С тех пор, как наш друг Серега переехал в другой город, мы с Петрушкиным два одиноких волка. Иногда я прихожу к Петрушкину в гости, чтобы культурно провести вечер и поговорить с ним на актуальные темы.
— Стая распалась, — философски замечает Петрушкин, грустно глядя на початую бутылку водки. — Кроме тебя, Лёха, и выпить не с кем.
— Ну… — говорю я и наливаю нам по стопочке. Мы чокаемся и выпиваем.
Потом Петрушкин рассеянно жалуется на работу, говорит, что зарплата — это вовсе и не зарплата, а какая-то зряплата.
— Разве на такую зарплату можно жить? — спрашивает Петрушкин.
— Плюнь, Петрушкин. Деньги — это зло.
— Вот я и говорю, — печально говорит Петрушкин. — В этой стране жить — зла не хватает.
Я смеюсь, а потом спрашиваю:
— Как у тебя с Галей?
Петрушкин пожимает плечами и я понимаю.
— Значит, не судьба, Петрушкин, — говорю я.
Он еще раз пожимает плечами. Это значит что он еще не опустил окончательно руки, хотя жизнь сделала все от нее зависящее, чтобы Петрушкин наконец сдался. «Покорись, Петрушкин, — как бы говорит ему жизнь, — все равно ничего у тебя не выйдет». Но Петрушкин хоть и понимает, что против судьбы не попрешь, и это все равно, что победить медведя в армреслинг, но почему-то все равно не сдается. Тогда я привожу ему в пример Женьку.
Женька — мужчина. Он не заморачивается вопросами вселенского значения, как то: «Что у женщин в головах?» или «Почему она назвала меня гадом и как это исправить?» Для Женьки важен результат. Он целенаправленно ищет любимую женщину.
Ему проще, потому что он точно знает, какая она. Женькина любимая женщина — жгучая брюнетка, метр семьдесят-семьдесят пять, красивая, стройная, длинноногая, без внешних недостатков, грудь №3, с покладистым характером, некурящая и малопьющая (лучше, конечно, совсем непьющая, но Женька реалист). И еще, чтобы вопросов вселенского характера не возникало и впредь, в голове у нее не должно быть ничего лишнего, кроме рецептов вкусной и здоровой пищи, а Женьку она должна боготворить.
Наверное, где-нибудь такая женщина есть. Я не знаю. Лично я ее не встречал, но искренне надеюсь, что Женьке повезет больше. В конце концов, это ведь он ее ищет, а не я. Да и зачем мне женщина, боготворящая Женьку?
С другой стороны, он ее тоже пока не нашел. И поиски обещают затянуться, потому что Женька требует от кандидаток точного соответствия всем заявленным критериям.
Но Женька не унывает. В среднем раз в две-три недели он звонит мне и сообщает, что нашел ее.
— Здоров, как жизнь, — говорит Женька и сразу приступает к новостям, потому что моя унылая жизнь его не особенно интересует. — А я девушку встретил, прямо вот ту самую.
— Ты же ее еще две недели назад встретил? — говорю я.
— Не, — говорит Женька. — Не, то была ошибка. Она, конечно, красивая, все на месте. Но вот как-то не сложилось у нас. Какая-то она странная была.
— Это как?
— Ну, понимаешь, она мне начала какие-то условия ставить. А я не люблю, когда мою свободу пытаются ограничивать. А она… То ей не ставь пиво на стол — только на салфетку, то еще чего. В общем, я вещи забрал и съехал от нее.
— Так ты что, уже у нее жил? — удивляюсь я.
— Ну да, — говорит Женька. — Впрочем, не в ней дело. Черт с ней. Я тебе вообще о другом говорю. Я нормальную девушку завел, Таней зовут. Черненькая такая, симпатичная, метр семьдесят два. Миленькая очень. У нее квартира на Южной, мне от работы близко.
— Поздравляю, — говорю я. — Рад за тебя.
— Сегодня уже четвертый день встречаемся, — признается Женька. — И мне она пока что нравится. Вроде ничего не раздражает в ней. Как думаешь, может это любовь?
— Почти наверняка, — соглашаюсь я. С Женькой лучше не спорить по вопросам любви.
