
Впрочем, все было решено без меня. Добрался я до места только через пару дней. В разворошенных грядках меня встретил снулый Санин кошелечек (тот, который как чехол для вставной челюсти) и грустное отсутствие каких либо монтажных работ. Проще (для тех, кто меня не совсем понимает) все было спижжено. Подчистую. С Сашкиной сумочкой и немногими целыми кабачками. Испарилось. Перешло в другое измерение. Впиталось в грязь оставшуюся от дождя.
«Ну и хрен с ним» – с облегчением подумал я, подбирая единственный ценный предмет - «Хоть кошелек Сане верну. Обрадуется же?»
Сашка, лежа в постели, с не совсем еще спавшей температурой, но уже цепко удерживающий порцию восхитительного «Южнобережного», был рад. Кошелек он кинул на близстоящий стол.
- Да фигня это все. – произнес он почти весело – Что, мало идей в этом мире?
И был абсолютно прав.
http://udaff.com/creo/105967.html
