В последние четыре месяца меня осаждают разводящиеся, ушедшие от мужа, или выкинутые им женщины. Разведеночки – так я называю их. Я не лезу к ним в душу и в постель, не собираюсь с ними спать, не пытаюсь начать какие-то отношения. Они не нужны мне – сначала пусть как минимум хорошо отмоются от пота своих мужей. И заодно вытряхнут из себя все эти двух, пяти, шести и восьмилетние чужие программы. Это минимум, повторяю, лишь необходимое, но далеко не достаточное условие.
Им что-то надо от меня – сначала они маскируются мелкими просьбами, например, о помощи в перевозке вещей, изредка (или часто – зависит от уровня развития говорящей) приправленными фразами типа «Мне не к кому больше обратиться». Я понимаю, что они сами добровольно принесли себя в жертву ревнивой похоти своих мужей – отсекая от себя всех знакомых мужчин с автомобилем. Что ж. Сочувствие, помощь ближнему, или как там нас учили? В Советской еще школе. Меня. И всех нас - еще за две тысячи лет до Советского Союза. Я соглашаюсь.
В процессе оказания той самой помощи – некоторые (которые в состоянии абстрагироваться от себя единственной и своих, созданных своими же руками, страданий) спрашивают:
- Я не напрягаю тебя?
На что я честно отвечаю, что перевозка вещей по вечерам – не есть то, о чем я мечтаю, и вообще-то, у меня есть, чем заняться, но гены пра-пра-пра-не-знаю-сколько-там-пра-бабки – третьей дочери короля Лира не дают мне покоя. Что-то типа ответственности. А может, это просто Советская школа. Неважно. Надо помочь – я помогаю.
Некоторые обижаются на ответ, некоторые – не замечают его, или, может, даже и не понимают. Но никто не отказывается от дальнейших ходок по маршруту «семейный очаг» - «родительский кров». Им же не к кому больше обратиться. Вторая, третья, пятая. Баулы, сумки, пакеты. Из них торчат наспех побросанные туда сапоги, туфли, платья, кофты, халаты, реже – книги. В отдельных чехлах с родного до недавнего времени этажа спускаются шубки и пальто. Принимая все это в бездонный, как оказывается, багажник своего маленького и непрожорливого автомобиля, я удивляюсь – какой массой ненужных вещей обрастает быт, с самого начала обреченный на смерть.
Таскать вещи к родителям тяжело. Тут моя помощь становится необходимой. В пункте загрузки, как правило, еще имеется муж, которому по старинке может не понравиться наличие лысого молодца, готового явиться в десять вечера на помощь по перетаскиванию вещей бывшей жены. А в пункте разгрузки – всего лишь родители. Они большими глазами глядят на лысый череп нового друга и спутника (как они думают) своей интеллигентной и утонченной доченьки, и им приятно, что их дочь с легкостью нашла очередного, как им кажется, кандидата на хомут – ведь не просто же так он потеет, затаскивая вещи к ним в квартиру.
Но им пока еще непонятно, что их ожидает впереди – ведь они так давно отвыкли от ночных бдений неугомонных чад и занятых в самое неподходящее время туалетов своих хрущевских и брежневских квартир. Что ж, осознание беды, свалившейся конкретно на них – еще придет. А пока – они смотрят на растущую в коридоре и тамбуре гору вещей.
Чужие запахи - много запахов, чужая информация, нарушение моего пространства, требовательное любопытство, обрывки фраз и мыслей – всего полно в посещении этих квартир. Что ж, натянуть кокон – не проблема. Мне не нужны чужие и чуждые мне мысли.
Потом начинаются сообщения. Приходящие в разное время суток. В этих сообщениях – попытка пробудить к себе сострадание, замаскированная под самоанализ. Отделываюсь ничего не значащими «угу», «да», «ты права» и подобными, призванными поддерживать разговор, словами. Надо ведь помогать. Смс-ки становятся требовательнее, нахальнее, назойливее. В них начинают сквозить полунамеки, приглашения и фразы «а вот если бы».
Как только грань, проведенная мной, пройдена – я свожу разговор к нужным мне репликам – и пишу в ответ на одну из них - стандартную фразу. Уже пора забить ее в шаблоны. «Не стоит излишне очаровываться и питать надежд» - ну чем не бюрократический идеал штампа?
Как мне рассказать им все то, о чем я думаю? Что мне неинтересны их замшевые сапожки и мечты о машинах и отдыхе на канарах? Что неинтересно обсуждать проблемы таких же их подруг - разведенок? Их бывших? Что единственная женщина, которая мне действительно интересна – и которая, как мне кажется, меня понимает – находится в трехстах километрах от меня и даже не каждый день выходит на связь? Что люди должны быть похожи, а противоположности вовсе не притягиваются? Это бесполезно – я понимаю это, и потому мне приходится быть просто, без всяких объяснений, жестоким. Иначе их болезнь перейдет в следующую стадию.
Что надо им от меня? Чтобы я заменил их мужей в их привычном образе существования? Удовлетворял их набор приобретенных в браке программ? Сожрать меня, переварить в каше своих мыслей и мыслишек, уничтожить, сдавить стальными обручами, как стягивают дубовую бочку? Чтобы я послушно шел на работу – не работать над тем, что нравится, а зарабатывать на очередную недорогую семейную путевку в жаркий, грязный и потный Египет или новую машину? Чтобы сделал дом полной чашей?
Нет.
Звонок телефона. Определитель услужливо подсовывает номер очередной дамочки, находящейся в бешеном, судорожном поиске.
- Пойдем погуляем? – спрашивает она.
- Не хочу – отвечаю я.
Им нечего сказать на это.
© Bertran