— Я вот только не знаю, — говорит Женька. — Вещи из машины к ней разгружать, или пусть пока полежат там? А то вдруг не срастется с ней, и опять все в машину таскать.
Да, Женька сугубый прагматик. Он ищет любовь так же придирчиво и деловито, как я выбираю в магазине кусок свинины с прослоечкой или копченую скумбрию. Со свининой это работает, хотя лично я сомневаюсь, что такой подход поможет Женьке найти любовь. Но разве Женька от этого несчастен?
— Посмотри на Женьку, — говорю я Петрушкину. — Посмотри на него. Думаешь, он когда-нибудь найдет свою любовь?
— Не думаю, — отвечает Петрушкин и откусывает от ломтика колбасы.
— Я надеюсь, что все же найдет, хотя шансы у него небольшие, — говорю я. — Но в данном случае важно не это. Вот ты нашел свою любовь?
Петрушкин вздыхает. Это означает, что да, Петрушкин нашел.
— И ты счастлив?
Петрушкин снова вздыхает. На этот раз это означает «нет». Петрушкин бывает скуповат на звуки, зато компенсирует это их богатой информационной насыщенностью.
— А Женька счастлив, — заключаю я. — Учись.
Петрушкин учится, но получается у него плохо. Просто Петрушкин не такой, как все нормальные мужики.
Нормальные, здоровые, половозрелые мужики ставят во главу угла собственное благополучие. Нормальные мужики любят, чтобы это благополучие просвечивало у них сквозь все щели в пиджаке. Чтоб все вокруг них ходили с раскрытыми ртами и заглядывали обожающими глазками им в нос. Чтобы вокруг было «у-у-ух ты-ы-ы!», и чтобы обязательно с завистливой ноткой. В общем, обожание и восторг, восторг и обожание, и побольше.
Поэтому когда классический мужик находится в компании дам, он делается весь из себя такой умный и внимательный, чтобы дамы восхищались им. А когда мужик остается в компании других мужиков, то он любит рассказывать, как классно на этих выходных оттопырился «с прикольной телкой, сиськи – во! (показывается руками), попка – пэрсик (тоже показывается), всю спину исцарапала, зараза». А потом скромно добавляет, что за одну только первую ночь смог восемь раз. Не считая утром в душе.
— Ну, Петрович, это уж ты пиздишь, — говорят тут обычно другие мужики. А рассказчик божится, клянется здоровьем мамочки, обещает присягнуть на стопке журналов «Плейбой» и просит хоть кого-нибудь припомнить, чтобы он когда-нибудь врал.
— Да чесслово, восемь!
— А тебе, Петрович, никто не сказал разве, что считать надо эякуляции, а не фрикции? — спрашивает из угла самый подкованный в межполовых вопросах член компании, после чего рассказанная история приобретает статус анекдота, а за рассказчиком закрепляется кличка «Петрович-Восемь палок».
А вот Петрушкин не такой. Его в детстве уронила кормилица, или кто-то из друзей по песочнице стукнул его по голове советской игрушкой «Кубики деревянные», и у него где-то в глубине мозжечка что-то сместилось, и теперь он иррационально интеллигентен и романтичен, как рыцарь печального образа. Он не умеет врать о том, сколько раз он смог доставить радость воображаемой даме. А еще он не способен просто пойти и взять свое счастье, ему непременно надо, чтобы оно было выстрадано. Поэтому Петрушкин страдает при каждом удобном случае.
Однажды, в глубокой юности, Петрушкину подвернулась совершеннолетняя девушка Яночка, самое милое создание на всем белом свете — то есть, это он так про нее рассказывал. Яночка была до такой степени совершеннолетней, что значительно лучше Петрушкина умела распоряжаться деньгами (Петрушкин не умеет этого до сих пор), и на этом основании постоянно подсказывала Петрушкину наиболее выгодные вложения. Например, сводить ее в кафе или ресторан. Или купить ей кофточку. Или занять до зарплаты.
— Займи до зарплаты, — говорила она Петрушкину, и Петрушкин покорно занимал. Иногда на него накатывало игривое настроение и он спрашивал Яночку:
— А что у нас будет после зарплаты? День расплаты? — недвусмысленно намекая на то, что денег он с женщин не берет.
— А после зарплаты снова займешь, — пожимала плечами Яночка, и всегда оказывалась права.
— Должно быть, она была хороша в постели? — спросили мы как-то раз Петрушкина, но он, задумчиво пожевав губами, ответил, что этот вопрос следует задать тем, кто с ней спал. У него имеются некоторые предположения на этот счет, но, поскольку он лично их не проверил, то и ответить ничего определенного не может.
Девушка Яночка доила юного Петрушкина с год или около того. К концу этого срока он встретил девушку Олечку, которая была так же, если не более, божественно хороша, и тоже неплохо владела искусством притягивать деньги. Если бы природа создала Олечку свиньей-копилкой, ей бы цены не было. Но природа создала Олечку в виде стройной брюнетки с нравственностью кошки и этическими установками хомячка. Неизвестно, почему Петрушкин решил променять свою проверенную и целомудренную любовь к Яночке на ветреную и непостоянную любовь к Олечке. Можно лишь предположить, что его отпугнула именно эта целомудренность. Факт остается фактом — он пал ниц к Олечкиным ногам, и она приняла этот его душевный порыв за разрешение вытирать о Петрушкина ноги.
Олечка стесняла себя предложениями финансовых вложений не более, чем Яночка. Кроме того, она была первостатейной блядью. Если бы Парижской палате мер и весов понадобился бы эталон блядства, первая, о ком бы там вспомнили, была бы Олечка. Разумеется, единственным человеком, который не разглядел Олечкиного естества под природным налетом брюнетистости, — единственным таким ослом оказался Петрушкин. Для любого нормального мужчины вся внешность Олечки была бы дерзким вызовом, брошенным его потенции. Любой нормальный мужчина при встрече с Олечкой махнул бы ей рукой в сторону ближайшей койки и сказал: «Пойдем, выпьем, и я сделаю тебе массаж», — и Олечка согласилась бы, не колеблясь.
Но Петрушкин видел в ней дивное божество. Он преклонял колено (фигурально выражаясь) и несвязно блеял о том, что он, дескать, до безумия рад ее видеть, и что солнце сегодня светит так ярко, и небо чистое, и день самое то для прогулки, и не будет ли она столь любезна, чтобы согласиться с ним погулять, и т.д., и т.п., доводя Олечку до нервного срыва. Олечке нужен был мужчина, который повалил бы ее и грубо изнасиловал (и потом горько пожалел бы об этом, ибо Олечка была сучкой мстительной), а Петрушкин был до костей мозгов джентльменом и не давал повода обидеться на него. Наконец эта его изощренная невинность довела ее в один день до истерики, и она демонстративно ушла от него под ручку с кем-то, случайно подвернувшимся в тот момент, оставив Петрушкина лечить горе большими порциями алкоголя и жалобами на жизнь.
Петрушкину никогда не везло с женщинами. Вот почему я с уверенностью могу сказать, что мир для Петрушкина полон страдания и лишений. Петрушкину недостает здоровой мизантропии и циничного здравомыслия. Он не способен просто взять и пригласить незнакомую девушку в гости на чашечку кофе, подразумевая, что это будет утренний кофе.
И с последней пассией, маленькой шатенкой (и по совместительству продавщицей в продуктом магазине) по имени Галя, у него не складывается именно из-за его неуместно гипертрофированной джентльментистости. Петрушкин затягивает конфетно-букетный период знакомства до тех пор, пока девушка окончательно не перестает видеть в нем живого мужчину и начинает ощущать его своим вторым папой. Плохо то, что к этому моменту в самом Петрушкине девушка пробуждает уже далеко не отцовские чувства. Этот диссонанс в отношениях не может не закончиться трагедией.
— Значит, не судьба, Петрушкин, — повторяю я ему. — Надо отпустить ситуацию.
Петрушкин говорит «Угу», но мне совершенно ясно, что это «угу» означает не «ага», а скорее «эх, блин».
Вот если бы среди нас был Серега, он родил бы какой-нибудь план. У Сереги всегда есть план. Серега гениален в этом плане. Он сказал бы, например: «А давайте купим Петрушкину шляпу как у д’Артаньяна, заставим его отрастить усы, и пусть он пройдется в шляпе и усах по улицам города! Девушки увидят его благородные черты под усами и будут ходить за Петрушкиным стаями, требуя жениться на них, или хотя бы пощекотать усами в подворотне».
И это сработало бы. Ну, может и не так, как предполагает Серега. Возможно, что добрые люди позвонили бы куда следует, и Петрушкина вместе с усами увезли бы в сумасшедший дом, но уж там-то он точно познакомился бы с симпатичной медсестрой. Так или иначе, но Серегин план не может не сработать.
И еще Серега сказал бы ему что-нибудь ободряющее. Например:
— Петрушкин, вот сам подумай: ну зачем тебе, с твоими роскошными усами, нужна какая-то Галя? У тебя усы, а она всего лишь продавщица. Да я могу гарантировать, что фанатки твоих усов будут вставать в очередь за счастье их хотя бы потрогать.
А Петрушкин стал бы возражать, и говорить, что нету у него никаких усов. Тогда Серега решительно налил бы водки в стопки и сказал бы победным голосом:
— Вот видишь! Вот тебе и еще один повод их отрастить!
К сожалению, я не Серега, и толку от меня мало. Я могу мастерски налить водку в стопки, но у меня нет победного голоса, а главное, даже если бы он и был — мне нечего им сказать Петрушкину.
— Давай, — говорю я, поднимая полную стопку. — Давай, Петрушкин. Это самое. Чтобы все у нас было как надо.
Петрушкин поднимает, чокается и выливает стопку внутрь себя, но мыслями он по-прежнему далек.
Потом мы смотрим телевизор и вяло беседуем о ценах на бытовую технику, и о политике, и о спорте — в общем, обо всем, о чем приходится беседовать мужчинам, когда тему женщин поднимать неудобно. Потом у Петрушкина звонит телефон.
— И кто же… — говорит Петрушкин, вынимая трубку из кармана. Он смотрит на дисплей и светлеет лицом.
— Алло! — говорит Петрушкин. — Привет…
И потом:
— Конечно, не занят!
И еще:
— Когда?
И опять:
— Нет-нет, я не занят вообще!.. Мы тут с Лёхой сидели, ящик смотрели. Он как раз уходит.
И после:
— Пойдем! Конечно, пойдем!.. Всё, уже иду!
И дает отбой.
А потом поворачивается ко мне:
— Это Галя… Гулять позвала.
Тогда я понимаю, что мне пора домой.
— Не расстраивайся, Петрушкин, — говорю я Петрушкину. — Водку допьем в следующий раз.
— Да я и не расстраиваюсь, — говорит Петрушкин, а по лицу его блуждает растерянная улыбка. — А ты не знаешь, где тут поблизости цветы купить?..
В этом весь Петрушкин.
Вы можете сказать ему (если вы, конечно, девушка), что ненавидите его и никогда больше не хотите видеть, а через месяц позвонить и сказать: «Пойдем гулять, Петрушкин?» И Петрушкин бросит все свои важные дела и помчится, и по дороге купит букет цветов, а не презервативы. Это Петрушкин, и этим все сказано.
Я провожаю Петрушкина до угла дома, и смотрю, как он удаляется бодрой рысью, обруливая лужи и озираясь в поисках цветочных киосков. От внезапной радости он совершенно протрезвел.
По дороге домой у меня тоже звонит телефон.
— Привет, — говорит мне Женька. — Как жизнь, как дела? Слушай, я тут с девочкой познакомился, по-моему та самая, которую я искал!
— Ты говорил уже на той неделе, — отвечаю я.
— Не! — весело говорит Женька. — Там все кончено. Это была ошибка молодости. А эту девочку я позавчера в клубе встретил. Такие ножки, ты бы видел… Катей зовут. Черненькая такая, метр семьдесят три. Позавчера познакомились, и я вот только сейчас от нее вышел… Как думаешь, это любовь?
А я иду, прижимая трубку к уху, а на улице весна и грязь, и в лужах отражается небо, и голуби чистят в этом небе свои перья. И я думаю, что Петрушкин, наверное, уже купил цветы и бежит теперь, не замечая слякоти, к своей Гале. Счастливый, глупый Петрушкин.
— Конечно, любовь, Женя, — говорю я. — Что же это еще, если не любовь?..
http://alex-aka-jj.livejournal.com/68113.html
